Ознакомительная версия.
«Коперник XX века», «великий пророк», как его стали величать, Гербигер мог быть доволен: доктрина «Вель» совершала свое победоносное шествие по умам миллионов – недовольных, разочарованных, разуверившихся…
Но с самим пророком что-то случилось. Он вдруг перестал участвовать в дискуссиях, забросил издаваемый им журнал, заперся в своем домике в Бергхофе, никого не желал видеть. Взвинченный дух словно надломился.
Рудольф Гесс, единственный из руководства партии, всерьез интересовавшийся Луной, несколько раз писал ему, но ответа не было. В начале 1932 года Гесс сам съездил в Бергхоф; вернувшись, сообщил Гитлеру, что Гербигер уже скончался, оставив завещание, но даже точную дату его смерти установить не удалось.
Через сорок лет, отбывая пожизненное наказание в тюрьме Шпандау, Гесс, видимо, под впечатлением высадки американцев на Луну, сообщил в письме к сыну, что от Гербигера, помимо завещания, была тогда еще и записка, которую он, Гесс, сохранил в памяти.
«Те, кто перейдет за грань тысячелетия, – говорилось в ней, те, кто увидит предуведомленья Пятой Луны и встретится с новым человеком, повторят ваши ошибки, и вскоре все для них будет кончено. Человек Пятой Луны уже не будет человеком».
Если верить памяти Рудольфа Гесса, то таким было последнее пророчество Ганса Гербигера.
В августе 1766 года во французском городке Аббевиль кто-то осквернил религиозную святыню – крест с изображением Спасителя, в ногах у которого были сложены орудия его казни. Нужно признаться, что всякий раз, проходя по мосту и глядя на этот крест, горожане испытывали неприятное чувство: впечатление создавалось такое, что Спаситель словно бы сам грозил этими орудиями спасенному миру. Но сломанный крест выглядел кощунственно, и горожане возмущались, особенно ярые католики. Мало того что только недавно был принят эдикт об изгнании иезуитов, совершенно распоясались всякие писаки-философы, молодежь в кабаках распевает богохульственные песни… так еще и это!
Через три дня в Аббевиль прибыл амьенский архиепископ. Крест восстановили, осветили вторично, а неизвестных преступников предали анафеме и осудили на смертную казнь. Велось и уголовное следствие, причем довольно энергично. Парламент искал какой-нибудь противовес эдикту об изгнании иезуитов, чтобы немного успокоить волнения. И как всегда, в случаях, когда в наказании заинтересована власть, преступник нашелся очень скоро.
Им оказался совсем юный дворянин по имени де ла Барр. Возвращаясь откуда-то с компанией приятелей, молодой человек не снял шляпы, встретившись на своем пути с процессией капуцинов. В другое время на этот проступок не обратили бы внимания, тем более что шел проливной дождь. Но судья, разбиравший дело об осквернении креста, решил, что грех не воспользоваться случаем и не объединить два дела в одно. И вот этим молодым людям, старшему из которых было двадцать, а младшему четырнадцать, было предъявлено обвинение. Правда, почти вся веселая компания успела сбежать из города; арестовали только старшего – де ла Бара, и младшего, четырнадцатилетнего. Этого-то оправдали за молодостью лет, а вот де ла Барр, несмотря на отсутствие доказательств и очевидные лжесвидетельства, был приговорен к смертной казни теперь уже земным судом.
Такой приговор вполне утешил обиженных, удовлетворил недовольных. Отличный урок молодчикам, забывшим о святом и вечном! Но, конечно же, никто даже и не подумал, что этот приговор, от которого тянуло душком мракобесия, будет приведен в исполнение. Франция была уже другой; страна адвокатов и философов не могла себе представить, что мальчишке отрубят голову за то, что не снял шляпу перед монахами или разбил крест. Французы с интересом следили за развитием событий, как за занимательным спектаклем, первый акт которого закончился тем, что парламент отклонил апелляцию де ла Барра о помиловании.
Начался второй акт: в Аббевиль прибыл палач Сансон. «Вот, мотайте на ус, – говорили старики молодежи. – Каково там теперь этому кавалеру?! Уж страху-то натерпится!» Пошли слухи: якобы де ла Барр, в шутку, попросил палача казнить его одним ударом, не изуродовав. «Он такой красавчик, этот де ла Барр!» – говорили дамы. Несколько знатных особ даже приехали в Аббевиль, чтобы познакомиться с героем событий, когда того, после всего пережитого наконец выпустят.
Третий акт еще больше раззадорил публику. Видимо, власти решили как следует проучить этого красавчика и устроить показательное зрелище для толпы. Де ла Барра с дощечкой на груди со словами «Нечестивец, богохульник и окаянный святотатец» повезли к церкви, чтобы он перед папертью публично покаялся. Юноша отказался, заявив с улыбкой, что невиновен. Затем процессия двинулась к эшафоту. Поднявшись на него, де ла Барр продолжал улыбаться, хотя при виде орудия казни в руке Сансона эта улыбка дрогнула и слегка перекосилась. Тем не менее, молодой человек, по закону жанра, демонстративно протянул руку и попробовал лезвие на остроту. Палач велел ему встать на колени. Кавалер вскинул голову и громко воскликнул, что будет дожидаться смерти стоя. Ему зааплодировали. Толпа на площади затаила дыхание. Многие в этот момент пожалели, что все так быстро закончится: сейчас объявят, что добрый король помиловал преступника и…
Внезапно над толпой что-то сверкнуло, ослепив зрителей. В следующее мгновение все увидели, как де ла Барр, пошатнувшись, стал медленно валиться. Когда его тело распростерлось на помосте, голова точно отскочила и покатилась. Это палач Сансон нанес удар, позаимствованный у арабов – удар, мгновенно рассекающий шею и позвоночник.
Толпа ахнула, отпрянула, раздались вопли, истерические рыдания, проклятья… Толпа получила зрелище, которого не ждала, не предвкушала, никоим образом не была на него настроена, и оно вызвало взрыв такого негодования!
Тот, кто летом 1766 года отправил строгое предписание палачу Сансону довести дело до конца, просчитался. Смерть де ла Барра никого не успокоила и не удовлетворила, напротив – возмутила всю Францию.
Впрочем, кто принял это варварское решение: сам ли добрый король или серые кардиналы – так и осталось невыясненным. Словно сама Судьба, своею твердою рукой, нанесла очередной удар по подпоркам режима, чей фундамент уже сгнил до самого основания.
Весенним утром 1934 года в одном из парижских скверов сидел старик. Смотрел на играющих детей, слушал пение птиц, грелся на солнышке. Грубый голос огромного города тонул в распустившейся листве и почти не тревожил слуха.
Но этот город никогда не бывал спокойным: вечно в нем что-то волновалось, вспыхивало, бунтовало… За тот час, пока старик сидел на своей лавке, мимо сквера уже дважды прошагала бодрая молодежь, что-то выкрикивая, чем-то размахивая. Но в ушах старика пели птицы и щебетали дети, а глаза были подернуты тонкой пеленой равнодушия.
Очередное «дефиле», из десятка крепких парней протопало мимо сквера, полоща флагом со свастикой и выкрикивая короткую фразу. Одно слово из нее, застряв в листве, повисло над головой старика. Он нехорошо вздрогнул; потом задрал голову и посмотрел – прямо и пристально, как смотрят в самого себя. Это слово и был он сам, точнее – его имя, несчастное имя, которое и через десятки лет не желала забыть его жестокая родина.
Сорок лет назад молодой, хорошо обеспеченный, талантливый, ценимый начальством офицер генерального штаба Альфред Дрейфус служил Франции согласно понятиям о чести, долге и совести. Независимый, гордый человек, всем сердцем любивший свою Францию, всей плотью вросший в ее уклад, традиции, историю, нравы… Про таких говорят – полностью ассимилированный. Но еврей. Единственный в генеральном штабе французской армии. И когда в мусорной корзине немецкого посольства было найдено порванное бордеро – препроводительное письмо, явно шпионского содержания, заметавшаяся мысль начальства уцепилась за спасительную соломинку – Дрейфус! Это потом они признаются, что просто запаниковали. Потому что более неудачного кандидата в шпионы было поискать! Это потом они скажут, что в душе-то сразу заподозрили мота и ловеласа Эстергази… А тогда… «Дело Дрейфуса» начало стремительно набирать обороты, втягивая в себя великих и малых, перемалывая судьбы, круша репутации, убивая. Это тянулось годы… Генштаб, в котором выявился продажный шпион, пытался отмыться; политики, напротив, желали «замылить» расследование с «панамской аферой», так и не доведенное до конца, и переключить общественное негодование на юдошпиономанию…
Следствие по «делу Дрейфуса» ничего не смогло доказать. Но чем очевидней становилась его невиновность, тем яростней пылала ненависть.
5 января 1895 года офицера Альфреда Дрейфуса подвергли унизительной церемонии гражданской казни на Марсовом поле, затем сослали на Чертов остров – скалу в две мили длиной и полмили шириной. И французы, кажется, проглотили эту несправедливость…
Ознакомительная версия.
