В первую очередь были восстановлены печи в гончарном районе Афин. Многие из них остались после пожара нетронутыми, другие были просто обрушены. Глазурованные кирпичи собирали по одному, из них складывали печь. Совсем скоро снова заиграл созидающий огонь, и дело пошло быстрее.
Гончары работали день и ночь, стремясь выдать как можно больше черепичной плитки до начала зимних дождей. На свежих стенах и балках возводили новые крыши. Плотники знали, что использование непросушенного дерева приведет к искривлениям и перекосам, но эту проблему переносили на следующий месяц. Едва надев топоры и пилы на новые рукоятки, люди отправлялись в горы рубить ели, тополя, дубы – в общем, все, что могли найти. Запах живицы и опилок смешивался с кислой угольной вонью – и это был запах трудолюбия и надежды.
Как обычно, афиняне собирались на Пниксе – узнать последние новости, услышать доклады. В новых, чрезвычайных условиях такие собрания стали ежедневным ритуалом. Удивительно, но Фемистоклу нравилось подниматься каждый полдень на холм, сидеть и слушать, не привлекая к себе внимания, как портовые торговцы или начальник рудника из Лавриона просят еще людей. Проблема последнего представлялась, пожалуй, самой важной. Люди были, материалы для восстановления города тоже, а чего не хватало, так это серебра, чтобы заплатить работникам, и еды, которую они могли бы купить.
От Фемистокла не ускользнуло, что Ксантипп освободил тысячи рабов. Возможно, данная им клятва помогла выиграть битву. Фемистокл не мог судить о вкладе каждого, большом и малом. Он также не мог оспаривать полномочия Ксантиппа, чтобы выступать с какими-либо предложениями. В тот момент, в разгар эвакуации, Ксантипп был и собранием, и тираном – разве что без титула. Если бы, скажем, городу угрожала чума или страшный шторм, Фемистокл мог бы подумать о созыве экстренного собрания для обсуждения решений Ксантиппа. Но сейчас они находились в состоянии войны, и казалось маловероятным, что десять тысяч рабов вернутся к прежним владельцам покорно и без борьбы, которую никто не мог выиграть. Фемистокл нахмурился, сжимая двумя пальцами переносицу. Именно потому, что Ксантипп умел принимать решения под давлением, Фемистокл и вызвал его из изгнания, вернул домой. Расчет оправдался.
На прошлой неделе афинский флот вышел в море с приказом эскадрам привезти зерно или какой-либо скот. Персы разграбили город, однако пропустили несколько складов. Фемистокл поставил охрану к подвалу, заполненному мешками с пшеницей. Хлеб из этой муки получался темно-коричневым и с горьковатым привкусом, но людей нужно было чем-то кормить.
Мало кто задумывался прежде о проблемах с застройкой самого города. Афины росли столетиями, улица за улицей. Когда в каком-то квартале возникала потребность в обуви, сапожник открывал маленькую лавку. Конечно, начать с пустого места было так же нелегко, как остановить катящийся вниз по склону камень.
Вспомнив что-то, Фемистокл посмотрел туда, где ждал своей очереди выступить Аристид. Не так давно он привел гоплитов поддерживать порядок в Афинах. Фемистокл подозревал, что ничего другого Аристиду не оставалось, поскольку персы ушли и наступила зима. Жители города отчаянно нуждались в помощи, и те, кто взял в руки щит и копье, хотели вернуться к семьям. И вот теперь Аристид был на собрании.
Публика замолчала, а Фемистокл заставил себя улыбнуться чуть шире. Аристида никогда особо не любили, но, безусловно, уважали. Устроить первое изгнание было делом действительно трудным. Больше такой трюк не сработал бы. А значит, какое-то время его придется терпеть.
– Голос здесь! – крикнул кто-то возле Аристида.
Эпистат сделал приглашающий жест и отступил, почтительно предлагая место недавнему изгнаннику. Фемистокл напомнил себе, что Аристид не участвовал в морской победе при Саламине, а значит, смотреть на него с таким благоговением у собрания не было ровным счетом никаких причин.
– Благодарю, – сказал Аристид.
На холм он пришел без доспехов, выбрав самый обычный хитон, потрепанное старье, выглядевшее так, будто вполне могло служить ему и до изгнания. Аристид заговорил, и Фемистокл обратил взгляд вверх – то ли к небу, то ли к Акрополю.
– Я не могу сообщить вам о каком-либо успехе в переговорах со спартанцами. Их регент знает о клятве отца, но, похоже, не чувствует, что как-то особенно связан этим. Они полагают, что люди Спарты и Коринфа находятся в безопасности, за той крепостной стеной, которую построили на перешейке. Они ведут себя так, словно персидские армии не их забота. Я пока не нашел способа поколебать эту неуместную уверенность.
– Но весной-то они выйдут? – крикнул кто-то.
Аристид помолчал, прижав к верхней губе подушечки пальцев.
– Не могу сказать.
Он подождал, пока нарастающий гул гнева прокатится и смолкнет. Потные и грязные, люди трудились с самого утра, и их уже ждал обед. Сюда они приходили, потому что чрезвычайно нуждались в новостях.
Аристид окинул глазами толпу. Его взгляд задержался на Кимоне, стоявшем с друзьями, как группка молодых волков, и мимолетно, словно отмечая факт присутствия, коснулся Фемистокла.
– Спарта сделает то, что лучше для Спарты, – продолжил он. – Наша задача – убедиться, что это также лучше для нас. Они нужны нам, поймите. Без десяти тысяч спартанцев мы не сможем выстоять против персидского войска. Я видел это войско в походе и могу сказать, что в мире нет другой такой армии. Не думаю, что когда-либо была. Это армия из сорока племен и народов. Ее сила настолько огромна, что только все вместе, сообща, мы сможем отправить ее восвояси. Не думайте, что я преувеличиваю. Даже если Спарта решится и мы выйдем на поле битвы, домой вернутся не многие… Это будет травинка на ветру. У них есть конница, вооруженная копьями и луками, их лучники – большие мастера, у них полки и полки пехоты. Я стоял на Марафоне! Я видел, как хорошо подготовленные афинские гоплиты побеждают противника, превосходящего их вдвое или трое, – за счет дисциплины строя, надежного щита и умелого действия копьем. Но спартанцы могут выставить в четыре-пять раз большее войско. Я наблюдаю за ними на севере, и у нас там есть быстрые эстафеты между холмами. Если они тронутся, мы узнаем. И я верю, что мы одержим победу – Афина с нами, – но это будет нелегко. Весной среди победных кличей будут слышны и звуки скорби.
Толпа молчала, и только налетевший ветерок дергал полы одежд. Фемистокл повернулся на донесшийся с холма шум. По последним ступенькам на Пникс поднимался Ксантипп, и люди расступались перед ним. Кто-то похлопал его по спине, когда он проходил мимо.
Фемистокл кивнул, уже почувствовав кисловатый привкус во рту, который, как он знал, был мелочностью и тщеславием. Неужели мир так мал, что приходится
