И от вечно трагической маски. Я хочу хоть немножечко ласки, Чтоб забыть этот дикий обман. Я сегодня смеюсь над собой, Мне так хочется счастья и ласки, Мне так хочется глупенькой сказки, Детской сказки про сон золотой… [68]
Вертинский А. Дорогой длинною… М., 1990.
Вертинский А. За кулисами: сб. / сост. и вступ. ст. Ю. Томашевского. М., 1991. Вертинский А. Четверть века без Родины. Страницы минувшего. Киев, 1989.
Вертинский А. Я артист: воспоминания И вступ. заметка Ю. Томашевского; публикация Л. В. Вертинской // Наше наследие. 1989. № 6; 1990 № 1.
Исаченко В. Г., Оль Г. А. Федор Лидваль. Л., 1987.
Песенки А. Вертинского. Харбин, 1930.
Доходный дом Михайлова
(1902 г., архитектор А. А. Зограф; ул. Лизы Чайкиной [69], 22)
«Не один десяток лет он был моим гидом по книжной вселенной… Действие всегда происходило в его квартире 88 дома 22 по Гулярной улице. Непосвященных усаживали за стол, хозяин подходил к заветному шкафу, где хранились рукописи, автографы, письма, принадлежащие едва ли не всем крупным именам отечественной литературы. Можно было начать с любого автора, но хозяин придерживался строгой методики, считая, что лучший путь — это строгое движение от буквы А к букве Я. Особенность этих увлекательных литературных странствий состояла в открытии и переоткрытии имен писателей и поэтов, запрещенных властью и потому незнакомых послевоенным питомцам средних школ и технических вузов… Я лично дошел до буквы М. Мои литературные университеты закончились на картинах жизни и творчестве поэта Осипа Мандельштама. Моисей Семенович простил меня, а я себя — нет!» [70]
Улица Лизы Чайкиной, 22
В этот дом в 1950-х годах спешил 20-летний студент электротехнического института, а позже — известный социолог Борис Фирсов. Какой же интерес мог иметь юный электрофизик в вечерних посиделках у знаменитого на весь Петербург коллекционера-библиофила 50-летнего Моисея Лесмана?
Лесман, хранивший в этих стенах бесценное собрание автографов Блока, Гумилева, Ахматовой (с которой он, к слову, был хорошо знаком и часто беседовал, иногда записывая впечатления от разговора на манжетах собственной рубашки), грамоты с подписями Екатерины II и Павла I, письма Распутина, первые и редкие издания Пушкина, Грибоедова, Достоевского, рукописи XVI века, картины… Этот самый Лесман, для которого лучший отдых — обновление собственной многотысячной библиографической картотеки, не был ни снобом, ни затворником.
Напротив, гостеприимный хозяин и остроумный собеседник с утра до вечера принимал здесь многочисленных гостей, засиживавшихся иногда до 4 часов утра, особенно интересуясь молодежью и людьми, далекими от литературных профессий, которые, будучи врачами, рабочими, инженерами, тяготели к искусству, избирали себе любимого писателя или эпоху и проделывали огромный путь, часто из других городов, чтобы познакомиться с коллекцией Лесмана и послушать его увлекательные рассказы. Он понимал их, ведь и сам был по профессии вовсе не филологом, а музыкантом, и имел постоянное место работы в концертных бригадах, посвящая своему увлечению, которое стало призванием всей его жизни, лишь свободное от гастролей и выступлений время. Впрочем, к коллекционированию Моисей всегда относился серьезно, книги начал собирать еще будучи школьником, а в 30 лет вступил в секцию библиофилов при Доме ученых, тесно сотрудничал с музеями и букинистами, выступал и экспонировал свое собрание на литературных мероприятиях.
Первые библиотеки Лесмана были утрачены, 7000 книг, собранные к началу Второй мировой войны, пришлось оставить в осажденном Ленинграде, забрав с собой в эвакуацию на Урал лишь самые ценные рукописи. Вернувшись в 1945 году в пустую квартиру с обвалившимся потолком, сквозь дыру в котором падал снег, Лесман начал работу над своей коллекцией заново. В этом доме он проведет 40 лет своей жизни в оклеенной синими обоями, разгороженной надвое комнате коммунальной квартиры, оставив после себя бесценное собрание в 11 000 томов, часть которого благодаря вдове коллекционера Наталье Князевой хранится сейчас в музее Анны Ахматовой и в Пушкинском Доме.
«Не было в Ленинграде библиофила, который не поднялся бы хоть раз по лестнице старого дома на Петроградской стороне, не вошел бы в дверь с табличкой «Охраняется государством». Те, кто хотел познакомиться лишь с бытом «знаменитого коллекционера», уходили разочарованные и уже не возвращались никогда. К счастью, таких были единицы. Остальные не замечали ни высокого этажа, ни узкого коридорчика, ни потеков на потолке. Зато уносили в памяти нескончаемые разговоры о поэзии, людях, книгах. И возвращались. И снова встречал их приветливый свет настольной лампы с цветными глазками-стеклышками, старый могучий «Бехштейн», чугунный Пушкин каслинского литья, уютно спящий на бюро кот, сам хозяин неизменно в белой сорочке с галстуком и, конечно, книги.
Кто только не сиживал вокруг стола в «синей гостиной»… Мгновенно на стол выставлялось все, что было в доме съестного… и вот уже хохот, «байки», анекдоты перемежаются с разговорами о музейных делах… Тут же надрывается телефон: «Моисей Семенович, где издавался альманах такой-то? Моисей Семенович, у кого был псевдоним такой-то?… «Даже я, за многие годы совместной жизни привыкшая к этому стилю, иногда не выдерживала: «Это не дом, а проходной двор!»« [71].
Литература
Архитекторы-строители Санкт-Петербурга… СПб., 1996. Бокариус М. Моисей Семенович Лесман // Невский библиофил. 2004. № 9.
Князева Н. Каждый день и всю жизнь // Наше наследие. 1990. № 1.
Фирсов Б. М. Ленинградские коллекционеры как культурно-исторический феномен // Неприкосновенный запас. 2009. № 2 (64).
Фирсов Б. М. Разномыслие в СССР. 1940-1960-е годы. История, теория и практики. СПб., 2008.
