Рябов помолчал, погодя произнес неторопливо, с усмешкой:
— Нет, не позабыл. А что сегодня вспоминаем, то оно, пожалуй, и к месту. Много в те поры нам досталось — мужику-то, морскому старателю. Нехорошо забывать…
— Оно, авось, и не забудется! — с угрюмым спокойствием произнес Иевлев.
Россия вошла в Европу, как спущенный корабль, при стуке топора и при громе пушек.
Пушкин
Миновало еще несколько лет.
Холодной весенней ночью Рябова разбудил незнакомый солдат — скороход из адмиралтейц-коллегии — с приказом без промедления поспешать к месту.
Таисья, сердясь, что даже и ночью не дают лоцману покоя, собрала ему узелок, как всегда, провожая мужа в море, постояла у калитки и вернулась в дом. Иван Савватеевич, позевывая спросонок, шагал за солдатом, спрашивая, чего такое стряслось, что он вдруг занадобился ни свет ни заря. Скороход помалкивал.
— Молчишь? — осведомился лоцман. — Ну-ну, молчи, молчи, должность твоя такая. Знаешь много, а болтать не велено.
В низком зале коллегии над ворохом морских карт сидели в расстегнутых кафтанах генерал-адмирал Апраксин, адмиралы Крюйс и Сильвестр Петрович Иевлев. Дверь в соседнюю комнату была открыта, оттуда доносились голоса царя Петра и знаменитого кораблестроителя Федосея Скляева. Петр Алексеевич сердился, Скляев в чем-то оправдывался.
— Чего долго шел? — спросил Апраксин насмешливо. — Стар вдруг стал, что ли?
— А и не молодешенек, господин генерал-адмирал! — ответил Рябов. — Ушла, убежала наша молодость. Старого лесу кочерга…
Апраксин велел ему садиться и ждать Петра Алексеевича. Лоцман сел не близко, не далеко — по чину. Генерал-адмирал заговорил, обращаясь к Иевлеву, видно продолжая начатую дотоле беседу:
— То все так истинно, так они и раньше делывали, так и впоследствии будут, понеже доброе наше — им нож вострый. Недаром Василий Лукич Долгоруков в свое время государю писал, что аглицкие послы в Копенгагене двигали небо и землю, чтобы сдержать датчан от военного союза с нами против шведов. А немногим позже Долгоруков государя уведомил, будто некая знатная особа посылается от англичан в Швецию с тайным обещанием, что-де все шведами потерянное без труда и без убытку англичане по генеральному миру им вернут и чтобы там в сумнении не были после Полтавской нашей виктории…
Иевлев перебил сердито: сулить они умеют, а все для того, чтобы война не кончилась. Когда бы не англичане с их обещаниями шведам, небось после Полтавы шведы сразу угомонились бы.
— Несносно им то, что Россия на свое море вышла, — продолжал Апраксин. — Почивший шведский Карл чего не сделал сам, не поспел, то аглицкому Георгу завещал. Да, Георг попроворнее покойника, поухватистее. Вот и приказал адмиралу Норрису шататься своими кораблями, пакостить нам похуже, дабы, испугавшись, ушли мы с Балтики… Как там говорят, Норрис похищение затеял?
— На эдакие проделки у них мастеров сыщется немало, — ответил Иевлев. — Адмирал сэр Бинг по приказу короля Георга отправил два фрегата — один к Данцигу, другой к Кенигсбергу, — чтобы схватить шведского первого министра, который на Аландские острова сбирался для мирных переговоров с нами. Шведский же Герц — и сам вор не хуже аглицких воров — отбыл из Ревеля. Те с носом и остались. А сэр Джон Норрис будто возымел намерение наших полномочных министров схватить, но авантажу не сыскал, припоздал со своим флотом. Пиратствуют господа аглицкие моряки…
Рябов молчал, слушал, переводя внимательные глаза с Апраксина на Иевлева.
Апраксин, щурясь на огонек свечи, сказал задумчиво:
— Ужо справимся, выйдем нынешним летом на Балтику всем нашим большим флотом. Почешется Норрис. Когда вышли на море — плавать надо, так и государь рассуждает…
В соседней комнате зычно засмеялся Петр, через залу прошел Федосей Скляев со свертком чертежей, поклонился адмиралам, закрыл за собою дверь. Адмиралы встали. Петр широким шагом подошел к камину, щипцами вынул уголек, стал раскуривать трубку. Попыхивая сладким дымом, спросил:
— Об чем толкуете?
— Да вот Сильвестр Петрович рассказывал об хитростях некоторых, — ответил Апраксин. — Норрис плутни на Балтике развел, пиратствует…
Царь, топорща седеющие усы, с трубкой в руке прошелся по залу, сказал строго:
— Мы на Балтику вышли и на ней твердо стоим. И ни дети наши, ни внуки, ни правнуки сего края не уступят, дабы пролитая кровь воинов наших не возопила. Нас же пусть сии пираты не пугают, не пужливые. Шведа усмирили, тих стал, а кем был — вспомните! Над всею Европою стоял. Георгу же аглицкому, как и иным прочим потентатам, почаще надобно напоминать Карла Двенадцатого прискорбную судьбу.
Он близко подошел к Рябову, спросил другим, веселым голосом:
— Вовсе обжился в Питербурхе, лоцман? Позабыл славен город Архангельск?
— Он дом построил! — сказал за Рябова вице-адмирал Иевлев. — Да не избу, а как по регламенту велено — из кирпича, под черепицей, по фронту три окошка. Огород развел, корову купил, молочко кушает…
— Корова, я чай, не бешеная? — усмехаясь, спросил царь.
— Для внуков, Петр Алексеевич, без коровы никак не обойтись. А что не бешеная, так те времена, государь, миновались. Так, иной раз для ради праздника побалуешься, а гулять по-давешнему — нет, трудненько!
— Ишь ты, какой старичок старый! — смеясь глазами, сказал Петр. — Однако после виктории при Гангуте имели мы честь видеть вас в веселом духе. Крепко вы шумствовали, господин первый лоцман…
— Сын тогда, государь…
— Сын, сын! Слава господу, понимаем, сами твоего сына при деле видели, однако ж не скромничай, можешь еще себя показать, каков ты есть архангельский кормщик.
— В те поры — гангутские — помоложе, чай, был…
— Помоложе? А мы так рассуждаем, что и нынче ты, лоцман, не стар, да только маленько к берегу прилепился. В море пойти надобно наподольше, соленым милым сердцу ветром подышать…
Кормщик стоял неподвижно, зеленые его глаза из-под седых бровей остро смотрели на царя.
— Давеча в Москве делали мы натуральный екзамен навигаторам нашим, коих обучает флота лейтенант Рябов Иван сын Иванович, — говорил Петр. — Сын твой, господин первый лоцман, малый не токмо пороху понюхавший и пушечного огня повидавший, но еще и в науках прилежный и других учит добрыми навигаторами быть. Навигацию плоскую, навигацию меркаторскую, сферику не токмо сам в совершенстве постиг, но и других учит — лучше и не пожелаешь. Лейтенант сей с учениками своими весьма нас обрадовал, и приняли мы решение: навигаторов наших за границу для прохождения морской практики не посылать. Есть свой флот, есть и капитаны кораблям. На верфях в городе Архангельске, как и в прочих местах, строим мы корабли. Отныне перегонять их оттуда на Балтику будем ежегодно при помощи молодых навигаторов. Польза немалая для юношей-моряков. Тебе же, лоцман, повелеваем плавать с навигаторами дядькою, учить их морской практике, тому учить, что и нами в стародавние годы в толк взято было от тебя.
Рябов молчал. На обветренном лице его, покрытом тонкой сеткой морщин, проступили красные пятна.
— Нынче пойдут три пятидесятидвухпушечных корабля, — продолжал Петр, — «Гавриил», «Архангел Михаил» и «Рафаил». Командором над эскадрой отправляем мы господина вице-адмирала Иевлева Сильвестра Петровича. По пути сделает эскадра визитацию в порт Копенгаген, дабы видели там порядок нашего флота и дружеское наше расположение к сему государству…
Подкинув несколько поленьев в камин, Петр подгреб угли и постоял, глядя, как пламя бойко и весело побежало по смолистым дровам. Потом кивнул Рябову:
— Так-то, лоцман! Иди, сбирайся в дальний вояж. Вернешься — с тебя спрошу, как навигаторы истинными моряками сделались.
Рябов вышел, захватив с собою Таисьин узелок, словно сразу же собрался в море.
Петр сел в кресло, вытянул длинные ноги к камину, усмехнулся:
— Видали, как побежал? Будто и правда тридцать годов долой. А вернется и вовсе вьюношем. Море-то душу веселит.
И спросил:
— Капитанами кого на корабли, Сильвестр?
Иевлев быстро переглянулся с Апраксиным, тот ответил:
— Думаю, государь, не шли бы капитанами англичане. Нынче, слава богу, дожили, есть у нас и свои моряки — истинные, природные россияне.
Петр пробурчал не оборачиваясь:
— Пиши роспись русским.
— Написана! — с готовностью ответил Апраксин. — Все трое — капитан-лейтенанты. На флагманском корабле пойдет Егор Пустовойтов.
