— Ну, чего? Война-то закончилась!
— Точно, товарищ лейтенант, немцы Москву взяли, — сообщил рыжий.
— Да вот хрен вам! — рявкнул Васечкин.
— Ша, Федя, — бросил Перемыст, шагнул к солдату, направляя на него ствол автомата. — Ты, баклан рыжий, за базаром следи, а то покоцаю, — выплюнул.
Мужчины переглянулись, у Дроздова бровь к челке ушла, а Санин на Антона уставился, будто впервые увидел: вот так гражданский! Зек, не иначе. Впрочем, не такая уж новость, о чем-то подобном Николай догадывался:
— Разговоры отставить, — приказал и тяжело на троицу уставился. — Доложить по форме!
Те вытянулись с недовольными лицами, лениво данные выдали.
— Рядовой Харулин, двенадцатый стрелковый.
— Семечкин, рядовой, двенадцатый, — выдавил рыжий.
— Рядовой Баригун, пятнадцатый стрелковый корпус, — глядя исподлобья, объявил верзила. — Только что с того? Наша служба закончилась, мы домой идем.
— Дезертиры, — понял Летунов.
— Суки, — выплюнул Васечкин.
— Гасить их к… маме! — постановил Перемыст.
— Все сказали?! — обернулся лейтенант: ну и дисциплина! — Отставить!
Бойцы смолкли, подобрались, Летунов смущенно в землю уставился, Васечкин губы поджал, горящий взгляд с парней не спуская. Санин повернулся обратно к дезертирам:
— Тот, кто покидает свою часть без приказа командира, является…
— Так нет командиров! Капитана убили, лейтенанта убили, сержанта ранили, политрук застрелился! Э, куда нам? — возмутился Хайрулин. — Все бежали имы бежали.
— Взводами сдавались, ротами сдавались…
— Не ври, сволочь!
— А чё на смерть-то переть? Помереть всегда успеется.
— Немец волю обещал, ходи до дома говорит…
— Лично тебе сказал?
— Всем, громко объявил, потом листовки кинул. Там русским язык сказано: кто листовка покажет — домой идет, все ему списывают.
— Вы поверили и домой направились?
— А чего сидеть?!
— Откуда? — спросил Дроздов.
— Кобрин…
— Где бой был?!
— У Ружан. Танк пер, самолет летал, все бежать — мы бежать. Там немец, тут немец…
— Как через Ясельду переправлялись?
— Так мост стоит!
— И никого? — не поверил.
— Немец стоит.
— Как же тогда переправились?
— Листовка показали, руки подняли. Винтовка нет, чего в нас стрелять?
— И вас пропустили?
— Комендатура служить отправили. Бумага дали, мы подписали. Сказали прямо иди.
— Мы в лес…
— Так вы, суки, фрицам служить собрались?! — не выдержал Васечкин, рванул на парней и сшиб бы, не придержи мужчину Перемыст.
— Годи, Федя.
— Служить всегда успеется, — бросил рыжий. — Мы думаем.
Дроздов передернул затвор и дал очередь. Солдат откинуло. Миг какой-то и три трупа.
— Так их, сук, — выплюнул Федя.
— Ой, лышенько, — протянул обескураженный Голушко.
Санин к другу повернулся:
— Ты что?… Сдурел?!
— А что, прикажешь перебежчикам пряники выдать? — прищурил глаз.
Перемыст котелок с супом с огня снял:
— Правильно, лейтенант. А то там они думали, здесь тоже думают. Нах их, фраеров мутных. Пошли жрать, мужики, пока лейтенанты разбираются.
А те и не заметили, смотрели друг на друга — Саня спокойно, Николай растерянно.
— Ты знаешь, что я правильно сделал. Немного, и сам бы расстрелял. А не мы — они бы позже нас расстреливать начали, — поправил лямку автомата, руки в карманы галифе сунул. — Ну, что молчишь? Скажи: не прав. Скажи: озверел…
Николай голову склонил, покачал: нечего сказать. С одной стороны прав, а с другой…
— … а я тебе скажу, что ты без меня знаешь: таких сволочей в зачатке давить надо, пока из волчат в волков не превратились. Если наши не подойдут, таких на оккупированных территориях выше головы будет, и не мне тебе объяснять — почему.
Николай отвернулся, чтобы ни друга, ни трупы убитых не видеть.
— Лейтенант, есть пошли, — позвал Антон.
Вот с кем Санин не разобрался.
Шагнул к мужчине:
— Беглый?
Перемыст замер, поглядывая на него. Ложку облизал, Летунову отдал и медленно кивнул:
— Ну и? Шмальнешь, как твой дружок в этих?
— Вы чего, мужики? — забеспокоился Голушко.
— За что сидел?
— Гоп-стоп. Что-нибудь еще из автобиографии? Или закроем тему? Я вольный человек, лейтенант, сам дорогу себе выберу. Вас вот выбрал. Сам. Мне ваши части бравые никуда не уперлись, а немчуки тем более. Их давить надо, однозначно. Это я сразу понял. А потом вы — фарт такой выпал. Или что, в падлу с зеком суп хлебать? А фрицев крошить вместе не в падлу было? — прищурился недобро.
Николай с минуту молчал, изучая физиономию мужчины. Видно был, тот ко всему готов, настороже.
— Не напрягайся, — вздохнул Санин. — Кто ты и за что — забыли, считай в бою проступок смыл. Но чтобы жаргона не слышал!
Антон растерянно моргнул, на губы улыбка наползла:
— Ну… так точно, что ли?
— Разгильдяй, — хмыкнул Дроздов.
Бойцы поняли, что грозы не будет, и бодрее ложками заработали. Густолапов ложку облизал, в карман сунул:
— Хозяйством обзаводимся. Жизнь идет, идет хорошая.
Очередь протарахтела и стихла.
Леня и Лена у кустов затаились, прислушиваясь: тишина.
— Что это было?
— Хрен его знает, — пожал плечами парень. — Но в ту сторону не идем. Береженых Бог бережет.
— Верующий, что ли?
— В такой переплет попади, во что угодно поверишь.
— А я вот не верю…
— Ну и гордись до пенсии, — бросил и пошел вперед, руки в карманы сунув. Лена растерянно ему в спину посмотрела и поплелась следом.
К берегу вышли, залегли, местность осматривая. Слева вдалеке мост железнодорожный виднеется, а справа ничего, никого. Река широкая, но вплавь переправиться можно. Однако тут выяснилось что Густолапов и Сидельников плавать не умеют, а Камсонов честно признался, что большое расстояние не преодолеет — до середины реки его хватит, максимум.
— Что делать будем? — спросил Дрозд у Санина. Тот знал не больше друга.
— Вдоль реки пойдем…
Тут справа ветка хрустнула, бойцы насторожились. Лейтенант жестом приказал Летунову проверить, кто там бродит.
— Свои, свои! — послышалось из кустов, и к солдатам молодой, потрепанный мальчишка вышел, вихрастый, улыбчивый. — Свои, родненькие, — замер с поднятыми руками, оглядывая бойцов.
— Ой, мать моя женщина, — протянул Перемыст, растянувшись на траве и поглядывая на паренька. — Откуда же чудеса такие являются? Слышь, малой, ты хоть школу закончил?
— Ага, — закивал тот, улыбаясь широко и наивно, взгляд — дитя.
— Руки опусти. Доложи, — приказал Санин.
— Рядовой Вербенский Станислав Юрьевич, тысяча девятьсот двадцать четвертого года рождения, Великие Луки. Направлен на службу в восемьдесят шестую стрелковую дивизию, — отрапортовал.
— Оружие где?
Парнишка поднял подол гимнастерки, выказывая живот и наган, сунутый за пояс брюк. И улыбнулся еще шире, став похожим на лягушонка.
Перемыст фыркнул и хотел видно высказаться, но глянул на Санина и передумал — промолчал.
— Что здесь делаешь?
— Ховаюсь, — признался честно рядовой. — Сержант со мной, раненый. Не бросать же?
— Ни черта не понимаю, — нахмурился Дроздов. — Восемьдесят шестая здесь откуда?
— Так в плен нас взяли. Случай подвернулся, мы тюкать. А сержант раненый.
— Твой сержант?
— Ну. Севастьян Поликарпович, дюже человек хороший. Я его тут спрятал и сторожу. А тут вы. Вы нас с собой возьмите братцы… товарищи лейтенанты. Пожалуйста.
— Пошли, сержанта покажешь, — кивнул ему Николай, поднимаясь.
Парнишка вперед потрусил, лейтенант и рядовой Густолапов за ним, и Перемыст увязался, на расстоянии держась. Вскоре показался импровизированный шалаш из лапника, за пригорком у камней, в молодом ельнике. Мужчины хвою убрали и сели, увидев обросшего щетиной сержанта с перевязанной головой. Стеклянный взгляд не оставлял сомнений, но Николай все же проверил — пульс попытался на шее нащупать. Его не было.
— Мертв твой сержант, — выдал, ладонью закрывая веки погибшего.
— Как же?… — растерялся Станислав, руки развел, улыбку потеряв. — Он же дышал… Да нет же… Спит, намаялся…
— Умер он, — отрезал Николай, поднялся и закидал лапником тело.
— С нами теперь будешь, — постановил Перемыст, ладонь протянул. — Я — Антон.
— Ссстас… — а взгляд на лапник и почти безумный. — Как же можно живого?… Живой он, товарищ лейтенант.
Антон хлопнул его по щеке:
— Очнись, сосунок!
— Отставить! — рыкнул лейтенант. — Рядовой Перемыст, еще одно нарушение и я расстреляю вас по закону военного времени!
— Ага? — притих мужчина. — Ладно, лейтенант, сам с контуженным разбирайся.
— Рядовой Вербенский: шагом марш в расположение группы. Кругом!
