Берил Бейнбридж - Мастер Джорджи

Скоро я встал и ее подтянул. Над головами у нас кружили сороки. Туман почти разошелся, сыпала мо­рось. Кобыла лежала на боку, прижатая по кострецу ар­бой. Была живая еще, хоть, видно, обе задние ноги пе­реломаны. Я расслабил пальцы у мертвого стрелка, вы­тащил ружье. Приставил дуло к лошадиному лбу, Миртл отвернулась. Ружье дало осечку: отсырел порох. Я обыскал других мертвяков, напал на револьвер и, не волыня, покончил с кобылой. Ружье я тоже оставил себе, штык был на месте; а в рукопашной, я так подумал, сталь даже превосходней свинца.

Вокруг арбы валялось с десяток, а то больше рус­ских. Я отпахнул было у одного полу глянуть, нет ли ка­кой поживы, но Миртл на меня уставилась, пришлось совсем стянуть с него шинель. Я стал рыться в склад­ках, повеяло кожей, уютно, по-домашнему, потом. Со­драл с ремня металлическую флягу, одним глотком оп­рокинул водку, его дневной рацион. Впервые за день кровь живей побежала по жилам. Я бы и кивер прихва­тил, да побоялся, как бы не обознались свои.

Что делать дальше — вот главная была задачка. Рус­ские, как я понимал, перли и спереди и сзади. С кряжа в миле от нас гремели пушки, стрекотали мушкеты. За кряжем ничего не было видно, только горело клочья­ми небо. Снизу катил и катил туман, застлал дорогу, ли­нию скал. За невидной рекой круто всплывали из мглы утесы и отвесно парили к развалинам Инкермана.

Миртл живо задачку решила. Она сказала:

— Я пойду. Надо найти Джорджа.

Я сказал:

— Только едва ли ты его сыщешь.

Она упрямо трясла головой:

— Найду... Непременно найду.

— Может, он мертвый уже, — я сказал.

Тут она вся как затрясется.

— Он жив, — еле выдавила. — Я знаю, он жив.

Грязь струпьями высохла у нее на лице, кожа сдела­лась как у мертвеца, но глаза горели словно какой-то жаждой.

Страшноватая это была прогулочка, мы без конца натыкались на трупы, на куски человеческого мяса. Раненые кони стояли свесив головы, и кровь хлестала у них из кишок. Я бы применил револьвер, но чувство­вал, что это зряшная трата боеприпасов. Раз мы услы­шали стон, бросились на него и видим: пожилой дя­денька в форме стрелковой бригады лежит навзничь, руки сцепил, как на молитве, и еще держатся на носу очки. И ни царапинки, только в очках правое стекло расколото в паутину. Он опять застонал, я встал на ко­лени, поднял ему голову, и в тот же миг из горла у него вырвался смертный хрип. Я отдернул руку, она была вся от крови липкая. Обтер пальцы о его брючину и поскорей пошел дальше.

Миртл я оставил в осадном лагере за лощиной. Я бы и сам к ней пристроился под шумок, но явился какой-то офицер, по ружью и шинели принял меня за солдата и велел, пополнив боеприпасы, следовать на новый ре­дут. Я знать не знал, где это такое, но от водки стал по­кладистей. Дело шло к полудню, так я понимал; а я ни­чего не жевал со вчерашнего вечера, да и тогда ломоть хлеба один, заплесневелый от сырости.

Я влился в колонну Четвертой дивизии, шагал за милую душу и смотрел на взрывы огня, рвущие пыль­ное небо, с дурацкой ухмылкой на лице.

Мы прошлепали в восточном направлении к ка­менному уступу, окруженному стеной футов в десять, подпертой рваными мешками с песком. Сооружали все это в надеждах втащить тяжелые пушки, но пло­щадка осталась пустая. Почему занадобилось оборо­нять именно это никчемное место, нам никто не объ­яснял. Когда лезли по овечьим тропам, нас подбадривал свист ядер с русских батарей, так что мы метались и петляли как зайцы.

Русские ждать себя не заставили, наскочили, вы­нырнули из тумана, точь-в-точь — мы, как в зеркале, глаза выпучены от страха, кивера ощетинены, как кус­тарник. Завязалась рукопашная — вот когда сгодился мой штык. Только от первого тычка в мясо и мышцы меня чуть не вырвало, а потом — ей-богу, ужас ушел по стали — выпускать человеку кишки показалось самым обычным делом. На лица я не смотрел, в перепуганные глаза, я пониже смотрел, на одежку, прикрывавшую без­защитные внутренности от моих смертельных уколов.

Я видел такое: сошлись один на один наш офицер из Двадцать первого и тоже офицер, русский. Дрались на саблях, кружили друг против друга раскорякой, как обезьяны. А солдаты, те и другие, стали в кружок, наусь­кивали, подбадривали, крепко ругались.

Я смотрел из-за спин на этот танец смерти. Когда оба рухнули, пронзенные насмерть, кружок сразу рас­сыпался под зверский крик.

Я занялся мальцом с болячкой на губе. Он весь оде­ревенел от ужаса, только махал на меня штыком, как пчелу отгонял. Что-то пролопотал по-своему, я отве­тил: прошу прощенья, не понял. Пожалел его было, да он сам хлыстнул меня по лбу, тут уж я вскипел и протк­нул ему глотку. Он упал, хрипя свои упреки.

Я не знал, какое такое дело отстаиваю и почему так нужно убивать, хотя Поттер — тот бы, конечно, мне все объяснил.

Была страшная бойня. Люди мерли в позах тех ста­туй в теплице у мистера Бланделла. Я видел: лошадь упала на грудь, а всадник вытянул руку, будто реку вброд переходит. Видел: двое стоят на коленях, смот­рят глаза в глаза и не падают — держатся на руках, упертых, как в ладушках. У стены гренадер стоя обни­мал штык, его пришпиливший, как бабочку, к пристав­ной лестнице.

Потом в нас врезался офицер на коне, приказал от­ступить с батареи, защищать полковое знамя. Я сам се­бя спрашивал, какая такая нужда поспешать на выруч­ку к рваному куску шелка, но все сделал как велено. Я стал цирковой зверушкой, я и через обруч бы прыг­нул, если прикажут. Мы бежали вниз по скату, и поро­ховой дым клубился вокруг, будто кипел невозможно громадный чайник.

Нам надо было проскочить мимо бедолаг, окружив­ших это самое знамя, и с тыла атаковать противника. Кто расстрелял все патроны, пооставлял в мясе штыки, те ревели как оглашенные и швырялись камнями. Под­ползло неприятельское подкрепление, и нас обстреля­ли сзади.

Невозможно сказать, сколько все это длилось; вре­мя стояло как проклятое. Вдруг в какой-то миг я глянул вниз, на проход среди трупов, и, ей-богу, увидел Потте­ра, он спокойно, вразвалочку шел на меня. Выпущен­ное из тяжелой пушки ядро сзади скакало за ним, как камушек по воде. Я открыл рот — крикнуть, его осте­речь, но в ту самую секунду, когда вот бы оно доскака­ло и разорвало б его в клочья, он прянул в сторону, буд­то кто его толкнул; ядро пронеслось дальше и снесло голову шедшему впереди солдату. Нет, видно, это ангел хранил Поттера.

Я был все еще живой, когда это кончилось. Русские отошли за холмы, побросав неубранными убитых и раненых. Прекращение огня по-разному подействовало на уцелевших. Кто лег наземь и спал, кто щипал себя за лицо и бродил как во сне. Сам я весь трясся, и ноги мои подкашивались. Тишина — вот что особенно мучило.

Джорджа я нашел два часа спустя, он исполнял свои обязанности возле каменоломни. Тут же была и Миртл. Он наклонился над кем-то с дырой в груди. Я тронул его за руку, он глянул, не узнал, но мы и все-то были на себя не похожи, я его тоже узнал только по кровавому фартуку. Он пощупал разрез у меня на лбу, сказал: «Простая царапина. Проходите». Но тут я его назвал по имени, он вскочил. И — в первый и последний раз в жизни — он обнял меня.

Я помогал копать рвы, чтоб хоронить убитых. Кто лежал — мы тащили за ноги. Кто сидел — хватали под руки, у кого руки были. Нашли шестерых — свои, чу­жие, сплелись в одно, и штыки подрагивали, как венок из стальных колосьев.

Джорджа подозвали к одному офицеру, у того ото­рвало обе ноги, и обрубки сунули в бочку с порохом, чтоб унять кровотеченье. Меня послали за носилками, мы его уложили, бочку и все, и понесли к операцион­ному столу. Джордж шел впереди. Миртл — сзади, она всегда так ходила.

Нам всего-то осталось метров двадцать, и тут Миртл окликнула Джорджа. Потом она говорила, что поранила ногу о камень. Он стал, повернулся, держа носилки. Сзади раненый русский, опершись на мешки с песком, поднял мушкет и пальнул. Джордж выпустил носилки, бочка покатилась, взметнулись серые клубы пороха. Он на меня смотрел большими от удивленья глазами.

— Ты хороший мальчик, — он сказал, или так мне послышалось; и он упал.

Поттер был в лазарете, когда мы пришли в лагерь. Ска­зал, что он здесь уже с утра, из-за тумана ему заложило грудь. Вернулся фотограф, готовил пластинки. Мне на­до было спешить, свет убывал.

Я сказал:

— Джордж убит.

— У вас на лбу порез, — он ответил, вырвал несколь­ко листков из книги, какую держал на коленях, и сунул в печку.

Миртл была снаружи, с сухими глазами, она баюка­ла Джорджа. Что-то ему напевала.

Я пошел обратно к фургону, фотограф стоял с тре­ногой, перед ним сгорбясь сидели пятеро.

— Нам что требуется? — объяснял он. — Группа уце­левших для показа родным.

Сощурился, заглянув в аппарат, и крикнул:

— Равновесия нет. Мне бы еще солдатика. Одного доставьте.

Я пошел к Джорджу. Миртл ушла, он лежал в грязи, один. Я взвалил Джорджа на закорки, понес. Солдаты уже стояли, я его воткнул между ними. Он качнулся вперед, и тот солдат, что справа, обхватил его и под­держал.