– Не бывать этому!
– Не зарекайся, Ураган, – спокойно продолжала Обава. – Коль сбудутся мои провидения, что станешь говорить?
– Добро, еще послушаю. Но если не сбудутся, что ты скажешь?
– Если в течение рокового срока ты бросишь наземь свой государев бич и отречешься от Владычества, то я уйду из пределов сарских земель. Но коли ты, смиря свой нрав и гордость, останешься, то и я разделю твою участь.
– Куда же ты уйдешь?
– К рапейскому царю, Сколоту. Он грезился мне под алым покровом. Сейчас ждет в своем подземном дворце и тоскует.
– Да сущ ли он в яви? Не лихо ли к тебе привязалось?
– Под покровом я зрела его наяву...
– Ты что же, оглашаешь этого царя Сколота?
– Не я – он сделал выбор, и мне след идти к нему.
– Без любви и согласия?
– По року, – медленно и тягуче зазвучала медь. – Ныне мы с тобой оба ступаем на роковой путь. В этом суть промыслов божьих, а не нашей любви и нашего согласия.
– Отчего же роковой срок так короток? Три дня... – Ураган встряхнулся, сгоняя чары ее слов. – Даже вечевые старцы мне отпускали три года! А ты – три дня... Не обессудь, Обава, не верю я! Не может ничего сотвориться за столь короткое время, чтоб я бросил наземь свой государев бич!
– Покуда мне неведомо, что сотворится, – призналась она. – Я всего лишь толкую твое сновидение. Прежде чем оставить Владычество и отречься от власти, ты должен воззвать ко всем богам. Ведь в каждой кибитке было по двенадцать взывающих к тебе дев, а это указание тебе. Попросишь богов, дабы по их воле сары образумились, избавились от зла и жира да вернулись под законы Тарги.
– Не могу я взывать к богам!
– Отчего же? Ты государь и обладаешь частью. Тебе ведомы их тайные имена...
– Да в том ли суть? – горько проговорил государь. – Помысли же, как я могу свои земные хлопоты относить богам? Содержать народ в лоне законов – удел государей... Тем паче, как просить за беззаконных, даже если услышат боги?
– Тебя одолеет отчаяние, государь. Белые и черные кибитки пойдут по кругу. И ты не сможешь сделать выбор.
– Взывать к небесам бессмысленно! Отринувшие обычаи и богов неподвластны ни божьей благодати, ни вразумлению свыше.
– А потому, взъярившись, ты попросишь беззаконным кары, огня небесного.
– Этого я никогда не попрошу.
– Отчего же?
– Отступники не осознают божьего наказания! Даже если я утрачу разум и, воззвав к богам, попрошу кары, она падет на тех, кто остался верен заповедям!
– Но зато узрят скотий мор, разящий сап и устрашатся. Лишившись своих стад и табунов, сары в тот же час обратятся к Тарге.
– Едва начнется падеж, они растерзают меня, весь наш род и все племя сожгут вместе с падалью. И ничуть не устрашатся, ибо нет для них страшнее страха, чем потерять свой достаток. Ныне для саров жир – закон...
– И это верно, Ураган, – вздохнула Обава. – Неуязвимы те, кто сущ вне всякого обычая. И нет им ни страха, ни казни и страданий...
– Довольно! – Ураган встал. – Пришел к тебе за утешением, а ты пророчишь гибель. Не стану больше слушать тебя!
– Не будет сарам погибели, даже когда ты бросишь бич и уйдешь.
– Как же не будет?
– Без государя одичают сары, словно табун лошадей, ушедший в вольную степь без пастуха. Есть туры благородные, суть воплощение Тарги, а есть неказистые, убогие турпаны. Кто в них признает некогда прекрасных и чистокровных скакунов?..
– Они и одичать не успеют. Как только я оставлю Владычество, народ разделится на племена, которые будут враждовать между собой, пока не истребят друг друга. Поскольку сами воевать не смогут из-за грузности тела и густокровия, наймут сакалов, вооружат парфян, и от их рук пропадет на земле последний сар. Я не провидец и не досужий волхв и не хочу искушаться знанием грядущего, испросив его у богов. Мне довольно знания нравов князей и родовых бояр! И потому не уйду я, не брошу народ ни через роковой срок, ни через сорок лет. И ты останешься со мной.
– Добро, не будем спорить, – вдруг согласилась дочь. – Срок невелик. Позрим, что нам грядет. А теперь скажи, Ураган, что ты станешь делать в сей час?
– Притомился я от хлопот, тревог и твоих пророчеств. – Государь откинул занавесь. – Выпью суры хмельной и буду почивать в своей кибитке.
– Не будет тебе ныне сна. – Обава села на войлочное ложе. – Ты сейчас поскачешь встречь кочевью, в степь. И станешь бичом пробивать себе дорогу, ибо, не познав государя, никто не освободит путь...
– Зачем же мне ехать назад?
– Твой сон в руку. Скуфь топчет кочевой след в семи поприщах отсюда. Белый пар, рапейский царь Сколот не убивал Важдая. И теперь воевода везет тебе невесту...
Ураган обернулся к дочери – она улыбалась.
– Ступай, Ураган!
– Сей же час и испытаю твои предсказания!
* * *Бесчисленные табуны коней, кибиток, дрог и телег двигались кочевым путем единой нескончаемой лавиной, разлившейся по степи на много поприщ; за огромными телегами, на коих перевозили разобранные загоны, не менее плотными потоками гнали крупнорогатый скот, отары овец, и уже за стадами ехали повозки с поклажей, провизией, бочками со смолой и дегтем, шла пешая прислуга, рабы с пустыми носилками, племенные быки, ведомые на цепях, и утлые, рваные кибитки наемных парфян, где сидели их жены и дети; и словно пенный след от волны, замыкала это великое шествие жертва Тарге – хромые и больные лошади, волы, коровы и прочий мелкий скот, обреченный на заклание, а разрозненная стража рыскала в двух-трех поприщах, между кочевой лавиной и хортьими стаями, в туче вездесущей и непроглядной пыли, едва пробиваемой солнцем.
И вместе с нею поднимался в небо громогласный голос кочевого пути, словно канат, свитый из топота копыт, ржанья, пастушьих криков, скрипа тысяч колес, щелканья кнутов и бичей; в общем, из всего того, что радует сердце кочующего сара и приводит в озноб всякого иноземца.
Когда же оседала пыль, в степи оставался только кочевой след – на локоть вскопанная, взрытая, испещренная копытами и удобренная навозом черная земля, на которой ранней весной густо поднимется сочная, изумрудная трава. От этих следов вся бескрайняя степь превращалась в книгу, которую, по преданию, умела читать лишь Тарбита, поскольку взирала с небес и одновременно видела все кочевые пути, из коих и складывались тайные знаки бытия.
Ураган поехал вспять кочевью и сначала увяз в нем, словно в трясине, а затем и вовсе, влекомый бурными потоками, понесся вместе с табунами и кибитками. И напрасно он кричал, чтоб дали дорогу, и щелкал государевым бичом; в кромешной пыли и сутолоке никто не признавал Урагана, ибо царские одежды его пропылились и ничем не отличались от одежд наемных парфян. Он едва успевал уворачиваться от несущихся вскачь табунов, от плетей пастухов и дышл кибиток, норовя вырваться из месива коней, людей и саженных колес. Непробиваемая, необозримая и плотная лавина могуществом своим вызвала бы страх и трепет несведущего чужеземца, однако не было в ней силы! Той силы, что способна делать человека вольным.
Навстречу Урагану надвигалось тучное, громоздкое, всепоглощающее богатство, непомерный по тяжести жир, который уже давно стал слабостью народа.
Бесполезно пометавшись из стороны в сторону, сносимый неотвратимым течением – не было бродов в этой жирной реке! – государь подсек бичом коренника в чьей-то кибитке и, когда лошади рухнули наземь, связанные упряжью, выбил возницу с облучка.
На минуту образовался затор, вставший камнем среди потока, и уже под его прикрытием Ураган начал сечь всех подряд налево и направо, расширяя брешь и вспоминая, что уже начали сбываться предсказания Обавы. Испуганные лошади следующей повозки порскнули в сторону, встали поперек течения, и кибитка тотчас опрокинулась, а из нее, будто надутый пузырь, выкатился сродник Борята. Он-то и признал государя, вернее, его двенадцатиколенник, замахал короткими ручками да сам встать не мог, откатился из-под бича, но чуть не угодил под копыта.
Подоспевшие слуги подхватили его, посадили на землю, ибо за ненадобностью ноги у Боряты так укоротились и ослабли, что стоять в присутствии Урагана он не мог, а стража сродника выхватила секиры, намереваясь поднырнуть под свистящий над головами бич и срубить обидчика.
– Это государь! – закричал им Борята. – Прочь! Прочь! Расступись! Дай дорогу!
За упавшей кибиткой чуть было не возник завал, но после недолгого коловращения, повинуясь государеву бичу и крикам, возникла брешь, в которую и устремился Ураган, невзирая на тех, кого вышиб из седла или повозки. И лишь тогда к гулкому рокоту кочевья приплелись и полетели по смерчевому валу голоса, требующие пути для государя.
Пожалуй, целый час, не выпуская бича, Ураган скакал наперекор кочевью по узкому проходу, сквозь мешанину людей и животных, сливающуюся в единый жирный и осклизлый от испарений, глиноподобный пласт. Лишь миновав пенный, разрозненный его след и тучу пыли, всем телом ощутил простор и волю, как если бы только что появился на свет, пройдя сквозь родовые пути.
