этого.
Зеймовит покачал головой.
– Папа вам его не даст, – сказал он, – а он тоже против племянницы жены Людвика и детей её оружия не поднимет; не говоря уже о мощи короля. И это не человек для войны и правления, для которых нужно больше силы и выдержки, чем у него.
Он ударил рукой по столу, опёрся и задумался.
Долго продолжалось молчание, а разговор произвёл такое неприятное впечатление на Наленча, что, отступив на пару шагов к порогу, он готов был попрощаться и уйти.
Догадывшись об этом, старый князь встал и взял чекан, который стоял у стула, тот чекан, напоминающий Дерславу недавно слышанную историю Добка.
Когда он поднялся и выпрямился, несмотря на возраст, в нём ещё видна была мужская сила, и физиономию сделал рыцарскую и панскую. Голос его смягчился.
– Идите с Богом, – сказал он Дерславу, – вы принесли мне из Великопольши плохие новости. Желаю, чтобы у вас было лучше, хотя бы из благодарности, что о Пястах не забываете.
– Что говорить, когда они о нас не хотят думать! – отважился вставить Дерслав.
– Не хотят? – подхватил с дивным выражением Зеймовит. – Скажи – не могут!
Он кивнул головой и медленно повернулся к окну. Наленч низко поклонился.
Князь уже на него не смотрел.
Они вышли из комнаты и Наленч, пока не оказались на дворе, не сказал ни слова, так был огорчён.
– На этих нечего рассчитывать, – говорил он в духе.
Подскарбий проводил его назад в свою комнату, и по нахмуренному лицу догадался, что аудиенция произвела на него неприятное впечатление.
– Ваш князь, – открыто сказал Дерслав, – забил мне в сердце острый клин.
– Гм? – спросил подскарбий.
– Не я один, а большая часть наших землевладельцев на него рассчитывала.
Подскарбий слушал, не отзываясь.
– Нас вынудят за монахом гонятся! – пробормотал Дерслав.
– Тогда вы должны знать, что он никогда степенности не имел, – прервал подскарбий. – Даже от отчаяния его не годится выбирать паном.
Наленч сел и стал смотреть в окно.
– В них остывшая кровь, – сказал он грустно, – панского духа не имеют. Духа Локетка, того, кто и в холод, и в голод, без людей, добивался королевства и добился. Был малюсеньким, а стал великим… Это не королевские сыновья, но хозяева и землевладельцы, которые не рискуют кусочком земли для короны, потому что им жаль их мягкого покоя.
То было последнее слово Дерслава, который схватил поданный ему кубок, принуждая себя быть радостным.
– Всё же, – воскликнул он, – я пью за здоровье Пястов! Всё-таки найдётся один, который захочет спасти нас и свой род, дабы та кровь, что над нами столько лет господствовала, не зачахла на мелких уделах и не разлилась по сёлам.
Подскарбий, ударив в кубок, высушил его также в молчании.
Может, по пути туда у Наленча была другая мысль, но когда из уст Зеймовита получил решительную отправку, уже гостить там дольше не хотел.
– Мой милый, – сказал он подскарбию, – ничего у вас не достигнув, потому что и моему Ласоте на вашем дворе трудно было найти место, завтра мне нужно назад в путь.
Подскарбий не пытался его задержать. Просидели они так, потихоньку разговаривая, до вечера, пан Николай проводил гостя до постоялого двора и они грустно распрощались.
Из глаз своего старика Ласота сразу вычитал, что возвращался недовольным; он убедился в том ещё сильней, услышав, что на рассвете следующего дня тот велел готовиться в путь.
Когда Николай из Миланова ушёл, Дерслав сказал ему:
– Тут нечего делать. Пястов здесь не найти. Они онемечились и постарели. Их нужно смотреть в другом месте.
Так окончилась напрасная экспедиция в Плоцк.
На другой день ехал уже старый Наленч молчаливый и задумчивый, обменившись с Ласотой лишь несколькими безразличными словами.
Но оттого что имел природу, которая долго грустной быть не могла, всегда ища себе какое-нибудь утешение, когда один день он так намучился, встал потом освежённый и весёлый.
Его глаза снова засмеялись и рот постепенно начал открываться.
– Найти место тебе не удалось, – сказал он Лясоте, – но тебе чахнуть бы пришлось на этом дворе, который выглядит, как монастырь… и с мазурами ты бы никогда не сработался. Они все родились под тёмной звездой, как говорит поговорка.
Но на этом не конец. Мы люди упрямые. Когда нас отгоняют от одних дверей, мы ищем другие, а готовы и в окно влезть. Пястовичей много, дворов и службы хватит, скорее людей для них не хватит.
Так, будто бы не открываясь Ласоте и делая вид, что только ради него предпринял путешествие, Наленч поспешил в Большую Деревню. По дороге он только на мгновение зашёл в несколько усадеб, что-то шепнул встреченным землевладельцам, и, переночевав дома, на следующий день поехал в Познань.
конец первого тома
Группа, состоявший из нескольких рыцарей и около двадцати человек челяди остановился на тракте, в долине, над которой господствовала цепочка гор вдали.
Человечек, следующий впереди на муле, указывал пальцем, смеясь, на большой город, который оттуда теперь хорошо был виден.
Вокруг расстилался довольно приятный зелёный пейзаж, хотя довольно однообразный. Кроме цепочки серых гор, замыкающих с одной стороны горизонт с господствующей над возвышенностями высокой горой, только маленькие склоны были видны в долине, вокруг засаженной виноградниками. Посреди них были небольшие кусочки злаковых, кое-где кучки деревьев и белые, жалкие, разбросанные домики.
Город, на который проводник указывал путникам, для тех времён показался пришельцам весьма значительным и важным. Вокруг он был обнесён стенами и башнями, посередине ёжился башенками костёлов, высокими зубастыми верхушками зданий, колоколен и башнями разных форм.
Он стоял на небольшом холме, а за его стенами расстелились предместья, все в тени и садах.
Зрелище было превосходным, потому что город выглядел столицей и, казалось, бросает вызов врагам, так сильно его опоясывала каменная броня и ёжился этажами бастионов.
Прекрасный летний вечер с позолоченным небом, которое в это время почти имело цвет южных широт, своим блеском добавлял ещё выразительности виду. Каждая из башен, каждый излом стены, крыш и верхушек, каждая каменная полоса, бросая сильную тень, выступала на фоне неба и синеватой дали. Некоторые части зданий были почти иссиня-чёрные, утонули во мрак, другие казались позолоченными, а кое-где солнце, бьющее в оболочку окон, загоралось, точно огонь на них, красное и пламенное.
Свет, падающий сверху, более яркий на шпилях, постепенно внизу бледнел и разливался в полумраке. Деревья, словно покроплённые на верхушках золотом, составляли красивые группы фантастических форм, то округлённые, то стреляющие вверх, сбившиеся в густые массы и
