(Беломорская военная флотилия с главной базой в Архангельске была создана 15 августа, она вошла в состав Северного флота. — А.З.)
— У меня есть еще одна просьба, Герасимыч, — вновь заговорил Папанин. — Прикажи адмиралу Головко вывести ледоколы «Ленина и «Сталин» в Карское море, они все еще находятся в Мурманске. А то как бы их не утопили «юнкерсы». Они с каждым днем все ожесточеннее бомбят город.
Нарком тут же позвонил Головко. Оказывается, ледоколы задержались в Мурманске из-за сильных штормов на Баренцевом море, через день-два они выйдут на трассу. Их, как и приказал нарком, хорошо вооружили. В сопровождение ледоколов пойдут эсминцы «Куйбышев» и «Урицкий».
— Опять вам нажаловался Папанин, — сетовал Головко. — Его звонки отвлекают вас от важных дел, да и меня тоже. Иван Дмитриевич думает, что мы тут сидим в кабинетах, а в море и нос не кажем. А мы сутками не спим. Сейчас вот флот из Архангельска, Мезени, Онеги и с Кольского полуострова перебрасывает в Кемь части восемьдесят восьмой стрелковой дивизии. Около восьми тысяч человек! Орудия, автомашины, танки. Только лошадей более двух тысяч! В конвоировании участвуют эсминцы, сторожевые корабли…
Папанин слышал разговор, и когда Головко заявил, что его звонки «отвлекают от важных дел», Иван Дмитриевич покраснел. Потом, поняв, что разговор наркома идет к концу, попросил у него трубку.
— Арсений Григорьевич, это я, Папанин! — прокричал он. — Спасибо тебе, голубчик, за все, что делаешь для Арктики! Я не стану отвлекать тебя своими звонками, дружище, но если по вине флота погибнет хоть одно судно, буду докладывать Хозяину. Ты понял?..
Проводив Папанина, Николай Герасимович поспешил в Генштаб. Маршал Шапошников как раз говорил по телефону с командующим войсками Резервного фронта генералом армии Жуковым.
Кузнецов попятился было назад, но Борис Михайлович кивнул ему на стул.
— Да, Георгий Константинович, Верховный разрешил отвести часть войск правого крыла Юго-Западного фронта на восточный берег Днепра, — басил в трубку маршал. — Что?.. Да нет же, киевская группировка наших войск остается и будет оборонять подступы к Киеву. Ставка приказала главкому Буденному удерживать город до последней возможности…
Переговорив, Шапошников взглянул на наркома ВМФ.
— Что-то назревает в районе Киева. — Он посмотрел на бумаги, нашел среди них нужный листок и протянул его Кузнецову. — Прочтите, голубчик, сей документ и скажите, что можете сделать.
Нарком внутренних дел Берия обращался с просьбой в ГКО усилить охрану Колымы со стороны Охотского моря: на Колыме, на территории Дальстроя, работают 170 тысяч заключенных, треть из них — рецидивисты-преступники, важно уберечь этот район от противника. На этом документе Сталин наложил резолюцию: «т. Шапошникову, т. Кузнецову (морфлот). Нужно удовлетворить. И. Сталин».
— Ну вот, теперь еще флоту защищать и контрреволюционеров на Колыме, — выругался Николай Герасимович, возвращая Шапошникову документ. — На флоте и так не хватает кораблей.
— Не вздумайте сказать это Верховному, иначе вам крепко достанется. — Шапошников откашлялся. — Врачи запретили мне курить, а я никак не могу бросить.
У Кузнецова были доверительные отношения с маршалом Шапошниковым и начались они с лета 1939 года, когда Николая Герасимовича назначили наркомом ВМФ. Тогда Борис Михайлович встретил его приветливо, ибо считал, что у руля военного флота встал талантливый военачальник. С тех пор, где бы нарком ни встречался с Шапошниковым — в дни работы военных миссий СССР, Англии и Франции в августе 1939 года или во время войны с белофиннами, на совещаниях в Генштабе или на даче (их дачи были рядом), Кузнецов испытывал дружескую поддержку с его стороны.
— Вот что, голубчик, — сказал сейчас Борис Михайлович, выслушав мнение наркома. — Идите-ка к себе и подумайте вместе с помощниками, как нам укрепить Охотское побережье. Мы же с вами не знаем замыслов япошек, а вдруг они пойдут на нас войной?..
«Мудрый маршал, что и говорить», — подумал Кузнецов, уходя к себе.
— Что нового из Ленинграда? — спросил нарком адмирала Алафузова, который появился в кабинете с папкой донесений.
— Есть кое-что… — Алафузов вручил Кузнецову листок.
Трибуц и член Военного совета Смирнов сообщали о невозможности перевести подводные лодки на Северный флот каналом, поэтому Военный совет флота распорядился начать их подготовку для форсирования проливов и перехода в Полярный.
Кузнецов, прочитав депешу, вернул ее Алафузову, заметив, что Ставка одобрит переброску подводных лодок на Северный флот.
— Сколько их там — восемь?
— Как и было решено. — Алафузов улыбнулся. — Вот уж кто-кто, а Арсений Григорьевич обрадуется!
— Проработайте в Главморштабе все детали этой операции, — сказал Николай Герасимович. — И еще, Владимир Антонович, Ставка потребовала выделить на оборону Питера новые отряды моряков. Трибуцу я отдал такое распоряжение, но он что-то молчит. Запросите его.
Но запрашивать не пришлось — на другой день Трибуц донес, что все корабли «активно участвуют в обороне Ленинграда, ведут огонь по врагу с якорных позиций, маневра почти нет. Это освобождает до пяти тысяч краснофлотцев, которых дополнительно можно использовать в ударных батальонах.
— «Но фронт вооружить моряков не может, — читал вслух нарком. — Всего безоружных моряков до пятнадцати тысяч. Просим срочно на самолетах доставить в Ленинград пять тысяч винтовок».
Кузнецов взглянул на Алафузова.
— Головко просил прислать на флот винтовок, теперь вот и Трибуц. Вот ведь как вышло, а? Нет ли тут и нашей вины, Владимир Антонович?
— Есть и ваша, и моя, и Исакова… Да что теперь разводить руками! — После паузы он добавил: — Я свяжусь с Генштабом и узнаю, есть ли у них винтовки. Если есть, Василевский нам не откажет…
— Не надо, — прервал Алафузова нарком. — Я переговорю с Верховным. Винтовки нам дадут, а вот самолеты… Вот что, Владимир Антонович. Передайте мой приказ генералу Жаворонкову выделить два самолета для доставки оружия на Балтику. Что еще у вас?
— Комфлот Головко просит Главморштаб разрешить экипажу английской подводной лодки «Тайгрис» посмотреть одну из наших подводных лодок, встретиться с нашими моряками. Я уже докладывал вам, что эта лодка прибыла в Полярный для совместных действий с Северным флотом еще в начале августа. — Алафузов вынул из папки очередной листок. — Адмирал Левченко доносит об отсутствии взаимодействия между частями девятой армии и силами контр-адмирала Абрамова в районе Каховки. Так, что еще… Да, вот… Адмирал Октябрьский просит вашего разрешения выйти в Одессу на два-три дня, чтобы самому оценить там обстановку. Я не стал вас ждать и дал ему «добро», так как надо готовить в Одессу морской десант.
— Оставьте у меня папку с донесениями, — распорядился нарком.
Одесса сражалась, ее судьба беспокоила не только Кузнецова, но и главкома Юго-Западного направления маршала Буденного. «Твои моряки, Николай Герасимович, бьются не на жизнь, а на смерть, — говорил Кузнецову Семен Михайлович, когда недавно обсуждал с ним обстановку под Одессой. — Но выстоят ли?..» Позднее главком Буденный и начальник штаба направления генерал Покровский направили из Полтавы в Ставку телеграмму, в которой просили разрешить войскам Южного фронта отойти на рубеж Знаменка — река Ингул — Николаев, поручив оборону Одессы Приморской армии. Маршал Шапошников вызвал к себе Кузнецова.
— Что вы такой грустный? — спросил Борис Михайлович, приглашая наркома ВМФ сесть.
— Отчего быть веселым, если везде напирают немцы? — Кузнецов сел.
— Так вот насчет Одессы. — Шапошников взял со стола телеграмму. — Маршал Буденный предлагает возложить оборону Одессы на Приморскую армию. Что вы скажете?
— Давно пора это сделать. А вы как считаете, Борис Михайлович?
— Я за, голубчик, — ответил маршал. — Только мне неясно насчет отвода войск Южного фронта. Поручу своему заместителю Василевскому переговорить с генералом Покровским. Кстати, как поживает Вера Николаевна? Слышал, она приболела?
— Спасибо, Борис Михайлович, она уже поправилась. — Нарком качнул головой. — Если я правильно вас понял, то идея маршала Буденного — как можно дольше оборонять Одессу, чтобы отвлечь с главного направления побольше сил противника?
— Верно, Николай Герасимович. Но удастся ли ее осуществить — вот в чем вопрос.
«Надо мне лететь в Одессу, и срочно», — подумал Николай Герасимович, возвращаясь к себе. Пока он готовил доклад Ставке, его неожиданно вызвал Сталин. Всякий раз, когда Кузнецов ехал к Верховному, он испытывал двоякое чувство: с одной стороны, старался чаще бывать в Ставке, чтобы быть в курсе важнейших событий, с другой — разговор с вождем всегда изматывал его, нарком нередко позволял себе не соглашаться с Верховным, особенно по части морских вопросов, отстаивал свою точку зрения, что тому не нравилось. Как будет на этот раз?
