Георгий Ишевский - Честь

— Брюки лопнули, кажется, по шву, — ответил Брагин и, повернувшись спиной, наглядно продемонстрировал перед Антипычем огромную дыру.

— Скидавай штаны, — послышался жесткий голос каптенармуса, в котором Брагин уловил оттенок недобрых ноток.

Брагин молча снял брюки и передал их Антипычу. Каптенармус долго рассматривал зияющую дыру, почему то несколько раз просовывал в нее кулак и покачивал седой головой.

— «Что же ты стоишь?.. Иди…» — наконец изрек каптенармус, презрительно разглядывая фигуру Брагина в черном мундире и кремовых кальсонах.

— Как же без брюк, Антипыч?

— А вот так… в одних исподних, чтобы наперед знал, как беречь казенное имущество…

— Но ведь я же не нарочно…

— Не нарочно… не нарочно… А вот ты посчитай, огурец зеленый, сколько у нас в России корпусов, да в каждом, почитай, по 500 человек, да если каждый из вас варлаганов, не нарочно, будет рвать штаны или мундир… какой убыток казне?… Нет у меня для тебя штанов, иди в исподних, как камердин Двора, — в сердцах закончил разбушевавшийся каптенармус. Миролюбивый тон объяснений Брагина, местами граничащий с извинениями и обещаниями в будущем бережно относиться к казенному имуществу, сломили упорство Никандра Онуфриевича. Он молча направился в дальний угол цейхгауза, и через минуту принес Брагину какое-то подобие чернобурых брюк с вытертым местами ворсом, с несколькими заштукованными заплатами, и от долгой носки с вздутыми пузырями на коленях.

— Вот, получай… других твоего размера нет, — буркнул Антипыч, молча отошел к столу и углубился в газету.

Обрадованный Брагин быстро одел брюки, на ходу поблагодарил Антипыча и направился в класс. Его окружили друзья. Все с нетерпением ждали результата встречи каптенармусом. Брагин, с присущим ему комизмом, передавал друзьям сцену с разгневанным Апшеронцем, удивительно удачно копируя его движения и даже интонацию голоса. В заключение под веселый хохот он продемонстрировал друзьям жалкое подобие полученных брюк.

— А тебе зачем хорошие? За сегодняшний побег, по положению корпуса, тебе обеспечены три месяца без отпуска, — с веселой язвинкой сказал Полинов с кий.

— Еще вице-унтер-офицерские нашивки снимут… а для рядового кадета такие брюки клад… Смотри, точь точь как у меня, — весело сказал Коля Евсюков.

— Эх вы бегуны… Не могли сделать глубокого обхода? Так прямо и поперли по аллее, на мол, полковник Гусев, смотри, как мы удираем из корпуса… А где твои унтер-офицерские мозги были? Голубая кровь… Да я бы вас на месте воспитателя оставил на три месяца без отпуска и на три месяца без штанов… За то что не умели правильно удрать, — насмешил всех Мальсагов.

— Да-с… господа бегунцы… попили кофе с барышнями, а завтра перед фронтом всей роты пожалуйте к ответу, — авторитетно закончил Костя Стобеус.

Друзья были подавлены. Оба до болезненности самолюбивые, они ясно себе представляли завтрашний позор, когда перед фронтом выстроенной роты появится «нечаянная радость» — директор корпуса генерал Шпигель, и скрипучим голосом торжественно возгласит: — «Вице-унтер-офицер Брагин и кадет Упорников, два шага вперед». Безмолвная тишина… немногословная речь директора и суровое наказание за неблаговидный поступок, построенный на заранее обдуманном обмане.

— Позор, глухо произнес Брагин и после короткого раздумья спросил друга, — А ты думаешь нашивки снимут?

— Можешь не сомневаться… А все твоя Маша…

— Оставь Машу в покое, — резко оборвал Брагин и сразу почувствовал, что ради Маши, ради ее ласкового слова, взгляда, он готов претерпеть больший позор. Далекая, шаловливая Маша овладела мыслями Брагина, и завтрашняя неприятность уже представлялась ему в сладостном ореоле маленького подвига, который может понять и оценить только чуткая Маша.

Четверг прошел спокойно. Директор корпуса, к удивлению друзей, не появился, Брагин все еще ходил с нашивками, и ожидавшие друзей неприятности автоматически пододвинулись к пятнице, которая протекла так же спокойно, как ушедший четверг. Друзья заметно нервничали, класс сгорал от любопытства, полковник Гусев красноречиво молчал. К вечеру Брагин стал заметно нервничать. Завтра суббота, условленная встреча с Машей, а кругом непроницаемый туман неизвестности. Он решил поговорить с воспитателем. Он выбрал минуту когда полковник Гусев был один и, скрывая естественное волнение, четким шагом подошел к нему.

— Господин полковник, мне надо с Вами поговорить.

— В чем дело, Брагин? — спокойно, с улыбкой, спросил воспитатель, вынимая изо рта дымящую папиросу.

— Мне бы хотелось знать, господин полковник, можем ли я и Упорников идти завтра в отпуск?

— А почему нет? вопросительно спросил полковник Гусев, как бы вынуждая Брагина самого вернуться к совершенному проступку.

— Господин полковник, но ведь мы совершили не хороший поступок, мы…

— Вы раскаялись в нем?

— Так точно, господин полковник, — радостно ответил Брагин, уверенный в завтрашней встречей с Машей. Его уже занимал вопрос, почему такой проступок, как побег из корпуса, остался безнаказанным и, выждав минуту неразрешимых сомнений, он просто спросил воспитателя: — Дмитрий Васильевич, скажите — почему вы нас не наказали?

— За правду… За мужество сказать правду, — ласково глядя в глаза Брагина ответил воспитатель, и выждав большую паузу, добавил: — Я принял вас маленькими детьми и в этом году, может быть, навсегда расстаюсь с вами… Семь долгих лет я воспитывал в вас честь и любовь к правде… Ваш честный ответ, что вы не бегали на лыжах, а пили кофе у Гедвилло, был наградой за мои долгие труды…

Он положил руку на плечо Брагина, добрая улыбка скользнула по его губам. Воспитатель и кадет молча стояли, каждый в мыслях переживая гордость друга за друга.

— Иди, Жоржик, обрадуй Упорникова… тоже наверно волнуется, пойдет в отпуск или нет, — сказал воспитатель.

— Спасибо, Дмитрий Васильевич…

Радостный Брагин не успел сделать трех шагов, как услышал окрик воспитателя.

— Подожди!.. Я прикажу Антипычу выдать тебе новые брюки, — закончил воспитатель, с улыбкой разглядывая бурое подобие брюк, которыми Антипыч наградил Брагина за неумелое хранение казенного имущества.

Масленица этого года была поздняя. Уже давно с крыш домов сбросили талый, почерневший от зимней копоти, снег, и в лучах солнечных дней, на разные голоса, слышалась музыка весенней капели… кап!.. кап!.. кап!.. Почернели дороги улиц, звонким серебром зажурчали ручейки, радостно несущие под гору, к Волге, мутные воды весны. К вечеру они замолкали, покрывались тонким слоем узорчатого ледяного стекла лишь только для того, чтобы завтрашним днем навсегда проститься с городом и уйти в еще скованную толстым льдом, Волгу.

В корпусе кадет блинами не кормили, и не потому, что администрация корпуса отрицала установившийся веками масленичный обычай страны, а просто по техническим соображениям, недающим возможности накормить блинами пятьсот молодых, здоровых, с хорошим аппетитом, юношей. Но когда-то и кем-то была установлена удивительно теплая традиция, в силу которой все воспитатели, преподаватели и даже их знакомые в масленичную субботу и воскресение группами брали кадет к себе, так, чтобы каждый из них, в семейном кругу, мог приобщиться к культу русских, гречневых, рисовых и манных блинов. Брагин на субботу был приглашен к бывшему кадету, помещику Андрею Мещерякову, а на воскресение вместе с Упорниковым, Вачнадзе и другими кадетами, к Гедвилло.

Статный, красивый Мещеряков всегда мечтал о военной карьере в русской коннице, но скоропостижная смерть его отца, как раз в год окончания им корпуса, направила его жизнь по другому пути. В свои 18 лет он должен был вступить в управление большим имением и рысистым конским заводом. Так большую часть года он и жил в своем родовом имении, изредка приезжая в Симбирск, погостить у матери и повидать няню Андроновну, вынянчившую его. Он трогательно обожал и маму и няню.

Масленичные гости, преимущественно помещики, съехались как то особенно дружно, и скоро у большого стола, уставленного перламутровыми балыками, розоватой двинской семгой, тешкой, зернистой икрой, настойками: полынка, смородинного листа, березовой почки, стало весело, непринужденно и шумно. Разговор все время вращался около конского спорта, конских заводов, новых рекордов, скрещивания кровей с орловцами и метисами, о том, как, привезенный из Америки, метис «Генерал Эйч», в руках Вильяма Кэйтона, на нос побил непобедимого орловца, рекордиста Крепыша, что половина «Крепыша», через два года кончающего свою спортивную карьеру, куплена Симбирским помещиком Михаилом Беляковым, а вторая английским правительством.

Брагин с увлечением слушал, подогретые настойками и вкусными блинами, горячие споры помещиков, и никак не мог понять, как можно купить, или продать пол лошади. Из дальнейших разговоров он уяснил, что до 1917 года, «Крепыш», как производитель, будет находиться на конских заводах Белякова и графини Толстой, после чего, навсегда расставшись с родиной, будет уведен в Англию, для улучшения породы сельскохозяйственной лошади.