И вот заиграла музыка. Аксель первым вышел на середину. Он самозабвенно проплясал целый час, без памяти отдаваясь перипетиям танца, не заботясь о том, кто их с ним разделяет. Почувствовав жажду, он спустился вниз и по пути выглянул на улицу, там было темно, как в печной трубе, белый рой снежинок впорхнул в открытую дверь, словно стая мотыльков, летящая на свет. Аксель вышел на улицу и пустился по ним за несколько кварталов проведать расхворавшегося Миккеля. Миккель слег неделю тому назад, и, по всей видимости, дела его обстояли неважно.
В захудалой гостинице, где поселился Миккель, Аксель встретил компанию ландскнехтов, занятую выпивкой. Поздоровавшись с ними, Аксель прошел мимо, в глубину помещения, откуда был вход в комнатушку, где лежал больной Миккель. Там было темно и душно от застоявшегося воздуха. У Миккеля был жар; слабым, горячечным голосом он осведомился, кто там пришел, Аксель зажег свечу и пожал потную руку Миккеля.
— Ну, как дела?
Миккель представлял неутешительное зрелище. Лицо его было покрыто красными пятнами, по лбу струился пот, он так исхудал, что страшно было смотреть. От неодолимой усталости он еле приоткрыл веки, и тут же они снова закрылись, глаза у него были воспаленные и мутные.
— Гм, — только и сказал удрученный его видом Аксель. Он опустился на соломенный стул возле кровати и несколько минут просидел, разглядывая лицо больного. Миккель отрывисто и быстро дышал и ерзал головой по подушке, словно ему хотелось, но не было сил перевернуться поудобнее. Аксель подал ему воды, но он только скривил рот, показывая, что не хочет.
Похоже было, что Миккель так и помрет в этой запустелой комнатенке. Вот чего он достиг. На побеленной стене висел его боевой меч с рукояткой, истертой хозяйской рукой. Но сейчас руки Миккеля казались вялыми и бессильными. Жесткие усы, тронутые проседью, слиплись от слизи. Облысевший лоб как-то странно выпятился углами, суровый и жалкий, словно топором рубленный и кое-как сколоченный деревенским столяром. А щеки у него совсем запали.
Аксель не знал, что и сказать. Да и о чем тут было говорить. Акселю было невыразимо тягостно. Ему хотелось стереть слизь с усов Миккеля, но он так и не решился. Он долго просидел над Миккелем, глядя, как тот терпеливо и, по своему обыкновению, скрытно переносит свою болезнь.
— Ну что ж, — пробормотал наконец Аксель и встал. Склонившись, чтобы погасить свечу, он еще раз попытался поймать взгляд Миккеля, затем пожал его горячую руку, пробубнил что-то на прощание и ушел.
На улице тьма была, хоть глаз коли, вдобавок он невольно зажмуривался от снега, поэтому Аксель нечаянно налетел на какого-то прохожего, он засмеялся, и прохожий засмеялся тоже — это был быстрый девичий смех.
— Сигрида! Сигрида! — воскликнул обрадованный Аксель и протянул руки, чтобы снова поймать ее. Но затем, прислушавшись к шагам, понял, что она идет с провожатыми, они прошли молча, и он сообразил, что зря раскричался. Встреча произошла у входа в ратушу, и когда двери открылись и оттуда на крыльцо упал свет, Аксель разглядел, что Сигрида пришла в сопровождении брата и какой-то пожилой женщины. Аксель отвесил им почтительный поклон.
С тех пор как Аксель протанцевал с Сигридой весь вечер в день их первого знакомства, он неустанно ее искал, но так и не мог найти. А теперь не был уверен, как надо себя вести. Но Сигрида сразу, без жеманства, открыто посмотрела ему в глаза. Они пошли танцевать. Сигрида была еще вся холодная после улицы, от ее платья на Акселя веяло холодком, от волос исходил нежный холодноватый запах, свежее лицо сияло румянцем.
— Как могло случиться, что мне не удавалось тебя разыскать? — спросил Аксель во время танца, горя от возбуждения. А Сигрида, продолжая танцевать, задумчиво молвила ему в ответ: «Да».
Вот что сказала ему девица Сигрида.
Пламя свечей так и плясало по стенам, словно их шустрые огоньки не могли гореть спокойно и ровно, покуда впивают питательный жир. Половицы сотрясались под ногами кружащихся пар. Просторный зал был едва освещен, углы тонули в полумраке, и по краям двигались в танце странные тени; увечных теней здесь было больше, чем живых людей. И холодный сквозняк раздувал висевшие по стенам ковры. И музыка визгливо завывала, и кружились пары, и невесомые тени в смертельном прыжке перемахивали через мрачные пропасти в темных углах.
— А я не мог вспомнить, какая ты на самом деле, — задыхаясь, влюблено шептал девушке на ухо Аксель во время танца. — Я запомнил тебя иначе. А на самом деле ты… — Он долго молчал, и грудь его ходила ходуном. — О, Сигрида!
Сигрида двигалась в танце, точно погруженная в непостижимые грезы.
— Да, — отвечала Сигрида нежно и тихо.
Городские музыканты, несравненные искусники, стояли насмерть, трелью рассыпался, трепеща, язычок кларнета, и дудели звонкие трубы, и бодрый такт отбивал барабан.
Длится ночь, и всю ночь напролет длятся танцы. Вечный танец танцуют Аксель с Сигридой. И тут увидал Аксель, как бледен лик танцующей Сигриды.
— Вдруг бы сейчас у тебя изо рта хлынула кровь! — вырывается неудержимый возглас у Акселя, и он почти цепенеет. В.скинув взгляд почерневших и округлившихся глаз, Сигрида бледнеет еще сильнее, он крепче прижимает ее к себе дрожащей рукой и ведет ее дальше в медленном-медленном танце.
Потом они сидели у стены на скамейке, устланной подушками. Говорил Аксель, а Сигрида навстречу ему зажигалась жизнью. Она открыто смотрела на Акселя во все глаза, словно изучая, и он невольно повел плечами — гляди, дескать, вот я. У него были синие рукава с голубыми прорезными буфами, в которых проглядывала желтая шелковая подкладка, и зеленые чулки; башмаки его напоминали рыбу-молот с удлиненной мордой. Сигрида была в голубом бархатном платье с широким вырезом, ее грудь была закрыта льняной сорочкой с глухим воротом; тонкие волосы цвета ячменной соломы гладко обрамляли ее лицо. Она показала Акселю свой перстенек со сверкающим бриллиантом. Перстенек сидел на коротковатом пухленьком пальчике.
— У нас с тобой похожие руки, — сказал Аксель. И, понизив голос, спросил:
— Хочешь, я подарю тебе колечко? У меня их много. А, Сигрида? Сигрида равнодушно перебила его. Он спросил еще раз. Сигрида, не задумываясь, бросила «нет» и, тряхнув головой, откинула волосы.
— Не «нет», а «да», «да»! — настаивал Аксель, испуганный ее отказом. Его уста, усердно источавшие потоки красноречия, замерли; он умолк, вперив в нее долгий, настойчиво молящий взор. И взволнованные вздохи исторглись из его груди..
Тогда Сигрида кивнула ему, не поднимая глаз. А у него вдруг сделался понурый вид, он молчал. Но тут Сигрида невзначай засмеялась, и выражение его лица мгновенно переменилось. Очарованный и плененный, он склонился к ней и с искренним увлечением стал говорить о своем сокровище. Дескать, все будет у нее — все ожерелки червонного золота, все переливчатые яхонты, играющие разноцветными лучами после долгого плена в черных недрах земли. И будут у нее браслеты тяжелые и цепочки неподдельного чистого золота, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Только пожелай — все будет твое!
— Потанцуем? — предложила Сигрида, засмеявшись. Она встала и облегченно вздохнула — ей было до смерти скучно от этих сказок.
Обиженный Аксель повел ее танцевать. И все-таки он был совершенно счастлив, его настроение передалось и Сигриде, и она глядела на него с влюбленной улыбкой, согретой девическим ласковым выражением. Она танцевала — такая молоденькая и хрупкая, близкая и в то же время далекая.
Так вот и прошла эта ночь. Едва Сигрида подавала ему надежду, Аксель впадал в необъяснимое уныние; когда же она, по девичьему обыкновению, развеивала все его упования, он, страдая, почему-то был счастлив. Тогда она сменяла гнев на милость и, сжалившись, точно возвращалась из далекого далека, одаряя его своей близостью. Едва он успевал ощутить как бы сожаление от одержанной победы, как она принималась смеяться, повергая его в пучину страдания и восторга. Так прошла эта ночь.
В три часа за Сигридой явился брат вместе с пожилой спутницей, чтобы увести ее домой. Акселю разрешили ее сопровождать. Снегопад кончился. Над землею стояла морозная, тихая ночь. Снег блестел, Аксель узнал наконец, где живет Сигрида. Взволнованный и оживленный, вернулся он в свою комнатенку, твердо решив, что добьется Сигриды.
Прошло несколько дней. Состоялась помолвка, и Аксель стал женихом Сигриды. Ее родня согласилась на это не слишком единодушно, не очень-то поверив поначалу в сокровище, хозяином которого будто бы был Аксель. Но Аксель хлопал себя по груди, показывал ладанку. Кто, мол, тянул за язык этого, как его там, Менделя Шпейера, зачем ему было врать? Почему бы человеку, не знающему отчего имени, не оказаться богатым наследником? Пускай его происхождение покрыто мраком неизвестности — тем лучше! Вот извлеку, мол, мое наследство, хотя спешить с этим делом вообще-то некуда, тогда уж все узнают, кто таков на самом деле Аксель. И он твердо стоял на своем; и кто, скажите на милость, мог бы долго противиться убеждениям человека, который настолько был чужд сомнения? И помолвку справили с большой пышностью.
