Чтобы окончательно убедиться в том, что дом пуст, Бенц с силой нажал на ручку калитки, ожидая встретить сопротивление замка. Однако калитка распахнулась, и в тишине улицы прозвучал хорошо знакомый пронзительный скрип. Почему калитка не заперта? Очевидно, ротмистр Петрашев впопыхах забыл запереть ее, и Бенц удовлетворился бы этим объяснением, если бы новая мысль, быстрая и ослепительная, как молния, не пришла ему в голову и не пронзила все его существо. В следующую секунду Бенц кинулся к парадному крыльцу так стремительно, что Лаугвиц и солдаты, должно быть, подумали, что они попали под команду свихнувшегося офицера. Бенц бежал по каменным плитам дорожки, и стук его сапог отдавался в тишине сонного сада. Стихийна сила любви: она делает нас то беспомощно глупыми, то необычайно находчивыми; она и туманит и проясняет разум. Все зависит лишь от того, насколько наши мысли совпадают с ее порывами или противоречат им. Когда Бенц въезжал в город и отчаянно зарекался разыскивать Елену в Софии, ему и в голову не приходило, что Елена может оказаться здесь. Когда он думал о дезертирах и воображение рисовало ему всякие ужасы, единственным его желанием было найти ротмистра Петрашева, хотя каждая минута промедления могла стоить ему самому жизни. Любовь привела его к этому дому, – любовь, которую не вытравить ни гордостью, ни проклятьями, ни временем, ни расстоянием. Любовь вдохновляла и вела его за собой. Силой своей удивительной интуиции она внушила ему слова, которые он твердил, задыхаясь от волнения, слова, которые вдруг заполнили всю безмерную пустоту жизни: «Быть может, Елена здесь!..»
Да, Елена могла оказаться здесь! Правда, это предположение ничем не подтверждалось, не основывалось ни на каких фактах: просто ему страстно хотелось, чтобы она оказалась дома. Он был весь во власти желания снова увидеть ее.
Но тут ли она? Калитка не заперта неспроста. Если это не результат рассеянности ротмистра Петрашева, следовало допустить, что в доме, за темными окнами, кто-то есть. Кто же, кроме Елены и Сильви? Вряд ли это был Андерсон или кто-нибудь из офицеров, удостоенных чести иметь ключ от дома и ночевать там, когда заблагорассудится. Это не мог быть и ротмистр. Все офицеры и солдаты тыловой службы наверняка брошены на отпор дезертирам. Бенц вспомнил, что, въезжая в город, он не видел ни одного болгарина в военной форме. Действительно, глупо было думать, что в тылу не знают о положении на фронте.
Взволнованный до предела, Бенц открыл дверь в холл. Там было темно, но узкий луч света ацетиленовой лампы, пробивавшийся из-под двери библиотеки, подсказал ему, куда идти. Бенц пошел; сердце колотилось, дыханье перехватывало, во всем теле он ощущал предательскую слабость. Уверенность в том, что за дверью он увидит Елену, будоражила его, и это чувство было подобно тому, которое он испытал, увидев ее в первый раз. И эта вновь вспыхнувшая радость от того, что она существует, что она рядом, вселила в его душу тревогу. Бенц с безнадежным отчаянием подумал, что ничто не в силах заставить его уйти от этой женщины, что нет на свете никого более безвольного и неспособного к сопротивлению, чем он.
Бенц бесшумно толкнул неплотно закрытую дверь. Его ослепил яркий свет ацетилена. Комната с книжными полками, с застекленными шкафами, где поблескивали старинные бронзовые и серебряные безделушки, показалась ему после темноты коридора словно высвеченной лучом прожектора. Свет и тени резко контрастировали между собой. Бенц невольно зажмурился, а когда открыл глаза, увидел за слепящим пламенем лампы матовое лицо Елены в ореоле черных волос, лицо, от которого веяло внутренней силой, хотя оно и оставалось неподвижным. Ему показалось, что никогда еще Елена не была столь прекрасна, никогда еще не воплощала в себе столь полно дух вечной женственности со всеми его гибельными соблазнами. Никогда, даже в те дни, когда чистая, как лилия, и свежая, как утренняя роса – хрупкий зародыш будущих несчастий, – она глядела из окна своей комнаты на минареты и кипарисы, тающие в дымке ранних сумерек.
Она сидела за бюро и писала. Услышав шум шагов, она повернулась к двери и насторожилась. От ее сосредоточенности не осталось и следа. В этот тихий час, когда все люди отдыхали, ее душа металась, спасаясь от гонений совести. Не для того ли она взялась за перо, чтобы отогнать призраки Рейхерта, фон Гарцфельда?… В меланхолическом блеске черных глаз таилась скрытая печаль, которой она искупала восторг преходящих страстей.
Наконец чуть слышно она прошептала: «Эйтель!..»
– Что вы здесь делаете? – проговорил Бенц.
– Не знаю, – сказала она, и в голосе ее прозвучала уверенность человека, дающего точный ответ. Она еще не совсем пришла в себя. – А вы?
– Ехал в Софию.
– Кто вам сказал, что я здесь?
– Никто.
Она загадочно улыбнулась, открыв полоску ровных белых зубов. Эта улыбка показалась Бенцу обидной.
– Не подумайте, что я явился по велению чувства, – произнес он серьезно, без всякой язвительности.
– Я и не думаю, – сказала она. – Это значило бы, что ваше чувство пересилило гордость, которая уничтожила все.
– Все?! – невольно повторил Бенц.
– Да, у вас.
– А у вас?
– У меня тоже. Вам это кажется странным?
– Нет, – мрачно ответил Бенц.
Она отбросила перо в сторону и захлопнула бювар. Упорный, неотрывный взгляд смущал Бенца.
– Вы сказали, что вас привело не веление чувств, – сказала она помолчав.
– Разве это вас не успокоило? – желчно спросил Бенц.
– Вы ничем меня не взволновали.
– Вы хотите это подчеркнуть?
– Мне это кажется лишним.
– С каких пор вы стали столь остроумной?
– Скоро год.
– Очевидно, потому, что вам не нужно было изощряться в вежливых ответах глупцам вроде меня.
Шум падающих со стола книг заставил его замолчать. Покраснев, стиснув зубы, она внезапно встала, угрожающе подняв над головой бювар.
Бенц попытался принять вызывающую позу человека, удивленного таким жестом.
– Кидайте, – сказал он невозмутимо. – Но если вам угодно считать, что я вам уже не нужен, предупреждаю – это вам не удастся… Обстоятельства не позволят.
– Обстоятельства? – озадаченно повторила она. – Какие еще обстоятельства?
– Политические и военные.
– Что вы хотите этим сказать?
– Что вы должны запереть дом и немедленно ехать со мной в Софию.
Она с тревогой поглядела на него.
– Боже мой, Эйтель… Говорите по-человечески!
Бенц раздумывал, стоит ли пугать ее своими рассказами и заставлять тревожиться за судьбу брата. Но в конце концов он решил сказать ей все.
– Где ваш брат? – спросил он.
– Только что уехал в Софию.
– Один?
– Нет, с Андерсоном.
– Сказали, зачем едут?
– Нет. Их спешно вызвали по телефону.
Очевидно, ни ротмистр Петрашев, ни Андерсон ничего не знали о надвигающихся событиях. Иначе они взяли бы Елену с собой. Но Бенца успокоило уже то, что они вовремя выехали в Софию.
– Почему вы в таком виде? – спросила она.
Бенц выглядел далеко не элегантно: палаш и пистолет на поясе, тяжелые походные сапоги, белесые от пыли, взлохмаченные волосы и небритое лицо.
– Я еду не с парада. У вас не принято садиться?
– Можно даже поужинать.
Она улыбнулась, полагая, что обстановка разрядилась. Бенц уселся в кресло, пытаясь поддерживать шутливо-капризный тон, которым говорил до сих пор. Он решил объяснить ей ситуацию, избегая при этом пугающих подробностей. Елена потянулась к звонку, чтобы позвать Сильви.
– Оставьте! – остановил ее Бенц. – Для ужина нет времени! Ведь я отвечаю за солдат…
– За каких солдат? – удивленно спросила она.
– У ворот стоят немецкие солдаты.
– Что они здесь делают?
– Ждут меня.
На лице ее снова появилась тревога.
– Эйтель!.. – вскричала она. – Я хочу знать, что случилось.
– Фронт прорван, – с усилием сказал Бенц.
– Фронт прорван… – повторила она равнодушным, отчужденным голосом.
– Да, и на город идут взбунтовавшиеся солдаты.
Бенц в нескольких словах рассказал ей о своих утренних переживаниях, благоразумно не упомянув об убитом офицере. Елена слушала его рассеянно. Мысли ее явно витали где-то далеко. Наконец она как будто поняла, о чем идет речь, и с подчеркнутым удивлением спросила:
– И вы боитесь этих взбунтовавшихся солдат?
– Да, – с гневом ответил Бенц. Ее вопрос задел его. – Мне страшно за вас.
– А мне ничуть не страшно.
Бенц изумленно поглядел на нее.
– Вы не поедете со мной? – спросил он, думая, что надо увезти ее, пусть даже силой.
– Я останусь, – сказала она.
– Зачем?
– Вот именно, зачем? – переспросила она тоном, в котором теперь звучали цинизм, кокетство и нежность.
– Я спрашиваю вас! – настаивал Бенц.
– Ну что ж, – сказала она, – затем, чтоб остались и вы!
Бенц почувствовал себя совершенно растерянным. От его недавней решительности не осталось и следа. Елена стояла за столом, возбужденная, раскрасневшаяся, испуганная собственными словами. Выражение у нее было такое, что Бенц понял – пытаться переубедить ее бессмысленно. Он сознавал, что не в силах сопротивляться мысли, которую прочел в ее глазах. Да, он останется с ней! Он больше не сомневался в этом. Он походил на обреченного. Однажды в Камеруне ему привелось увидеть немецкого ботаника, ужаленного ядовитой змеей, которому осталось несколько часов жизни. До последней минуты ботаник скрывал свой ужас за поразительным внешним хладнокровием. Сейчас Бенц походил на него. За внешним спокойствием и молчанием, которыми он встретил ее слова, таилось предчувствие неотвратимости судьбы, ужаса предстоящего безмерного страдания. За долгие месяцы одиноких размышлений в П. Бенц пришел к убеждению, что любовь этой женщины и те муки, которые она ему причиняла, связаны с какой-то бездонной и непроницаемой тайной самой жизни.
