Вернувшись в Оренбург, Перовский занялся формированием отряда. Полетели во все полки и казацкие сотни депеши о вызове офицеров в штаб командующего, о формировании отдельных батальонов. Все лето проходили военные учения. На Эмбу и Ак-Булак отправились съемочные отряды под командованием полковника генштаба Гекке. Ранее созданные там укрепления были обустроены по всем правилам фортификации, хотя по возвращении в Оренбург Гекке доложил на военном совете, что места, рекомендованные под форты полковником Федором Федоровичем Бергом, крайне неудобны для размещения войск. Местность сплошь солончаковая, лишена растительности, а главное, мало воды. Присутствовавший на этом совете генерал-майор Станислав Циолковский со знанием дела отметил:
— Оттого, господа, полковник Берг и советует нам отправляться в поход зимой, когда в воде нужды вовсе нет. Летом в степи пятитысячному войску делать нечего. Летом двинешься в степь — от жажды погибнешь.
— Зимой тоже не слаще, — возражал начальник штаба Оренбургского отдельного корпуса барон Рокосовский.— Если зима будет снежная и суровая, то весь отряд неминуемо погибнет. Где взять топливо для варки пищи? Чем кормить лошадей и верблюдов? Не смогут они добывать корм из-под глубокого снега... А корма на двенадцать тысяч верблюдов с собой не возьмешь. Никаких сил не хватит, чтобы поднять его на тысячу пятьсот верст пути.
Правы были оба. Выступай хоть зимой, хоть летом — легкого пути не будет. Перовский долго раздумывал, как быть, и решился: «Полковник Берг с отрядом не погиб — выживу и я со своими орлами-уральцами!»
Отправил генералу на Эмбу и Ак-Булак несколько верблюжьих караванов с овсом, сухарями и прочим продовольствием. Сопровождать караваны выехали вооруженные отряды казаков — они и остались гарнизонами на укреплениях. До зимы занимались заготовкой сена, собирали хворост на топливо. Тем временем астраханские купцы готовили в дорогу десять расшив с провиан том, чтобы спуститься по Каспию к Мангышлаку и оттуда, по необходимости, перебросить провиант на Ак-Булак, который стоял от моря на сто верст.
Лето прошло не только в учениях, но и в заготовке перевозочных средств. Солдаты и казаки мастерили сани и бударки, закупали лошадей и верблюдов, Сам Перовский был занят формированием личной гвардии, основой которой стал Уфимский конно-регулярный полк, В гвардию подбирал рослых в красивых казаков, опытных офицеров.
На площади возле дворца какой уже день толпились съехавшиеся со всех сторон Хорезма люди, требуя от хана возвратить из Астрахани хивинских купцов. Алла-кули-хан, не зная, как успокоить родственников задержанных в России торгашей, собрал всех сановников и амалдаров-старшин, чтобы «разорвать затянувшуюся на шее Хорезма петлю». Восседая на троне, он выслушивал соображения то одного, то другого сановника и, не находя в пустых речах проку, тяжко вздыхал или отчаянно морщился. Всякий раз, когда сановники уклонялись от главного вопроса, Аллакули-хан распрямлялся и напоминал:
— Уважаемые, я отправил русскому государю своих рабов. В моем поместье не осталось ни одного русского невольника, но губернатор Перов-паша говорит: этого мало. Я обращаюсь к вам, мои амалдары, поступить так же, как поступил я — вернуть рабов в Россию, и тогда петля, сдавившая нашу шею, ослабнет.
— Маградит, это не спасет, — прошелестел хриплый голос Кутбеддина-ходжи, стоявшего сбоку и перебиравшего четки.
— Ваше величество, это разорение страны, — поддержал шейх-уль-ислама Юсуф-мехтер.
— Отец, если мы покажем свою слабость урусам, они еще больше обнаглеют, и тогда не будет спасения от них! — горячился Рахимкули-торе.
Но были среди сановников и единомышленники хана — Худояр-бий, Ниязбаши-бий, Атанияз-баши. Они предлагали рабовладельцам пригнать к ханскому дворцу по нескольку рабов и, когда их соберется четыреста, отправить в Оренбург.
Речи эти, однако, не только не улаживали дело, но еще больше обостряли разногласия. Высшие сановники, а они-то и были главными рабовладельцами, ядовито острили, открыто бранились и поносили сторонников хана скверными словами. Аллакули-хан трижды останавливал совещание и просил биев и амалдаров подумать, как быть. Те оставались при своих прежних мыслях. На четвертый день, отчаявшись разубедить хана в его ненужной осторожности, Кутбеддин-ходжа разразился длинной речью, и начал ее с мудрого изречения, много лет тому назад родившегося в какой-то знаменитой мечети.
— Ваше величество, не нами сказано, а потому мы должны умом и сердцем уверовать на все времена, что Бухара будет занесена песком, а Хива затопится водой. А если так, то и бояться нам русских не надо. Слова, сказанные святым, — вещие слова, история великого Хорезма подтверждает это!
— Да, это так, — согласился Аллакули-хан. — Ко верно и то, что если мы вступим в войну с урусами, то все наши купцы, задержанные в Астрахани, лишатся своих голов. Будет лучше, уважаемые, собрать еще четыреста русских невольников и вернуть их Перов-паше. С нашего повеления, сегодня же мы отправим наших юз-баши собирать русских рабов.
— Не дадим! — с истерической злобой выкрикнул Юсуф-мехтер.
— И не помышляй, хан, даже об этом! — с раздражением поддержал главного визиря Кутбеддин-ходжа. — Ты не можешь найти выхода и взваливаешь эту заботу на наши головы. Подумай, хан, получше. Почему мы должны отдать русских рабов, если мы уплатили за каждого из них по пятьдесят золотых тилля?
Аллакули-хан встал, заложил руки за спину и реши тельно прошел через всю залу к выходу. Сановники догнали его во дворе и торопливо пошли следом, не понимая, что он задумал. Аллакули-хан вывел сановников на площадь, где толпился народ. При виде повелителя многие повалились на колени, другие словно застыли от удивления. Хан, не мешкая, громко сказал:
— Чтобы вернуть наших купцов из России, надо собрать четыреста русских рабов. Сто невольников я уже отправил, теперь это должны сделать Кути-ходжа, Юсуф-мехтер и другие наши бии, у кого есть русские рабы... Требуйте исполнения ваших желаний с них!
Хан повернулся и ушел во дворец. Толпа бросилась к ханским царедворцам. Гомон на ллощади стоял необыкновенный. Рабовладельцы кинулись было назад, к ичанкале, но ворота перед ними закрылись, — хан велел не пускать никого Прижатые к дворцовой стене, они вразумляли толпу, приводя свои доводы, но когда на Юсуф-мехтере затрещал его богатый, из тонкого английского сукна, чекмень, а каракулевая шапка слетела с головы и исчезла бесследно, он завопил, прося пощады, и пообещал, что исполнит все желания. Это возымело свои действия. Мехтера поволокли к его карете, усадили в нее, велели кучеру ехать в поместье и несметной толпой побежали следом за коляской, поднимая тучи пыли. Кутбеддин-ходжа и другие бии, воспользовавшись слабостью главного визиря, сумели вырваться из рук не в меру разволновавшейся черни, сели в свои коляски в скрылись, хотя и за ними увязались толпы бегущего следом люда.
Когда карета Юсуф-мехтера остановилась у ворот его поместья, он, ошарашенный случившимся, но уже пришедший в себя, велел подождать его у ворот, пообещав вывести двадцать русских невольников. Но как только вырвался мехтер из цепких рук этих «сумасшедших», тотчас приказал нукерам разогнать толпу. Слуги, вооруженные пиками и саблями, принялись теснить народ, но не тут-то было. Люди, отступив под натиском нукеров к противоположной стене поместья, сели и заявили: «Или Юсуф-мехтер отдаст урусов, или мы не уйдем от двора до пришествия Мессии!» Люди сидели у стены, закладывая под язык жевательный табак, кашляя и сморкаясь, в нукеры, тоже опустившись на корточки, следили за ними, не спуская глаз. Так прошло несколько часов. Солнце торопилось спрятаться в Семи песках Хорезма, но толпа терпеливо ждала исполнения своих требований. Когда же задрожали на небосводе черными зернышками мака сумерки, народ вновь поднялся и стал напирать на ворота. В это время с южной стороны города появился небольшой отряд всадников. Кто-то из толпы узнал в ехавшем впереди русского пушкаря Сергея. И разозленные люди схватили лошадь пушкаря под уздцы, а самого начали стаскивать с седла.
— Эй вы, кость бы вам в горло! — заорал не своим голосом Сергей. — Да вы что — сдурели что ль! Или на плаху кому-то захотелось, что лезете на ханского топчи-бия!
С Сергеем был юз-баши Кара-кель. Не мешкая, он вскинул камчу и саданул первого попавшегося по голове. Но видя, что это не помогло, прокричал властно:
— Вы, божьи твари, лишившиеся рассудка! Разве не знаете, что русский топчи-бий неприкосновенен? Да и зачем он вам! Не один, а четыреста русских рабов нужны, чтобы освободить ваших братьев и сыновей, застрявших на астраханском базаре. Волей нашего маградита, я и Сергей-ага сегодня же отправляемся в кишлаки, чтобы собрать всех урусов. Дайте нам дорогу, мы должны выпить по чашке чая перед дорогой!
