Он снова обнял Левона и перекрестил его. У порога Левон обернулся и в последний раз взглянул на старого вождя.
Кутузов смотрел прямо перед собой и, казалось, уже забыл о самом существовании Левона. Он словно во что‑то вглядывался, что смутно и неопределенно рисовалось перед ним вдали.
Левон вышел на цыпочках, словно из комнаты умирающего, с тяжестью в сердце и с ощущением непривычного, странного щекотанья в горле.
– Ну, слава Богу, – с облегчением произнес Новиков, выйдя на улицу, – можем сказать: «ныне отпущаеши»… А о чем говорил с тобой фельдмаршал?
Бахтееву не хотелось, да, пожалуй, он и не мог бы передать то сложное чувство, какое он унес в своей душе после свидания со старым вождем. Это чувство бесконечной, благоговейной грусти, тайного страдания о невозвратном славном и блестящем прошлом, грызущей бессмертной мысли, старой, как мир, о тленности земного, предчувствие утраты и страх грядущего. Чувство невыразимое, похожее на то, которое иногда безотчетно наполняет душу в час вечерней зари после блистающего дня…
Бахтеев коротко ответил:
– Ничего особенного. Он расспрашивал о дяде…
– А как его здоровье? – интересовался Новиков.
– По – видимому, он нездоров, – неохотно ответил Левон.
– О, он давно хворает, – вмешался Зарницын. – Это всегда с ним бывало, когда он чем недоволен. А теперь, говорят, у них все контры с главной квартирой государя.
– Может быть, – отозвался Левон.
– А я вот что узнал, – переменил разговор Зарницын, – завтра главная армия выступает в поход. Государи тоже едут.
– Тем лучше, – отозвался Левон, – поедем и мы.
– А сегодня надо нам поблагодарить наших дорогих хозяев, – продолжал Зарницын, – и хорошенько угостить их.
– И то, – заметил Новиков, – какое свинство. Едим, пьем. А ведь они люди бедные.
– Мне показалось, что дочь обиделась, когда я заговорил о плате, – сказал князь.
– Все же надо как‑нибудь уладить, – произнес Новиков.
– Ну, ладно, – сказал Зарницын, – вы там улаживайте, а я полечу в полк, – узнаю, что и как, и часа через два вернусь, по дороге захвачу провианта, пришлю своего Яшку помочь по хозяйству, и сделаем отвальную. Прощевайте пока, братцы, – и, сделав под козырек, Зарницын свернул в боковую улицу.
Новиков и Бахтеев, каждый полный своих мыслей, молча дошли до дома.
Герта сидела на маленькой скамеечке у ног отца, прижавшись к нему головой, а старый Готлиб гладил ее короткие кудри, и в глазах его стояли слезы, но лицо сияло гордостью и любовью. Никогда эта золотистая головка не была ему дороже и милее…
– Маленькая моя Герта, милая моя девочка, – шептал он.
А Герта, счастливая и оживленная, целовала его морщинистую руку и повторяла:
– Как я рада, как легко я себя чувствую! Твоя скрипка цела! Какое счастье!
В первый момент Готлиб не узнал своей дочери, но когда Герта бросилась к нему, молча показала заветное железное кольцо, старик все понял и заплакал от умиления и гордости…
– А ты и поверил, – весело говорила Герта, – что я пойду за работой к этому Мальцеру? Да, жди от него работы. Он дрожит над каждым грошем…
Она весело смеялась. Потом, как будто ничего не случилось, побежала по хозяйству, потом опять прибежала и села у ног отца.
– Теперь можно и отдохнуть, – сказала она, – будем ждать наших гостей.
Старик продолжал гладить ее голову.
– Ты теперь совсем мальчик, – любовно сказал он.
– Ах, – вздохнула Герта, – я бы и на самом деле хотела быть мальчиком. Я бы поступила в ландвер, как Фриц. Хотя, – задумчиво добавила она, – отчего нельзя поступить в ополчение и женщине. Мне Новиков говорил, что у них в армии есть женщина – герой, какая‑то Дурова. Что она долго служила, участвовала во многих сражениях, пока узнали, что она женщина. Сам император отличил ее.
Готлиб с беспокойством сказал:
– Она, должно быть, сильная и крепкая, а ты совсем ребенок.
Герта ничего не ответила, задумчиво глядя в окно.
– А вот и наши гости, – вся вспыхнув, воскликнула она. – Я пойду.
Она вскочила и выбежала из комнаты.
Новиков сразу прошел к себе наверх, предоставив князю поговорить со стариком относительно уплаты. Бахтеев вошел к Готлибу.
– Добрый день, дорогой хозяин, – произнес он.
– Добрый день, – ласково ответил старик. – Ну, что нового?
– Новости есть, – продолжал князь, садясь против Гардера, – завтра мы выступаем.
– Уже – с искренним сожалением проговорил Готлиб. – Это нам грустно, – но что же делать!
– И я пришел к вам, дорогой господин Гардер, – продолжал князь, беря старика за руку, – поблагодарить вас за ваше гостеприимство, за ваше отношение к нам. Мы никогда не забудем этого.
Растроганный старик пожал руку князю.
– О, об этом не стоит говорить, – сказал он, – мы исполнили свой долг.
– Но, – несколько запинаясь, начал князь, – кроме нашей сердечной, глубокой благодарности, между нами есть еще маленькие счеты. Вы не откажете покончить их. Мы бы не хотели быть вам в тягость. Жить теперь очень трудно…
Старик понял и сделал протестующий жест рукой.
– Нет, нет, – с достоинством произнес он, – никаких подобных счетов! Вы не захотите обидеть нас, князь, и не предложите нам денег за наше родственное отношение к вам!
– Дорогой господин Гардер, – настаивал князь, – Никакими деньгами нельзя заплатить за ваше внимание, за заботы вашей дочери, мы сознаем это. Но ведь можно заплатить за наш» фураж», – смеясь, закончил он.
Старик покачал головой.
– Прошу вас, кончите этот разговор, – серьезно сказал он. – Вы наши дорогие гости. Мы гордимся, что могли принести хоть ничтожную пользу. Я прошу вас кончить это. Итак, – продолжал он, – к моему стыду должен сознаться, что наши власти относятся к русским офицерам не так, как надлежит. Мне стыдно за них! И наш магистрат забыл, что вы наши защитники и наши освободители. Почему он распорядился отвести бесплатные квартиры всем немецким офицерам и даже, по возможности, солдатам, а о русских офицерах не позаботился? Почему он строго требует, чтобы доставляли немецким офицерам провиант, а про русских молчит? Я знаю, много ваших офицеров живут под открытым небом, между тем как немецкие солдаты имеют квартиры! А ведь вы сделали тяжелый поход, вы забыли зло, которое мы приносили вам во время этой несчастной войны. Ваш император, весь народ русский так великодушны… Так позвольте мне заплатить хоть часть моего долга. Я не хочу быть неблагодарным. Предстоит великая война, великий подвиг, в котором вы помогаете нам. Предстоит борьба за вечные идеалы, за свободу нации и за свободу духа.
Старик разволновался, он покраснел, глаза его блестели. Он встал с кресла и большими шагами ходил взад и вперед по комнате.
Князь тоже встал. Слова Гардера поразили его. Они подтверждали все, что он видел и слышал, и вместе с тем будили в нем смутное сознание о странной двойственности той страны, спасать которую пришли русские. – И, словно угадывая его мысли, Гардер продолжал: – Вас удивляет, что я так говорю? Я скажу вам больше. Вы слышали о Тугенбунде, основанном Штейном и Яном? С гордостью могу сказать, что я был одним из первых членов его.
Князь кивнул головой.
– Тугенбунд был основан не только для борьбы с Наполеоном, – продолжал Гардер, одушевляясь. – Есть две Пруссии. Одна – наглая, грубая, неблагодарная – Пруссия Гогенцоллерна, Бюлова, Калькрейта, Фосса и других, и есть Пруссия, хранящая лучшие идеалы, благородная и свободолюбивая – Пруссия Виланда, Гете, Шиллера, Пруссия Штейна и Арндта!..
Князь с жадным вниманием слушал пылкие слова старика.
– О, – с жаром продолжал Гардер, – мы страдаем не от одного Наполеона. Мы имеем лозунгом – борьбу не только за внешнюю свободу! Нет! Мы измучились под властью феодалов. Мы, основатели Тугенбунда, были гонимы не одним Наполеоном, но и своим королем. Где прекрасные обещания канцлера Гарденберга, торжественно три года тому назад на собрании областных депутатов обещавшего от имени короля представительный образ правления, наделение крестьян землею?.. Где все это? Сам король со своими приспешниками – фельдмаршалом Калькрейтом, министром Фоссом и другими заведомо обманывали народ! Штейн в свое время сумел добиться личной свободы для крепостных крестьян, и что же? Тогда само наше правительство, боясь его, донесло на него французскому правительству… И Штейн бежал из родной страны, гонимый, как зверь, и наконец нашел себе защиту в лице вашего великодушного монарха. А народ остался по – прежнему рабом! Я и другие члены Тугенбунда едва спаслись и разбежались по глухим углам. И только теперь, когда вы пришли спасать нас, мы снова можем поднять голову!.. Они дошли до того, что не хотели всеобщего ополчения, боясь, что народ, свергнув иго Наполеона, обратит свое оружие против них! Но ополчение вызвано к жизни народной душой, упорными стараниями Штейна и благородным призывом вашего государя! Король ненавидит Штейна и не верит вам и боится вас!..
