— Гуси! — устремив глаза в небо, задумчиво сказал Бережной.
— И сокол над ними кружит, — углядел Матюшкин.
Примерившись, хищник камнем упал на одну из птиц. И что это? Смертельно раненый гусь стал стремительно расти, приближаясь к земле, и рухнул чуть не на головы изумленно наблюдавших эту картину путников. Подобрав мертвую птицу, Бережной благоговейно перекрестился:
— Господь услышал наши молитвы. Помог опять!
В долине Анюя немилосердная прежде судьба, словно в награду за терпение, решила сторицей воздать страдальцам за испытанные ими лишения.
Следующий привал устроили в тополиной роще, на мыске, образуемом при впадении в Анюй малой реки. Рядом — пышный луг, прекрасное пастбище для лошадей.
— Рыба скатывается, уходит в ямы. Надо построить закол, — предложил один из якутов, и, согласившись с ним, дружно взялись за дело.
Приток Анюя перегородили дровяным забором с небольшим отверстием внизу и против ловушки закрепили сеть. В ожидании разожгли жаркий костер: к ночи начало подмораживать. Солнце едва скрылось за холмами, и облака еще светились его отблесками. Не прошло и часу, как сеть стала дергаться и утопать в воде. Взявшись за канаты, вытащили ловушку на берег. Внутри все плескалось, кипело, рыбы прыгали вверх, пытаясь уйти на свободу. Улов оказался богат, и Бережной не поленился пересчитать пойманных рыб — их оказалось без малого двести: голец, муксун, чир... Досыта наевшись, вновь поставили сеть.
Воспоминания о голодных муках еще были слишком свежи у каждого, и все стремились запастись впрок. За ночь ловушку опустошали несколько раз, через час-полтора. Место было выбрано фартовое: к утру общий улов составил почти тысячу штук. И только тогда позволили себе прилечь на отдых.
Когда встали, Матюшкин заикнулся: не пора ли двигаться дальше? Запас пищи есть, голод им не грозит. И тут же град упреков посыпался на него: кто же уходит от своей удачи? И даже Бережной встал на сторону проводников.
Днем рыба не пошла. Но ночной улов вдвое превысил результат предыдущей ночи. Рыбы было уже так много, что, посоветовавшись, единодушно порешили, что всю везти не стоит. Надо сделать склад, сайбу, и часть запасов оставить здесь. Быть может, этот пищевой склад спасет от голодной смерти семьи кочующих здесь чуванцев или юкагиров. А за сохранность рыбы при наступивших морозах можно не волноваться.
Стоял самый конец августа, и Бережной вспомнил, что ныне день тезоименитства государя императора Александра I и надобно достойно его отметить. Якуты взялись поварить. Кроме отварной рыбы, сделали из нее шашлыки, малосолку. Приправили кушанья найденным на лугу диким луком и питательными травами. Жалели лишь, что запас водки кончился. Но и без нее молитвы в честь государя, Белого царя и Сына солнца, как называли императора якуты и юкагиры, звучали вслед за Бережным дружно и слаженно. В благодарность за усердие купец угостил проводников мешочками табака, который так и не удалось выменять на другой товар у чукчей.
Едва двинулись на отдохнувших лошадях дальше, как обнаружили в роще чуванскую сайбу и в ней запас зимней одежды. Бережной перекрестился:
— Бог слышит молитвы, спасает нас!
Одеты были легко, по-летнему, и морозы начали основательно донимать. Для всех шестерых путников в сайбе нашлось по меховой кухлянке, паре рукавиц и теплой обуви из оленьих шкур. Взамен оставили в сайбе табак, порох и свинец и вбили рядом крест, указывающий направление к рыбному складу.
Морозы быстро крепчали, и притоки Анюя сковал лед. По ночам тонкий ледок образовывался и на большой реке. Вплотную подступавшие к ней горы вынуждали всадников иногда несколько раз на день переходить с одного берега на другой. Но вода заметно упала, и на шиверах это не представляло особых трудов.
Уже и чуванская одежда недостаточно оберегала от холода, и, чтобы согреться, слезали с лошадей и шли рядом с ними пешком.
Так добрались до юкагирского становища. Бережного и проводника-юкагира многие здесь знали, и гостям выделили, освободив ее, самую большую юрту. В теплом помещении, под укрывшим от непогоды пологом, сон был крепок как никогда.
— Я, Федор Федорович, — твердо, с сознанием, что он сделал для своего спутника все, что мог, объявил наутро Бережной, — решил на пару недель здесь задержаться. И сам отдохну, да и лошадям пора хороший отдых дать. Так что уж дальше вы сами.
Сообщение было не из самых приятных. Но что ж делать? Поблагодарив купца за помощь, Матюшкин, скрыв неудовольствие, ответил:
— Река еще не стала, поплыву по реке.
Путь отсюда до Нижнеколымска был немалым, не менее пятисот верст. На реке же через неделю-две следовало ожидать ледостав. Но об этом мичман предпочитал пока не думать.
Старейшина юкагирского рода посоветовал сколотить для плавания крепкий плот, и с помощью местных жителей через несколько дней он был готов. По мнению мичмана, плот получился неуклюжим с виду: узким с одного конца, где связали вершины осиновых бревен, и широким с другого. Пустоты заполнили вбитыми меж толстых бревен мелкими лесинами, и все сооружение было стянуто ивовыми прутьями. Однако испытания показали, что клинообразная форма дает плоту хороший ход на воде. Для управления сделали пару весел и шесты.
В качестве лоцмана старшина дал в спутники мичману пятнадцатилетнего сына, крепкого и быстрого в движениях парня по имени Пурама. По словам отца, он хорошо знал реку и опасные места на ней. Свои таланты Пурама показал уже на первых верстах пути, подстрелив из лука бежавшего берегом оленя. Пока съестных припасов было вдоволь, и тушу животного, чтобы мясо не испортилось, опустили в воду и, привязав к плоту, потащили буксиром.
Наряду с достоинствами, плот обнаружил вскоре и свои изъяны. Управлять им было сложно: зацепившись одним концом за камень, он начинал вращаться и шел кормой вперед. При спусках с порогов заостренный конец зарывался в волны, и бьющая спереди вода с ног до головы обливала гребцов. В довершение неприятностей мичман обронил на порогах огниво, и два дня мерзли, не имея возможности высушиться.
К счастью, на берегу был замечен недавно покинутый людьми, но еще тлеющий костер. Пристали, разожгли его на всю ночь и наконец-то полакомились отварной олениной и подсушили одежды. Перед отплытием тщательно собрали горящие угли и положили их в котел. Матюшкин шутливо сказал:
— Повторяй за мной, Пурама: «Торжественно клянусь, что буду беречь эти драгоценные угли пуще собственного глаза!»
Молодой юкагир с улыбкой повторил клятву.
И вот уже знакомое Плотбище. Старшина почти опустевшего селения жаловался, что охота опять была неудачной и народ его голодает. Он с сочувствием осмотрел почти разбитый на порогах плот.
— Шибко худое судно! — вынес старик свой вердикт и предложил плыть дальше на его карбазе.
На лодку поставили парус и при попутном ветре продолжили плавание. Лед уже крепко схватил реку у берегов, но на стремнине был еще тонок, и карбаз без труда ломал его.
Предвидя, что скоро река окончательно покроется льдом, Матюшкин арендовал в следующем селении несколько собак с нартой. Величина судна позволяла принять их на борт. Но далеко пройти не удалось. Через пятьдесят верст крупные льдины прижали лодку к лесистому острову посреди реки. Сплывать дальше уже не представлялось возможным. С трудом, по пояс в ледяной воде, выбрались на землю и вытащили за собой собак и вещи.
— Что ж, Пурама, будем здесь зимовать! — весело объявил мичман своему спутнику.
Парень понимал юмор и лишь рассмеялся в ответ.
Нарубив жердей и ветви лиственницы, устроили шалаш, сверху покрыли его мхом и все сооружение облили водой. Лед, сковавший жилье, сделал его прочным и непроницаемым для ветров.
Спустя три дня рискнули продолжить путь на собаках. Дважды лед проламывался под нартами, но все обошлось, а потом покров стал так крепок, что можно было ехать без всякой опаски, и собаки побежали резвее.
В ламутском стойбище позаимствовали рыбу для корма собак, и через пять дней мичман Матюшкин благополучно прибыл на нижнеколымскую базу, где его с нетерпением ждали друзья.
Итак, одна, последняя весна оставалась для поисков лежащей в Ледовитом море земли, и подготовку к походу начали загодя. В декабре Врангель отправился за ездовыми собаками на Индигирку и Яну, и с помощью встреченного в Усть-Янске лейтенанта Анжу ему удалось уговорить старейшин предоставить для двухмесячного путешествия пятнадцать нарт с полными собачьими упряжками.
По маршруту движения, вплоть до оборудованного стана на Большой Баранихе, были устроены склады с кормом для собак. Даже доктор Кибер, испытывавший, кажется, чувство вины за то, что по болезни не смог участвовать в нескольких походах, на этот раз уверял, что теперь с ним все в порядке, и просил не бросать его в Нижнеколымске в тоскливом одиночестве.
