— Что вы крутите? Говорите быстро — что знаете об отце? Ведь знаете, да?
Евген Макарович перевел взгляд с лица Павлика на серебряный брелок-севрюгу с привешенным к нему французским ключом, который крутил в пальцах.
— Не хотел покуда говорить, но ладно, скажу. Мало еще знаю. Чуть-чуть. Попал твой папаша в плен. Раненый. В тылу у немецких оккупантов. Пока — все.
— Откуда знаете? — отрывисто спросил Павлик.
— Справочки навел. Больше не спрашивай, сынок. Что узнаю — от тебя не утаю.
— Что же мне делать?
И Евген Макарович отвечал голосом, вновь обретшим бодрость и напор:
— Прежде всего — благодарить господа нашего, что старикан кинул на твоем пути Евгена Пивторака. Пивторак обо всем позаботится. Не каждую минуту попадается личность, у которой в кубышке хранится миллион и которая не спит ночей, мечтая купить Страдивария. Но ты, сынок, можешь не волноваться. Пивторак тебе такого индивида отыщет.
Павлик сунул в карман размятую сигарету:
— Идемте в зал. Уже третий звонок.
Он встал, за ним поднялся и Пивторак. В фойе уже погас свет. У своего пятнадцатого ряда Евген Макарович придержал Павлика за рукав:
— А покупателя, как он появится, я все-таки пришлю. Пусть на скрипочку глянет. Ее не убудет. Да — да, нет — нет. — Он отпустил Павлика и, рассыпаясь в извинениях, протиснулся к своему креслу. Занавес пошел…
Разговор подходил к концу. Пивтораку и человеку средних лет в среднем костюме и с ничем не примечательным, «никаким» лицом беспрестанно мешали: в кабинет директора то и дело заходили люди, то заместитель Евгена Макаровича с какой-нибудь накладной, то шофер, то очередной клиент, капитан или старший офицер только что ошвартовавшегося в порту судна, торопившийся возобновить запас провизии. Но помехи были собеседникам только на руку: кому придет в голову, что на эдакой толкучке идет беседа сугубо конфиденциального свойства!
А беседа тем не менее шла: контрагенты были давно знакомы и хорошо понимали друг друга с полуслова. Им хватало пауз между посетителями.
— Я доволен, — произнес мужчина с «никаким» лицом. — Каналы связи прежние. Старшего офицера «Апостолакиса» заменит механик «Гондольеро». Он спросит: «У вас нет птичьего молока?» Ответите: «Заменяем птичьей колбасой».
Дверь распахнулась, пропустив маленького, смуглого и курчавого, точно мулат, человечка.
— Евген Макарович, — навсегда охрипшим от крика на шоферов и грузчиков тенорком сказал он, — крабы привезли! Шестьдесят ящиков!
Дверь затворилась, и Евген Макарович продолжал:
— На закуску я оставил одно дельце… как бы сказать… не совсем обычного свойства… Наслышан я, что у нашего шефа имеется, как сказать, одно хобби.
Человек в неброском костюме молчал, выражение лица его ничуть не изменилось. Он не сводил глаз с лунообразной физиономии Евгена Макаровича. Тот беспокойно зашевелился, потянулся за разрезальным ножиком, принялся вертеть его в руках. Короткие пальцы ощупывали предмет так жадно, словно осязали его впервые. «Никакой» молчал.
— Словом, есть у меня на примете… редкая штукенция… Скрипка… Не исключено — Страдивари…
Пивторак поднял взор на собеседника и тотчас понял: есть! Прямое попадание! Словно ныряя в холодную воду, он выпалил:
— Но у меня должна быть гарантия…
«Никакой» разжал губы:
— Подробнее. — Это звучало приказом.
В дверь постучали.
— Да, да! Входите, входите, не стесняйтесь! — бодро воскликнул Пивторак, не глядя на собеседника.
В кабинет просунулась голова в лихо сидящей набекрень шляпе с твердо загнутыми вверх полями. Насупив густые, словно помазки для бритья, брови, голова пророкотала панбархатным басом:
— Слух прошел, что получил ты крабы. — Голова повернулась влево-вправо, и ее владелец сказал: — Оказывается, ты не один. Я помешал? Прошу прощения!
— Да заходи, заходи! — пригласил его Пивторак. — Что значит — помешал! Ты ж знаешь, у меня всегда народ. Заходи!
Все в кабинете словно по мановению волшебной палочки сделалось игрушечным — до того крупен и внушителен был гость.
— Я скороговоркой. Отпусти, Евген, пять баночек. Можешь?
— Тебе — все что угодно!
— Слушайте, товарищ Пивторак, может, вы и мне окажете заодно такую любезность? — интеллигентно-веселым тоном попросил «Никакой». — Если, конечно, это для вас не затруднительно.
— Ради бога. — Нажав кнопку, Евген Макарович вызвал давешнего смугло-курчавого человечка и распорядился: — Яков Васильич, притащи товарищам по пять баночек крабов.
Через пять минут Яков Васильич вернулся, прижимая к груди жестянки в красно-белых наклейках, и с грохотом высыпал их на пивтораковский сейф. Великан расплатился, рассовал банки по карманам широченного пальто, подмигнул Пивтораку и «Никакому» и ушел.
— Кто такой? — сухо спросил «Никакой».
Евген Макарович пренебрежительно махнул рукой:
— Мастер художественного слова.
— Я вас слушаю.
Пивторак добросовестно изложил историю Павлика.
— Так что, как видите, — закончил он, — паренек примечательный не только из-за скрипки. Я с ним беседовал. Предварительно, как сказать… Похоже — поддается…
«Никакой» подумал.
— Хорошо, — произнес он. — Можно сделать так, чтобы я осмотрел скрипку?
Пивторак поерзал в кресле.
— А… гарантия? Я же должен что-то иметь…
— Мое слово.
Евген Макарович ухватил себя за подбородок, подергал его.
— Ну, конечно, естественно, ваше слово — оно… — он не нашел эпитета. — Но хотелось бы знать точно, как сказать, сумму.
— Вас никто не собирается обманывать, Пивторак, — усмехнулся «Никакой» тонкими губами.
— Ладно, ладно, — заторопился Евген Макарович, отпустив подбородок.
— Предварительно я желал бы, — монотонно продиктовал «Никакой», — посмотреть на юношу издали. Это можно устроить?
— Значит, моему чутью не доверяете? — укоризненно сказал Евген Макарович.
Собеседник серьезно осмотрел свои ногти.
— Отчего — не доверяю. Но… у ваших товарищей есть прекрасное правило: доверяй — но проверяй.
— А как же я вам должен на слово без проверки верить, а? Да еще в денежных делах?
«Никакой» снова сухо усмехнулся:
— Правило, любезнейший, действует лишь в одном направлении: сверху вниз.
Евген Макарович тяжко вздохнул и покачал головой.
— Постараюсь устроить. Через денек сообщу. Вы остановились в «Красной»?
— Как всегда. Мой любимый цвет.
Вот таким образом человек с «никаким» лицом оказался в ресторане одновременно с Павликом и Леной. А на следующий день Евген Макарович устроил Павлику и «Никакому» встречу в гостинице…
Знакомясь с Павликом, «Никакой» ласково взял его пальцы в обе руки и с доверительным дружелюбием сказал:
— Вы знаете, вчера я имел удовольствие наблюдать вас и вашу подругу здесь, в ресторане. Я получил истинное наслаждение. Вы — не просто двое. Вы поистине пара. Вы верите в фатум, то есть в судьбу? Я — верю, очень верю. Мне не раз предоставлялась возможность убедиться, что с судьбой шутить не следует. Вот вчера. Я помыслил про себя, как было бы обворожительно сойтись на короткую ногу с этими молодыми интеллектуальными людьми. И вот — сюрприз! Евген Макарович рекомендует мне вас как обладателя скрипки, и оказывается, что вы — это вы!
Павлик тихонько высвободил свою руку и прервал излияния нового знакомца. Но с лица этого человека не сошло выражение искренней приязни. Теперь его невозможно было бы назвать «Никаким» — физиономия его оживилась, и на ней проступили некие индивидуальные черты. Их трудненько было бы определить словами, но они несомненно были.
…Вышли из «Красной» — «Никакой» вежливо пропустил Павлика вперед.
— Простите мне мою длинную тираду — это моя болезнь: долго говорить. Вы не возразите, если я буду называть вас просто Павел? Нет? Очаровательно. Я был бы счастлив сказать: зовите и меня просто Осей, но не смею быть навязчив. Увы, мой возраст не позволяет с первой встречи стать с вами наравне. Поэтому, к огорчению, именуйте меня Осипом Александровичем. Ну, а теперь… Я весь горю нетерпением видеть скрипку. Не возможно ли произвести это сейчас?
— К моему величайшему сожалению, я не смогу сегодня потушить ваше нетерпение… Дома скрипка у меня отсутствует, а туда, где она присутствует, ехать уже поздно.
Осип Александрович приподнял рукав пальто и взглянул на часы:
— Но ведь только половина одиннадцатого!
— Там маленькие дети. Больные. Они привыкли рано ложиться спать. — Павлик разозлился на себя: «Вроде оправдываюсь!» — и широко улыбнулся: — А главное — мне сейчас не хочется. Понимаете, неохота!
