Повторюсь: не оправдывая остервенелость бойца, только что впервые повидавшего смерть, пережившего, может быть, свой первый бой, еще можно понять. Но генерала, отправившего на заклание мирных людей, ни понять не могу, ни простить. Полагаю, нельзя!
Чекистам была дана четкая и чеканная команда: «Пленных не брать, свидетелей не оставлять, никто не должен остаться в живых». Приказ не брать пленных, понятно, означал — убить всех, включая охрану, прислугу, родственников. И опять же, товарищ генерал КГБ, а своих-то чего было «косить» почем зря? Прятавшихся по углам дворца, под кроватями и в шифоньерах — сотрудников ваших, кэгэбистов, из охраны Амина? Они, судя по отданному приказу, тоже должны были погибнуть (и некоторые, похоже, все-таки погибли).
Время, как известно, — целитель. И когда угасает боль, приглушаются и терзания по некогда содеянному, чему-то нехорошему, изнуряющему душу. Но со временем размывается и правда, и вот уже бойцы совсем иначе вспоминают минувшие дни. Они, дескать, вопреки изуверскому (так-таки признаем) приказу отказались стрелять в женщин и детей… Но кто-то все-таки в них стрелял, и поубивал детей — мальчиков, и поранил выстрелами в упор детей — девочек.
Валерий Емышев с Андреев Якушевым перебежками добирались до центрального входа. Уперлись в шикарную дверь, в такую и выстрелить — грех. Отворили и, никого не дожидаясь, заскочили в вестибюль. А рядом — никого из своих. Стрельба, вонь и смрад боя. На ходу соображали — куда путь держать? Понятно, что к Амину, но где он? Вобрали полную грудь воздуха, и — в преисподню. Якушев на бегу предупредил у дверей Шитова и Юру Паршина из группы Голубева, что коридор чист, а сам бросился по лестнице наверх. И крик его, адресованый Емышеву: «Что же они делают?»
А наши «Шилки» и действительно «делают» — бьют образцово по дворцу и показательно по своим. Знать, сигнал «отбой!» для них не прошел. В эту секунду лопнул разрыв. Долбежный удар пришелся в стену напротив — она засветилась ровной окружностью праздничного фейерверка. Андрей крикнул и упал. Как-то медленно упал, словно не торопясь. Тихо так отстранился и ушел, ушел, ушел — вниз по ступенькам и, обмякший, бесформленный, распластался на полу. Емышев бросился к нему и тут ощутил грубый удар в плечо. Автомат вывалился, рука провисла, куски мяса — наружу. Из распоротой плоти торчали кости, рубленные сикось-накось огородным частоколом. Свалился боец…
Из более чем пятидесяти человек, начавших штурм, на второй этаж поднялись только шестеро: Виктор Анисимов, Сергей Голов, Виктор Карпухин, Эвальд Козлов, Саша Плюснин и Яков Семенов. Затем к ним присоединились Александр Карелин и Нури Курбанов. Атака продолжалась.
«Громовцы» Гришин, Гуменный, Голов сбились группкой у двери коридора, который вел к комнатам второго этажа. Приготовились, перезарядили магазины. Огляделись — на подходе никого, а стало быть, тянуть нечего. Перед тем как вломиться, Голов метнул гранату, и Гришин с Гуменным дружненько, не толкаясь и не мешая друг другу, рванули вперед. Но случилась жутковатенькая незадача — головская «лимонка» боднулась с дверью и отскочила назад, прямехонько под ноги набегающих бойцов. Кто-то из них дико закричал, и все — врассыпную. Гришин укрылся за выступом в ожидании взрыва. И граната бахнула — разлюбезная, распроклятая — и отплевалась прыткими кристаллами, разя своего — Сергея Голова. Его буквально посекло осколками, потом их насчитали целых девять. Других миловала, но парнишек-«мусульман», которые напирали сзади, чуть-чуть царапнуло. Защитника же одного забила насмерть — у него снесло полчерепа.
В последующем Сергей Голов, очухавшись и приведя нервишки в порядок, осознает неловкую постыдность ранения собственной гранатой (как свидетельство недостаточной обученности, паниковатой дерзости и прочее, что невысоко характеризует профессионала), подчистит эпизод доблестной атаки и станет утверждать: было девять пулевых и осколочных ранений. Появившиеся ниоткуда пулевые ранения — это существенно важно: неумение оборачивается героикой, а неук — героем. Еще чуть-чуть, и Голов «официально» мог стать Героем. Его представляли к этому высокому званию. Что ни говорите, а иметь в покровителях заместителя председателя КГБ — просто замечательно: и служба чуть ли не патока, и легче было воспарить над остальными сотрудниками под его крылышком. В гору пойдет Сергей Голов, до выхода на пенсию за ним будут присматривать…
Неразберихи и путаницы было много, и чем ближе к телу президента, тем меньше оставалось конкурентов, «порешивших тирана». Виктор Карпухин в паре с Николаем Берлевым докатились тропой бесславия до немалых высот. Владимир Гришин вспомнит, как они вместе с Сашей Плюсниным дошли первыми до бара, где поверх стойки лежал убитый президент Афганистана. А вот Саша Плюснин по-особому вспомнит миг поставленной точки в выполнении приказа: «На второй этаж поднялись Карпухин, Берлев, Голов и Семенов…» Гришина, заметьте, нет. Как нет и Гуменного, Анисимова. И что-то ни единого солдата из «мусбата» боец Саша не вспомнил, без поддержки которых славные чекисты не дошли бы и до середины зала внизу. Но минуло четверть века, и распоясался боец Саша: «Нас было пятеро, и надо было действовать — идти дальше. Я выбил ногой стеклянную дверь и швырнул внутрь гранату. Оглушительный взрыв. Потом сразу же дикий, истошный, пронзительный женский крик: „Амин! Амин!..“ Заскочив в комнату, первой я увидел жену Амина (и где они только успели познакомиться? — Прим. авт.). Она громко рыдала, сидя над трупом диктатора. В том, что Хафизулла Амин был мертв, сомнений уже не было. В комнате было темно, мы посветили фонариками и убедились, что все — готов. Так уж вышло, что моя граната взорвалась в самой глубине маленькой комнаты, убив самого Амина, прятавшегося за своими бабами и детьми, и ранив его домочадцев».
Простим чекисту мужланскую удаль и слова, уроненные с хрипотцой в чекушечном застолье. «…Прятавшегося за своими бабами и детьми…» Он, Саша, точно не учился в Сорбонне, его жизненный путь начинался на заводе ЗИЛ — он сваривал железо. Рабочая закваска, знать, бессрочна, не выветриваема, как сладкий туман из брачной поры лейтенанта. Но отметим: чтобы пройти к бару, не надо было ногой дробить стекло двери — не было двери на пути захватчика. И второе. По рассказу Плюснина, граната взорвалась в глубине маленькой комнаты, в которой вместились «бабы да дети». В этой же комнатушке боец Саша обнаружил «нашу медсестру из бригады советских врачей, приставленную к диктатору после попытки его отравления». В замкнутом пространстве, в превеликой тесноте, осколки от взорвавшейся гранаты, оказывается, никого не настигли, не коснулись, не пометили и не прикончили. Только окровавленного, затравленного кровавого диктатора.
Пояснение для неискушенных. Разорвись граната «вокруг да около», вы знаете, сколько игл, шипов, колючек рассеется вокруг? Число осколков — до 1500 массой 0,05–0,3 грамма. Представляйте этот дьявольский посев. А Хафизулла Амин, принявший кончину, прикрытый только лишь трусами, был лицом и телом чистым и не тронутым огнищем горячего железа. Откуда этот несекрет? Докладываю. Военврач подполковник Велоят (с 1986 года — генерал), видевший тела Амина и его сыновей, жены министра культуры, делавший перевязки дочерям, поправляя неумело наложенные бинты после забот бойцов КГБ, утверждал всегда и неизменно, что все они были поражены пулевыми ранениями. Об этом он упомянул в своем докладе на международном симпозиуме «Медицина катастроф», проходившем в Италии. А запустили версию про «смерть диктатора от случайного попадания „Шилок“» по абсолютно понятным причинам. Так легче доживать отпущенный век исполнителям, и не так паскудны деяния других заинтересованных лиц — руководителей КГБ и его спецслужб. Можно списать «байку о гранате» и на патологическое бесчувствие. «На погосте живучи, всех не оплачешь», а уж история моей страны XX века — погост обширнейший.
Третье, не существенное: Сашу списали из органов в 1982 году в звании старшего лейтенанта. Не спрашиваю, за что — все равно приврут или откровенно солгут. Как и он сам солгал, рассказывая нам о диком, истошном женском крике: «Амин…» Кто хорошо знаком с традициями Востока, вам скажет — быть того не могло по определению. Одной из традиций язычества, с которыми борется ислам с момента своего возникновения, является оплакивание умершего, усердствование в показе печали своей и горести. Считается недопустимым, когда близкие родственники, страдающие от горя, громко кричат. По словам пророка, когда семья оплакивает усопшего, он мучается. В мусульманском учении терпение — это большая добродетель, и требуется терпеливо переносить случившееся горе. А потому есть серьезные основания не доверять «первоисточникам», которые слышали крики: «Амин, Амин…»
