До конца июня ждал Владимир ответа от сына, но так и не дождался. Соглядатаи же сообщали ему, что Ярослав вернулся из Швеции с тысячным отрядом варягов, а Новгород готовится к обороне. Стало ясно, что поход на север неизбежен. Писал Нестор в «Повести временных лет»: «И сказал Владимир: «Расчищайте пути и мостите мосты», ибо хотел идти войной на Ярослава, на сына своего».
Вызвал Владимир Бориса к себе в горницу, стал говорить задумчиво:
– Не горят желанием поддержать меня земли русские в походе на Новгород. Говорят, с иноземцем готовы биться насмерть, а на русов идти не согласны. Клянутся в верности Киеву, но воинов выслать не желают. И то верно! Кому нужна междоусобная война!.. Но и прощать отступничество Новгорода нельзя, ибо следом за ним уйдут и другие княжества, распадется Русь и станет легкой добычей соседей.
Владимир замолчал, пытливо всматриваясь в лицо сына, но оно было, как всегда, непроницаемо.
– Чтобы сломить Ярослава, одних киевлян маловато. Новгородцы особой воинственностью не отличаются, но коли выйдут они вкупе с варягами, их не одолеть. Нам тоже нужно наемное войско. К кому обратимся за воинами, сын, к венграм или печенегам?
– К печенегам, батюшка, – наконец вымолвил Борис. – К Кара-Чурину.
– Не обманет бусурманин? Сколько раз мы заключали с ними договоры, сколько выслушивали клятв и заверений о вечном мире, а проходил месяц-второй, про все забывали и снова нападали на Русь.
– Не обманет. Разговаривал я с ним, верный он человек. К тому же жизнью многих своих воинов и своей собственной мне обязан.
– Что ж, поезжай к Кара-Чурину, приводи печенежские отряды. Как вернешься, сразу двинемся на Новгородские земли.
Послал Борис десяток воинов в печенежские степи, чтобы предупредить владыку о своем скором приезде, а через неделю с богатыми подарками отправился вслед. И действительно, на границе Бориса ждали личные охранники Кара-Чурина, одетые в самые лучшие наряды – шелковые полосатые халаты, синие и зеленые кожаные сапожки с загнутыми носками и опушенные для красоты соболиным мехом легкие шапочки. Они окружили свиту Бориса, а предводитель их, молодой красавец на вороном коне, выхватил кривую саблю и произнес, преданно глядя в глаза Бориса:
– Готовы жизнь отдать за тебя, князь!
Был погожий день, по небу плыли озолоченные солнцем легкие белые облака. Молодая зелень, еще не успевшая потускнеть от пыли и палящего зноя, изумрудом покрывала пространства, радовали глаз синие, красные, белые, желтые цветы. Возле водоемов роились несметные стаи птиц, воздух гудел от шума крыльев, гогота, кряканья, посвиста, а высоко в голубом небе чуть пошевеливали крыльями коршуны, выискивая лакомую добычу. На душе у Бориса было легко, он ожидал чего-то необыкновенного, ранее неизведанного, а чего – и сам не знал. Он ехал по раздольной степи и затаенно улыбался.
А вот и стойбище хана. Рядом друг с другом стояли многочисленные юрты, образуя огромный круг, внутрь которого вел единственный проход, возле него стояли вооруженные охранники. Внутри стойбища поглазеть на русского князя сбежался народ. Тут были и взрослые, и дети, во взглядах печенегов Борис не увидел ни ненависти, ни вражды, был только один неподдельный интерес, будто и не воевали десятки лет между собой. Подъехали к ханскому шатру, обтянутому желтым шелком, у входа под навесом стояли два охранника, а между ними хан Кара-Чурин, веселый, улыбающийся. Охранники приняли коня, а хан шагнул навстречу и стал обеими руками пожимать и трясти руку Бориса:
– Рад, князь, видеть тебя в своих владениях! Проходи в шатер, располагайся как дома. Все, что есть у меня, с этого момента принадлежит и тебе, князь!
В шатре струился приятный желтоватый свет. Хан усадил Бориса за невысокий с резными ножками столик, стал угощать вином, фруктами, мясом.
– Ешь, пей, князь, с дороги. Не беспокойся, твои воины тоже будут накормлены и уложены в лучших юртах.
Борис поблагодарил за заботу, пригубил из кубка вина и принялся за пряное мясо. Он ел и хвалил и, зная обычаи степняков, шумно рыгал и вытирал руки о штаны.
Хан спросил:
– А почему мало вина выпил? Или не понравилось? Сейчас прикажу принести другое. Может, медовухи хочется? У нас она тоже имеется.
«Награбили на Руси», – подумал Борис, но сделал приветливое лицо, ответил вежливо:
– Не пью я совсем хмельного. Только из уважения к тебе, хан, отпил немного. Не неволь: с хмельного у меня душу воротит!
– Хвалю, князь! Многих людей хмель с толка сбивает и на неразумные поступки толкает. А также свидетелем был я, когда в пьяном бреду многое обещали правители, а потом отказывались от своих слов, навлекая на свои головы позор и унижения. С тобой, я вижу, никогда подобного не случится. Значит, вдвойне приятно мне иметь дело с таким человеком!
Закончив трапезу, Борис еще раз поблагодарил за угощение хозяина и приступил к делу.
– Прибыл я к тебе, хан, с большой просьбой. Так случилось, что брат мой, новгородский князь Ярослав, отказался платить дань великому князю и грозится пойти войной против отца своего. Нанял он большие силы у варягов, поднимает людей новгородских, а также финнов и чудь заволочскую. Немало сил у киевского князя, но все равно не хватает, чтобы принудить своего сына к повиновению. И приехал я к тебе, хан, с двоякой просьбой. Во-первых, прошу выделить нам две-три тысячи всадников для похода против Новгорода, а также остановить тех ханов печенежских, которые вознамерятся напасть на наши южные пределы.
Посерьезнел и задумался Кара-Чурин, сразу поняв, насколько непросты просьбы русского князя. Борис между тем дал знак, и его воины принесли и поставили к ногам хана дорогие подарки. Как ни крепился Кара-Чурин, а загорелись у него глаза при виде такого богатства, не мог скрыть он своего восхищения от кипы соболиных мехов, драгоценностей из золота и серебра, свертков тончайшей материи византийских мастеров.
– Это только подарки от великого князя, – произнес Борис, внимательно наблюдая за выражением лица хана. – А насчет платы за твоих воинов мы поговорим отдельно.
– Хорошо, князь, – встрепенулся Кара-Чурин. – Отдыхай с дороги, а вечером приглашаю тебя на пир по случаю нашей встречи.
На пир собрались мурзы и военачальники. Хан представил Борису своих жен и детей. Их было много, и князь не особенно к ним приглядывался. Но вдруг один лукавый взгляд привлек его внимание. Проходя мимо, одна из дочерей хана чуть приоткрыла свое личико, и он увидел ее восхищенные глаза. Дрогнуло что-то в сердце Бориса, зазвенела нежно неведомая струнка и разлила по всей груди грусть и печаль. Захотелось вновь увидеть эту девушку. Но как уйти? Наливаются раз за разом бокалы винами и пивом, произносятся здравицы одна за другой, лезут с разговорами и хан, и мурзы, в шатре шум, галдеж, пьяные выкрики и, конечно, он с ханом в центре всеобщего внимания, надо отвечать на вопросы, поддерживать разговор, шутить, смеяться вместе со всеми…
Наконец все настолько опьянели, что отстали от него. Кто-то завел протяжную степную песню, кто-то кинулся в пляс, а кому-то захотелось вступить в спор; пир раскололся на части, каждый был по себе. Видя это, Борис незаметно выскользнул из шатра.
Ночь была теплой, светлой. Полная луна заливала призрачным светом молчаливые черные юрты. Кругом – ни души, только растревоженным ульем гудел шатер да побрехивали собаки. Одна из них близко подошла к Борису, понюхала равнодушно и отошла и улеглась рядом. Он видел ее мослистые бока, клочками росшую шерсть, видно пес доживал последние годы.
Вдруг за ближайшей юртой шевельнулась тень. Вроде бы ничего не разобрать, но он каким-то особым чутьем угадал: она! Рванулся с места, боясь, что убежит, исчезнет. Но – нет, как видно, не из трусливых. Осталась на месте, доверчиво глядела ему в глаза. У него сразу отяжелело тело, руки не слушались.
– Меня ждала?
Она кивнула головой, не отрывая от него своего взгляда.
– Я тоже весь вечер только о тебе и думаю.
Глаза ее сузились, превратились в две щелочки, не разберешь, о чем думает.
– Люб я тебе?
А руки уже сами закинулись ей за спину, прижали к себе ее тонкое, гибкое тельце. Не раздавить бы ненароком…
Она не оттолкнула его, только спросила тихо:
– Побалуешься и бросишь?
– Нет, что ты! – испугался он. – У меня до тебя никого не было.
– Все вы так говорите. А у самого на Руси невест, что в степи ковыля!
Как объяснить ей, что боялся он на девушек глядеть, пугался их озорных глаз, что вот начнут подшучивать и подсмеиваться над ним, таким несмелым и нескладным, а это нестерпимо страшно для него!
– Я правду говорю, – только и нашелся он.
И она поверила, и удивилась, что так легко положилась на незнакомого парня чужого рода-племени, которого впервые увидела. И стало ей так легко и радостно, и она сказала:
– Позовешь – куда угодно за тобой пойду!
И он понял, что так и будет, теперь они никогда не расстанутся, и это первая девушка, которая пришлась по сердцу, не пугала, не страшила, не вызывала опаски, а влекла к себе, вызывала доверие и приязнь, и притягивала к себе какой-то ранее неизвестной силой.
