В июле в еврейском квартале, расположенном у башни Галата, начала орудовать настоящая банда. Двери мазали дегтем, на местных жителей нападали, а раввина, который пытался вразумить злоумышленников, забили дубинками до смерти. По городу поползли слухи, что иудеи отравили все колодцы, источники и ручьи в городе, тем самым вызвав чуму. Десятки евреев были арестованы и признались в совершенном преступлении. То, что сделано это было под пытками, казалось мелочью, не заслуживающей внимания. Как видно, евреев недаром изгнали из городов Саксонии, говорили люди. Не зря их сжигают на кострах в землях франков. Это племя приносит с собой несчастья и беды, ибо на нем лежит тень проклятия. Жиды похищают детей, чтобы использовать их кровь в своих зловещих ритуалах. Обвинения набирали мощь, подобно речному потоку во время половодья. В конце концов Сулейман издал фирман – указ, запрещающий распространять клеветнические измышления по поводу кровавых иудейских обычаев. Султан запретил преследовать представителей этого народа как отравителей, и постепенно волна ненависти к евреям улеглась.
Иудеи тут ни при чем, слышалось теперь со всех сторон. Виноваты христиане. Они так любят грязь, что никогда не ходят в хаммам. Совокупившись со своими женами, они никогда не подмываются. Христиане пьют спиртное, усугубляя этот тяжкий грех тем, что называют вино кровью Иисуса – пророка Исы, которого имеют дерзновение именовать Богом. И что хуже всего, эти люди едят свинину – мясо поганого животного, которое валяется в своих собственных испражнениях и питается тухлятиной, кишмя кишащей червями. Разумеется, именно пожиратели свинины стали причиной чумы, сомнений тут быть не может. И головорезы, прежде устраивающие побоища на еврейских улицах, переметнулись в христианские кварталы.
А через несколько дней толпа уже жадно внимала речам некоего шорника из Эйюпа, взявшего иудеев и христиан под свою защиту. «И те и другие чтут Писание, – заявлял он, – и хотя толкуют его ошибочно, однако вовсе не они являются источником зла. Виновники чумы – суфисты, с их нечестивыми завываниями и телодвижениями. Кто может быть опаснее людей, которые называют себя мусульманами, но при этом искажают самую сущность ислама? Разве последователи суфизма не признаются в том, что не боятся ада и не стремятся попасть в рай? Разве они не обращаются к Всевышнему без должного благоговения, словно считают Его равным себе? Более того, у них хватает наглости заявлять, что они носят Бога в груди, под своими грязными одеяниями. Именно богохульство суфистов и навлекло на город гнев Аллаха!» После этого на улицах началась охота за еретиками, на которую субаши смотрели сквозь пальцы, не чиня головорезам с дубинками никаких препятствий.
В пятницу, после большого богослужения, правоверные двинулись в поход по извивистым улицам Перы. Мужчины и мальчики, достигшие семилетнего возраста, шли с факелами в руках. Толпа, разрастаясь от квартала к кварталу, превращалась в бурный поток. Ревнители чистоты нравов врывались в дома, пользующиеся дурной репутацией, вытаскивали за волосы проституток и сводниц и предавали притоны разврата огню. Одну шлюху, настолько толстую, что она с трудом передвигалась, привязали к столбу и высекли, превратив ее жирные ягодицы в кровавое месиво. Обнаружив в одном из притонов гермафродита, беднягу раздели донага, обрили и, оплевав с ног до головы, сунули в бочку с дерьмом. Но особое неистовство мстителей возбудила некая карлица, которая, по слухам, находилась в тесных сношениях с главным белым евнухом и являлась важной потайной пружиной многих интриг. На следующее утро стая бродячих собак обнаружила злополучную карлицу плавающей в собственной крови и перемазанной фекалиями. Лицо ее было разбито, все ребра переломаны, но каким-то непостижимым образом в женщине еще теплилась жизнь.
Лишь после того, как стало ясно, что уличные мстители готовы обрушить свою ярость на представителей высших сословий и угроза совершить набег на дворец может стать реальностью, субаши решили вмешаться. Одиннадцать зачинщиков беспорядков были арестованы. В тот же день они были повешены, а тела их выставили на всеобщее обозрение. К тому времени чума наконец оставила город. За то время, пока она свирепствовала в Стамбуле, пять тысяч семьсот сорок два человека перекочевали из своих жилищ на кладбище.
Примерно в то же время Джахан получил еще одно послание, на этот раз подписанное капитаном Гаретом. Через дворцового поваренка мальчик передал капитану несколько монет, надеясь, что тот на время оставит его в покое. Джахан был настолько поглощен собственными неприятностями, что пропускал мимо ушей печальные городские новости.
Меж тем место покойного великого визиря занял Лютфи-паша, тот самый человек, что некогда отыскал мастера, сумевшего возвести мост через реку Прут, но впоследствии разошелся с зодчим во мнениях. А поскольку главный придворный строитель к тому времени уже достиг преклонных лет, место его занял не кто иной, как архитектор Синан. По городу ходили слухи, что эти двое, визирь и зодчий, не слишком хорошо ладят друг с другом и ныне волею судьбы они поставлены в такое положение, что схватки просто не избежать. По всей видимости, Бог хочет узнать, кто из них сильнее, говорили люди.
Величественный Ипподром, краса и гордость Стамбула, был местом, где на протяжении не одной тысячи лет устраивались празднества, собиравшие шумные толпы зрителей – мужчин всех возрастов. Если зрелище приходилось им по душе, они разражались одобрительными возгласами и смехом; если же представление не нравилось – сопровождали его громким топотом и проклятиями, бросая на арену все, что попадалось под руку. Со времен императора Константина нравы толпы почти не изменились: она по-прежнему жаждала развлечений, но угодить ей было делом нелегким.
На одной из трибун, посреди деревянных скамей, возвышалась ложа, огороженная позолоченными перилами. Там, на высоком кресле, открытый всем взорам, восседал султан Сулейман: высокий худощавый человек с длинной шеей и жидкой бородой. За креслом султана стояли великий визирь Лютфи-паша, недавно женившийся на сестре повелителя, и прочие члены дивана. В глубине ложи сидела султанша Хюррем, окруженная своими служанками. Парчовые занавеси скрывали их от посторонних глаз. Всем прочим женщинам, за исключением супруги правителя и ее приближенных, вход в ложу был заказан.
Иноземные посланники находились в отдельной ложе. Посол Венеции сидел, напряженно выпрямившись. Взгляд у него был отсутствующий, а на кафтане сверкала сапфировая брошь, что не ускользнуло от внимания Джахана. Рядом с венецианцем разместились: посол Рагузы, посланник из Флоренции, где правило семейство Медичи, подеста Генуи, легат польского короля и знатные путешественники, прибывшие из земли франков. Чужестранцев легко было отличить от жителей Стамбула не только по диковинным нарядам, но и по особому выражению лиц, на которых недоверие смешивалось с пренебрежением.
Празднество продолжалось вот уже несколько дней. По ночам город сиял, словно глаза новобрачной. Огни ламп, факелов и фейерверков взрывали темноту. Бесчисленные каики, подобно кометам, скользили по водам бухты Золотой Рог. Торговцы сладостями предлагали гуляющим леденцы в виде птиц и зверей. Улицы были увешаны цветочными гирляндами. Накануне на скотобойне было заколото столько баранов, что вода в ручье, протекавшем поблизости, покраснела от крови. Разносчики сновали в толпе с подносами, на которых лежали горы риса, приправленного курдючным жиром. Даже тот, кто уже набил живот до отказа, не мог устоять перед шербетом и зерде[13] – лакомствами, способными соблазнить и сытого. И богатые и бедные угощались этим блюдом с равным удовольствием.
Сегодня два султанских отпрыска проходили через ритуал обрезания вместе с сотней других мальчиков незнатного происхождения. Утром сыновья ремесленников, каменщиков и уличных торговцев вместе с сиятельными особами ожидали, когда наточенное лезвие отсечет их крайнюю плоть. Теперь этот волнующий момент остался позади. Некоторые мальчики украдкой всхлипывали, вспоминая о потрясении и боли, которые им довелось испытать, другие же, успев позабыть о неприятном, смеялись, наблюдая за представлением театра теней, устроенным специально в их честь.
Джахан был бы не прочь слиться с беззаботной толпой гуляющих, но предстоящее выступление, назначенное на последний день праздника, не давало ему покоя. Рано утром он пригнал слона в сарай, расположенный поблизости от Ипподрома. Чоту пришлось заковать в цепи, что было ему совсем не по нраву. Впрочем, съев гору яблок, слон утешился и пришел в бодрое расположение духа. Джахану, который буквально места себе не находил от волнения, оставалось только завидовать невозмутимости своего питомца. За минувшую ночь мальчик глаз не сомкнул, губы его кровоточили, потому что он каждую минуту беспокойно покусывал их.
