Двухэтажный госпиталь Святой Екатерины располагался неподалеку от родосских морских стен Бурго, между воротами Пресвятой Девы и Святой Екатерины. Там же были католическая церковь и небольшая греческая — обе в память все той же святой, а чуть поодаль — прекрасный готический храм Богоматери Бурго, увы, уничтоженный бомбардировкой во Вторую мировую войну. Этот островок католицизма был почему-то внедрен в еврейский квартал, который можно было бы назвать "гетто", если б употребление этого термина в нынешние времена считалось уместным [29].
Деньги на постройку госпиталя Святой Екатерины дал итальянец, орденский адмирал Доменико д’Альманья в конце XIV века, и он же передал в его пользу ветряные мельницы, а также еще кое-какую недвижимость.
Надо сказать, что это строение не было исключительно медицинским учреждением и порой просто использовалось как пристанище для состоятельных благородных гостей, которым обеспечивался уход и пропитание. Однако Торнвилля привела сюда рана.
Приходил доктор, долго осматривал голову и особенно глаза, одобрил проведенное корабельным врачом первично лечение, а затем распорядился напоить больного какой-то тошнотворной дрянью, промыть рану чем-то едким и перевязать заново. Промывали быстро, но больно, осталось лишь перевязать.
В ожидании этой последней пытки Лео хотел было придремать, и тут… Бред — не бред, сон — не сон? Его голову приподняла Элен! В какой-то несуразной монашеской рясе болотно-зеленого цвета, но с непокрытой головой — слава Богу, стало быть, не монашка! Элен села на постель, положила голову Лео к себе на колени и начала старательно перевязывать!..
Вот мечта любого рыцаря — получив рану в бою, попасть на попечение любимой, а верх романтизма — торжественно умереть на ее руках, исторгнув с единственным поцелуем последний вздох…
До сих пор не веря себе, Лео спросил:
— Неужели это ты, а не добрый призрак?
— Я это, я. Кому ж еще быть! Я опять поссорилась с великим магистром и снова нахожусь в ссылке на принудительной работе.
Вот и первая неприятная новость — Лео уж было подумал, что Элен пришла ради него: "Странно и наивно, конечно, но если б так и было…" При этой мысли сердце у юноши забилось чаще.
— Я… Так хотел тебя найти, но не успел…
— Не думаю, что тебе сейчас можно и нужно разговаривать. Я так и решила, что тебя куда-то услали — давно не попадался на глаза.
И Торнвилль вновь ожил! Значит, он ей небезразличен! Но все-таки случайно она здесь оказалась или нет? Лео боялся спросить, только пристально смотрел в ее карие глаза, а она не отводила взгляд и нежно-снисходительно улыбалась.
Этот эпизод и стал рождением любви. Да, это она, любовь! Если раньше Лео восхищался Элен, но то и дело поглядывал на других дам, то теперь он твердо знал — она и только она ему нужна. Львица — так окрестил он ее.
Если доселе Амур лишь издали обстреливал его и Элен, не особенно заботясь, достигают ли стрелы своей цели, то ныне взялся за дело всерьез.
Разумеется, внучатая племянница орденского маршала не думала, что все примет такой оборот. Ум Лео Торнвилля она отметила давно. Кроме того, рыцарь был молод и достаточно красив — если не как Аполлон, то уж, во всяком случае, привлекателен. А теперь Элен почему-то оказалась очень рада, что стечение обстоятельств заставило ее прийти к Торнвиллю и перевязать. Конечно же, она приходила делать перевязки и впредь.
Когда Лео видел ее — блаженствовал, когда нет — изводил себя в отчаянии. Как всякий ослепленный чувством, он считал, что видит ее мало, и говорит не то, что нужно. Это его состояние подметили Джарвис и Даукрэй, заодно порадовав известием, что сохранили его оружие, включая д’Обюссонов меч. Склянку с тунисским маслом, купленную Торнвиллем для Элен, не нашли, однако Элен, кажется, и не ждала подарков.
Один раз она ему спела. Неровный свет факела — уже темнело — плясал на ее болотной рясе, а она, уютно присев на раскладном стуле без изголовья кровати, перебирала тонкими перстами струны лютни и пела на французском языке густым, сочным голосом, самым приятным на свете — голосом любимой женщины:
Пигмалион, что был весьма искусен
в резьбе по камню, мастерством своим
он создал образ так, как задумал,
а затем был пленен Любовью, которой покорны все сердца,
и пожелал овладеть живым образом,
которому отдал свое сердце;
и в конце его желание исполнилось
ради страсти, в которой он был так настойчив.
Посему мне кажется, что истинный любовник не должен
думать ни о чем прочем, как вести достойную жизнь
и служить своей даме, где бы она ни была,
в добром настроении и с благородным сердцем,
ибо стойкая надежда, которая преумножает благо,
имеет власть и право над всеми добрыми делами.
Потому и Пигмалион получил свою возлюбленную —
ради страсти, в которой он был так настойчив [30].
Лео показалось, что так Элен открыла ему свои чувства — в ином случае было бы неосмотрительно с ее стороны петь охваченному страстью именно эту песнь! Она дала ему руководство к действию! Да он ради нее, своей Львицы… на все готов!
Так не хотелось, чтоб она уходила… И заветные слова сорвались с его уст:
— Может, ты останешься, прекрасная Элен?.. Останься до рассвета. Ведь никто сюда не войдет, чтобы проверить.
Она не возмутилась, не разгневалась, но и не согласилась.
— Нет, — спокойно и грустно ответила она. — Мне надо идти, уже поздновато. Завтра увидимся. А называть меня прекрасной Элен не надо — на Родосе это плохая примета.
— Почему? — искренне удивился Лео. — Ради тебя можно и Трою десять лет осаждать…
— А ты не знаешь, что случилось с Еленой после осады? Тебе это расскажет любой грек… По крайней мере, из образованных, — и удалилась, оставив юношу в полном недоумении и горьком расстройстве. Наверное, она обиделась, хотя и не подала виду. Наверное, все-таки не ко времени было это предложение остаться?..
Этого самоедства хватило, чтоб не спать всю ночь, а утром Торнвилль первым делом спросил врача-грека, что связано с Еленой Прекрасной на Родосе.
Врач хмуро ответил, что он — примерный христианин и с языческими баснями дела не имеет, однако госпитальный канцелярист оказался разговорчивее и с охотой поведал Лео о том, как после смерти царя Менелая его сыновья от первого брака, Никострат и Мегапент, изгнали Елену из Спарты. Она прибыла на Родос к Поликсо, вдове родосского царя Тлеполема, павшего под Троей сына Геракла, бывшей ее знакомой. Виня Елену в смерти мужа, она подослала к ней, когда она купалась, своих служанок, которые, захватив ее, повесили на дереве. Так прекраснейшая из женщин завершила свой земной путь.
— Кроме того, — закончил свой рассказ грек, — известно из Плиния, что в нашем линдосском храме Афины — теперь там крепость крестоносцев — хранилась чаша из электрона — сплава золота и серебра, дар Елены Прекрасной, отлитый по слепку с ее персей. Видимо, они того действительно заслуживали.
— Не удивлюсь… — вздохнул Лео, вспомнив очертания тела Элен, проступавшие даже под бесформенным зеленым балахоном.
Наверное, из-за этой истории, случившейся на Родосе, и вправду не следовало называть Элен прекрасной. Но как еще можно было ее назвать?.. Слишком твердо засело в голове Лео еще с дядиных уроков это словосочетание — Елена Прекрасная.
Только теперь он понял всю ту кипящую игру страстей античных героев вокруг одной женщины… Агнешка, Урсула, Шекер-Мемели… Все они казались скромными тенями, недостойными нести шлейф платья Элен (не говоря уж о ее рыбоглазой служанке), и уже не тревожили воображения рыцаря даже в воспоминаниях.
