появлении очередного вооруженного отряда все, кто был на насыпи, бросались в сторону. Напуганные крестьяне уводили скот, возницы резко дергали вожжи, чтобы успеть съехать на обочину.
Многие путники тоже садились в траву и доставали припасы. Выждав, пока осядет пыль, они торопливо возвращались на дорогу, шли или ехали дальше. До следующего переполоха.
Когда на тракт выкатилась позолоченная колесница, за которой громыхало с десяток крытых обозных армамакс Геродот удивленно воскликнул:
— Ого! Не иначе это сам сатрап Фарнабаз со слугами и гаремом... Пиши: с паломниками идет Верховный фригийский жрец.
На второй день все повторилось: топот солдатских сапог, пылевая хмарь над трактом, запах гари с поймы Герма, наблюдение за передвижением войска, подсчеты...
Вернувшись в хан, разведчики без сил повалились на курпачи.
— Завтра ты остаешься в городе, — усталым голосом заявил Геродот Поликрите. — Я полезу на Тмол, надо сверху посмотреть, откуда идет войско... По вымпелам и снаряжению понятно, что это не армении, не персы и не мидяне, но вдруг с востока тоже армия на подходе... На горе я это увижу.
— А мне что делать? — обиженно протянула Поликрита.
— Как что... — Геродот изобразил удивление, — переписывай данные с остраконов на дифтеру... Мы же не можем сдать Харисию мешок исцарапанных черепков. Это несолидно...
Потом обнял саммеотку:
— Знаешь, я бы без тебя точно не справился. Сразу и считать, и писать трудно... Так еще и головой вертеть надо, чтобы не спалиться.
— Ладно, — она смирилась. — Только будь осторожен.
— Так, на всякий случай... — Геродот серьезно посмотрел ей в глаза. — Если к вечеру не вернусь, не жди меня и не ищи. Избавься от остраконов... Бери дифтеру и возвращайся в Эфес. В новолуние передай ее Харисию... Я не пропаду.
Поликрита хотела возразить, но он закрыл ее рот поцелуем.
Геродот поднялся до рассвета, заботливо поправил овчину на спящей подруге, затем подхватил мешок с черепками. Луна еще нежилась в мохнатых лапах пихт, а он уже взбирался по козьей тропе к вершине гряды.
Прохладный бриз ерошил волосы. Небо за спиной медленно светлело. Под ногами мягко пружинили кочки мышиного горошка. Ущелье ворчало смутным рокотом, словно ему не нравился карабкающийся по склону человек.
На седловине ярким пятном маячил сигнальный огонь заставы. Между колоннами мраморного портика двигалась фигура часового. Далеко на севере, среди темных вспученных громад, в небе вырос белый кипарис с зыбкой расползающейся верхушкой.
Вскоре соседняя вершина Месогида тоже окуталась клубами. Часовой на Тмоле тут же подбросил в костер сырого лапника, от которого повалил густой белый дым.
«Пикеты предупреждают друг друга о продвижении войска», — догадался галикарнасец.
Геродот обошел заставу по кустам барбариса. Выбрав утес с хорошим круговым обзором, улегся среди камней. Извилистая пойма Герма была перед ним как на ладони.
Еще пустая дорога повторяла изгибы речных излучин, теряясь за скалами Сипилы, и где-то далеко тонкой, почти незаметной в рассветной мгле нитью уходила на север.
Разведчик приготовился ждать.
Когда горизонт на востоке вспучился желтой дугой, дорога ожила. Боковым зрением он заметил смутное шевеление за Гермом. Присмотрелся: точно, с севера, со стороны Пропонтиды, по долине вилась темная пунктирная линия.
Геродот повернул голову на восток. Писидийский тракт казался пустым. Хотя по обочине медленно ползли черные точки. Галикарнасец решил, что пастух гонит скот на пастбище.
Но еще долго из-за Сипилы никто не показывался. Наконец, на дорогу жирной извивающейся гусеницей вывалилось войско. Натертые до блеска бронзовые яблоки копий искрились в первых лучах солнца.
Геродот начал увлеченно считать. Потом в нетерпении схватил сумку, достал остракон и ножом нацарапал первую цифру. Снова уставился в просторную золотистую даль.
Внезапно за спиной раздался окрик: «Эй!»
Скорее по наитью, чем осознанно, он спихнул свободной рукой мешок с черепками. Осыпь дробно зашуршала вниз по склону. Мешок вместе с гравием сорвался со скалы и полетел в пропасть.
Геродот развернулся. Над ним стояли двое. Часовой уткнул острие копья ему в грудь. Глаза стоявшего рядом десятника-датапатиша смотрели жестко и холодно.
— Ты кто? — спросил офицер на лидийском диалекте койнэ.
— Пастух, — стараясь скрыть испуг, соврал галикарнасец. — Потерял коз, вот ищу теперь...
Лидиец подошел к нему и уставился на долину.
Процедил:
— Ищешь коз, а наблюдаешь за дорогой.
— Он что-то сбросил, — прервал командира часовой. — Я видел!
Датапатиш посмотрел на обрыв под ногами:
— Жалко, не достать... Давай, вставай, — он пнул галикарнасца ногой. — В караульном доме разберемся, что ты за птица.
Геродот молча поднялся.
5
Его привели к саманному сараю.
На глазах у удивленного караула втолкнули в помещение зиндана. За спиной глухо звякнул засов. Но почти сразу послышались голоса: задержавший Геродота десятник докладывал, а глухой бесцветный голос с сильным персидским акцентом задавал вопросы.
Датапатиш уверенно сказал: «Ангелиофор».
Сотник-сатапатиш переспросил: «Джасус?»
Датапатиш подтвердил. Потом привели задержанного. Сатапатиш с хмурым напряженным лицом приказал ему встать спиной к стене.
Сразу спросил:
— Такабаров считал?
— Нет... — начал оправдываться Геродот, но задохнулся от сильного удара поддых.
— Будешь врать, пожалеешь, — бесстрастным тоном сказал
