довольно приветливо, из-за патриархального уклада своей жизни очень неохотно пускали на постой холостых мужчин. Цены на жилье с прибытием каждого очередного транспорта резко ползли вверх, достигая пятнадцати и более лир в месяц за какой-нибудь чулан, лишенный мебели и всяких удобств.
Позже для семей решено было создавать общежития. Их обитателей в разное время насчитывалось свыше 600 человек, в том числе 325 женщин и 80 детей. Одно из таких общежитий оборудовали в большом, некогда роскошном доме, о чем говорили остатки мраморной террасы в саду, красивые высокие потолки, большие проемы окон, следы бывших туалетов. Новые жильцы заложили кирпичом все щели и законопатили их водорослями, вместо дверей повесили одеяла. При отсутствии печей каждая семья устроила в своей комнате примитивный мангал, служивший и печью для отопления, и очагом. Дым в таких общежитиях не давал дышать, поэтому, как только позволяла погода, еду готовили во дворах на костре. В одну комнату селили по 2–4 семьи, то есть по 6—10 человек, поэтому ее еще делили простынями и одеялами на кабинки для каждой семьи. Как правило, спали не раздеваясь вповалку на полу. При этом жизнь в общежитиях отягощалась еще одним, самым тяжелым в моральном отношении – вынужденным сожительством бок о бок с совершенно чужими и часто чуждыми по воззрениям и привычкам людей. Поэтому обитатели общежитий покидали их при первой же возможности. Поиски своего угла приводили к тому, что семьи продавали свой последний скарб, чтобы уплатить за комнату или построить собственное жилье. Обычно это были две-три стены какого-нибудь уцелевшего частного дома. Сложнее всего было делать крышу, так как отсутствовали балки для перекрытий. Их часто заменяла сетка, сплетенная из колючей проволоки. Сверху на нее наваливали кустарник, валежник, тростник, морскую траву, а потом все это засыпали землей. Однако крыши часто протекали от дождя, а иногда обрушивались.
Несмотря на это, такие жилища получили большое распространение – и скоро из них образовались целые улицы. Почему-то их стали называть дачами, а на некоторых появились даже дощечки с названиями: «Тоска по Родине», «Одинокая», «Надежда». Были и другие варианты жилищ, еще более экзотические. Например, группа семейных офицеров-авиаторов поселилась в прибрежных пещерах, какой-то офицер с женой долгое время жил в выброшенной на берег полусгнившей фелюге. На старом турецком кладбище заселили каменный резервуар испорченного водоема. Над ним долгое время развевался российский флаг и виднелась надпись, наполненная истинно русским юмором – «Дача Мечта».
Но жизнь продолжалась даже в таких условиях. За первые полгода пребывания русских в Галлиполи было зарегистрировано 49 новых браков.
Не чужда была галлиполийцам и культурная, и даже спортивная жизнь. Издавались машинописные журналы с массой стихов и рисунков, которые печатались в канцелярии штаба корпуса по ночам, когда были свободны пишущие машинки. Даже в футбол играли и соревновались в чисто русском гиревом спорте. А сколько радости было, когда то ли в офицерском собрании, то ли на большой свободной площади прямо в полевом лагере устраивались концерты художественной самодеятельности. Когда же приезжала знаменитая певица Надежда Плевицкая, жена командира Корниловского полка генерала Скоблина, день вообще становился праздником.
Вот и в этот ясный февральский день, когда солнце уже не просто светило, а прогревало землю почти по-летнему (климат здесь тому благоприятствовал), знаменитая русская певица Надежда Плевицкая, жена белого генерала Скоблина приехала в лагерь не только в сопровождении мужа, но и многих штабных офицеров из города. Она поднялась на специально для подобных мероприятий построенные подмостки. Пока она поднималась, не утихал шквал аплодисментов и криков: «Виват, Плевицкая!», «Браво!». Она долго стояла, улыбаясь, ждала, пока публика успокоится. Стоявший чуть позади нее сопровождавший ее гармонист потихоньку перебирал аккорды, настраивая свой инструмент.
– Здравствуйте, доблестные русские гвардейцы! – наконец приветствовала она всех сидящих на скамьях, стоящих, даже устроившихся на камнях, редких деревцах, причем не только офицеров, но и гражданских, и женщин, и детей.
Поляна вновь взорвалась аплодисментами. Потом она пела своим чудесным меццо-сопрано. Начала с «Калинки», разогревая публику.
– Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода малинка, малинка моя!
Ах! Под сосною под зеленою
Спать положите вы меня;
Ай-люли, люли, ай-люли,
Спать положите вы меня…
– «Лучинушку» давай! – крикнул кто-то.
– Ну что же, «Лучинушку» так «Лучинушку», – согласилась Плевицкая.
Не многие знали, что эту песню композитора Варламова на слова Семена Стропилова с ней лично разучивал Федор Шаляпин, который и сам имел ее в своем репертуаре. Гармонист заиграл вступление, и в нужный момент певица запела:
– То не ветер ветку клонит,
Не дубравушка шумит —
То моё сердечко стонет,
Как осенний лист дрожит;
Извела меня кручина,
Подколодная змея!..
Догорай, моя лучина,
Догорю с тобой и я!
Не житьё мне здесь без милой:
С кем теперь идти к венцу?
Знать, судил мне рок с могилой
Обручиться молодцу…
Эта удивительная певица, тогда только начинавшая немного увядать, высокая стройная женщина, стала кумиром русской галлиполийской военной молодежи. Ее и буквально, и в переносном смысле носили на руках.
Леонид Линицкий весьма довольный возвращался в свою палатку. Ранние сумерки опустились на лагерь, обитатели которого разбредались кто куда – по своим палаткам, землянкам, домишкам…
И вдруг Линицкий услышал, как кто-то его позвал. За те несколько месяцев, которые он провел здесь, он успел уже познакомиться и близко сойтись с несколькими беженцами, даже с одной женщиной. Но этот голос не походил ни на один из знакомых ему. Возможно, звали совсем не его: мало ли здесь Леонидов. Между тем он снова услышал:
– Леонид! Линицкий! Чертяка, постой!
А вот это уже точно о нем. Он остановился и стал оглядываться по сторонам, ища того, кто его звал. И тут он увидел некоего ротмистра, махавшего рукой и пробиравшегося сквозь толпу. И лицо этого ротмистра показалось ему весьма знакомым. Так и есть! Это был его двоюродный брат по отцу Александр Линицкий. О боже! Встретить здесь, в тысяче километров от родины родного человека! Разве такое возможно?
– Александр! – радостно закричал Леонид и побежал навстречу наконец-то вырвавшемуся из толпы брату.
Они встретились, обнялись, смеялись от безумной радости, хлопали друг друга по спине, по плечам, снова обнимались.
– Как я рад, что ты тоже здесь, Леонид! Ты где устроился?
– Да вот здесь в одной из палаток. Пойдем ко мне в гости! А ты где?
– А я
