Талыбов привез с собой кипу газет. Некоторые из них были совсем желтые, подобно бумаге из-под гусениц шелкопряда, на других ясно обозначались складки. Но были и совсем свежие. В кабинете Шабанзаде, потрясая кипой газет, Талыбов говорил:
— Следует оставить оружие.
— Как? Вы разоружаете нас?
— На что нам оружие! Мы уничтожим их прогнившие идеи посредством агитации, газет. Пусть они почувствуют, что вступили на кривую дорожку.
— Так вы и убили Кербалая посредством газет!
— Убьем. Вам неведома сила, заключенная в них.
Этот спор между Талыбовым и Абасгулубеком длился долго. Наконец Абасгулубек махнул рукой, поднялся и скинул с плеча ремень, на котором висела кобура маузера, положил его на стол Шабанзаде.
За день до этого Талыбов знакомился с личными делами Абасгулубека и Халила.
— Не нравится мне этот бек, — сказал он.
— Не вижу причин не доверять ему, — ответил Шабанзаде. — Люди знают его. Абасгулубек — организатор отряда «Красный табор», он сражался с врагами в Нахичевани, Зангезуре, в Дералаизе. Устанавливал в этих местах власть Советов. Передал свою землю государству. А сейчас руководит строительством большого цементного завода. О, если бы у нас был десяток таких коммунистов, как он.
Талыбов подчеркнул аккуратно отточенным карандашом слово «бек».
— Факт или нет?
— Факт-то факт, но я верю не этой приставке, а своему сердцу.
Талыбов повернулся, внимательно вгляделся в глаза секретаря.
— Скажите, отчего вы выбрали для этой цели именно его?
— Он пользуется большим авторитетом. Ни с кем иным Кербалай Исмаил не станет говорить.
— Вы можете поручиться, что он выполнит задание?
— Да.
— Хорошо. Этот разговор, я надеюсь, останется между нами.
Шабанзаде кивнул.
...А Талыбова все еще не оставляли сомнения. «Пусть это будет еще одним испытанием. Его семья и дети здесь. Мы ничего не теряем. Если он выдержит и этот экзамен, в него можно будет верить всегда».
В тот же вечер, перед отъездом, в узком темном коридоре гостевого дома его остановил невысокий человек в старой шинели.
— Вы хоть знаете, кто такой Халил? — в упор спросил этот человек.
Талыбов сначала испугался этой встречи и даже сунул руку в карман, за пистолетом, но, поняв, что опасности нет, решил выслушать незнакомца.
— Кто?
— Террорист. Я член партии. Я могу это сказать при всех. Не думайте, что я боюсь кого-нибудь.
Увидев, что Талыбов внимательно слушает его, он продолжал:
— Был у нас сельский староста. Халил, собрав родственников и друзей, спрятавшись за арыком у мельницы, убил ни за что человека. Разве так надо вести классовую борьбу? Разве совместимы революция и террор? И можем ли мы держать в своих рядах террористов? Я это у вас спрашиваю, товарищ Талыбов.
За подготовкой к отъезду разговор этот как-то постепенно стал забываться. «Убит сельский староста. Ну и черт с ним. Мало у меня забот!» Но сейчас он почему-то снова вспомнил тот вечерний разговор. Чуть придержав коня, он дождался, чтобы Халил приблизился, спросил у него:
— Товарищ председатель, говорят, вы убили старосту?
Халил ответил не сразу. Он посмотрел на ворону, которая было села шагах в двадцати от всадников, но с их приближением снова взлетела и удалилась на такое же примерно расстояние.
— Мне уже задавали этот вопрос.
— Значит, вы занимались террором?
— Наш Халил крупный террорист, — сказал Абасгулубек, громко рассмеявшись. — Об этом спрашивала его и комиссия по чистке. А он ответил, вы, мол, убили царя, а мы — местного царька. Зато быстрее установили Советскую власть.
— Вы прошли комиссию по чистке?
— А как же? Комиссия похожа на тот новый аппарат. Как его название, Абасгулубек?
— Рентген. Верно говоришь, Халил. В этой комиссии — как на рентгене. Просвечивают с одной стороны, а видно с другой. Он вышел чистым. И пятнышка не нашлось. А вопрос о старосте был вымышленный.
«Если он прошел комиссию, значит, не опасен», — подумал Талыбов.
Сильные кони легко несли своих всадников. Все вокруг было окрашено в белый цвет: и горы, и леса, и равнина. И посреди этой широкой белой равнины чернели только фигуры трех всадников.
Когда они подъехали к Карагая, Талыбов придержал коня.
Время было посоветоваться, но Абасгулубек, не сказав ни слова, пустил коня вперед. Длинная серая шинель прикрывала его колени. Одна пола шинели примерзла к уздечке, блестевшей словно серебряная.
Халил пришпорил своего коня, обогнал Талыбова. Они переглянулись. Лицо Талыбова неприятно поразило Халила. Теперь это было лицо бесконечно усталого и загнанного человека. Он не стремился ехать впереди всех, а, наоборот, старался придержать коня. Халил не раз сталкивался с проявлением трусости, и, как всегда, оно вызывало в нем чувство брезгливости и неприязни.
В душе Талыбов не верил Абасгулубеку. «В опасную минуту, перед лицом смерти, он сможет перейти на сторону Кербалай Исмаила. Глупо умирать здесь, среди этих угрюмых Скал. И могилы никто не сыщет... Надеяться можно все-таки на Халила. Как-никак из бедняков. Советская власть сделала его человеком. И наверно, крепкий человек, раз прошел комиссию по чистке. Эта мысль принесла Талыбову некоторое спокойствие.
Сейчас он нашел в своей душе оправдание тому, что тайно от спутников захватил оружие. Ощущая холодное прикосновение пистолета к телу, он чувствовал, что обретает потерянное равновесие. Талыбов сунул руку в карман, погладил отполированную гладь металла и только после этого тронул коня.
***
Мелкие камни, сорвавшись со скалы, с шумом скатились вниз. В ущелье раздался гром. Часовой открыл глаза. «Началось», — подумал он. Тревожно забилось сердце. Он поднял винтовку, взялся за затвор. Пальцы, казалось, одеревенели. Он услышал близкое ржание коня, и шагах в тридцати от скалы показался всадник.
— Стой, буду стрелять!
Ему никто не ответил. Часовой, прижав приклад к животу, что есть силы тянул затвор, но ничего не получалось.
«Пропал я», — подумал часовой, готовый заплакать от страха и сознания своей беспомощности. «Кербалай убьет меня», молнией пронеслось в его голове.
— Эй, Расул!
Человек, которого он звал, грелся у костра, разведенного в гроте. Он держал руки над костром так, что издали они напоминали крылья птицы. Расул стоял, подняв воротник шубы, оттого не слышал крика товарища. Если бы в этот миг сорвалась скала и завалила вход в грот, он бы ничего не знал.
— Ой, это же Абасгулубек!
Ужас охватил часового. Словно боясь потерять равновесие и упасть, он прислонился к скале.
«Разве можно выстрелить в Абасгулубека! Говорят, что пуля не берет его».
— Стойте!
Абасгулубек дернул уздечку, остановил коня.
Абасгулубек не раз глядел в лицо смерти, терял друзей и товарищей, но смириться с этим никогда не мог. Смерть казалась ему трагической нелепостью, чем-то противоречащим человеческому естеству и сознанию. Он дорожил своим именем, никогда не поступался честью, но этот окрик заставил его осознать, что сейчас может прогреметь выстрел и все понятия чести и доброго имени развеются вместе с дымом выстрела. Если часовой и промахнется, ои вспугнет коня, и тогда конь и всадник скатятся в ущелье. Но возврата нет.
Абасгулубек дал знак Халилу остановиться. Часового за скалой не было видно, и ему стало не по себе от ощущения, что обращается не к человеку, а к безжизненному камню.
— Мы — гости Кербалай Исмаила. Мы едем к нему! — крикнул он, сложив руки рупором.
Казалось, он говорил со сцены огромного театрального зала, а стоустый хор за его спиной повторял: «Мы едем к нему... Едем к нему... к нему...» Словно стоявшие в отдалении друг от друга глашатаи повторяли слова Абасгулубека, и, таким образом, голос его катился до самого Кербалай Исмаила.
— Кербалай — гостеприимный человек, но сейчас он болен. Никого не принимает, — крикнул часовой.
Абасгулубек двинул коня вперед.
— Гостю говорят: «Добро пожаловать».
— Гость — посланец аллаха, но сейчас вы пожаловали не вовремя.
— Сообщите Кербалаю, что к нему едет Абасгулубек Шадлинский.
Все это время часовой боялся признаться даже себе, что узнал всадника, но эта фраза свела на нет его решимость. Он помнил те дни, когда Абасгулубек привез в Карабаглар останки убитого сына Кербалая. И каждый раз, когда заходил разговор о гибели Ядуллы, все с благодарностью вспоминали Абасгулубека. Он видел, с каким уважением, чуть ли не с шахскими почестями, встречали Абасгулубека в Карабагларе, и теперь боялся, что вызовет гнев Кербалая, если не окажет должного уважения гостю. Он подумал: «Кто я такой, чтоб ссориться с Абасгулубеком?»
— Вы один, бек?
— Нас трое. Кстати, кто ты такой? Никак не разгляжу.
— Вряд ли вы меня помните, бек. Меня зовут Самандар.
