Ознакомительная версия.
— Ну вот, моя прелесть, — сказал Хомутов супруге, — видишь, как все получилось, и ты стала у меня атаманшей!
***
А рядом-то — Донбасс, не забывайте об этом, и на землях казачьих — славные Грушевские копи, дающие лучший антрацит в мире. Дрова были дороги, а потому казаки в станицах отапливали свои курени антрацитом, на нем работали сельские кузницы, его продавали в другие города, на нем работал сталелитейный завод в Луганске. А шахтеры, недовольные жизнью, толпами шли в Новочеркасск — жаловаться Хомутову; известно, что однажды работяги даже из Царицына (!) протопали 450 верст по степи, в зной и безводье, чтобы Хомутов защитил их от грабежа подрядчиков, и Михаил Григорьевич никого не отвергал, всех выслушивал, никто не ушел от него, не получив помощи…
— Наш атаман никого не боится, — говорили на Дону. — У него и сам царь в приятелях, а с нами прост, приходи любой, двери у него настежь. Не спит — нас поджидает…
Отчасти это верно. После служебного дня, наругавшись, Хомутов отворял двери на улицу (порога-то не было!) и, сидя в кабинете, если слышал чьи-либо шаги в сенях, то зычно выкрикивал: «Эй, кто там? Иди сюда…» Всемогущий атаман, простой и домашний, был в вечерние часы доступен и старому казаку с шевронами, и базарной торговке, и любому мальчонке. Энергии атамана можно было позавидовать, и недаром же В. А. Параев, общавшийся тогда с Хомутовым, писал, что после кончины Власова энергии еще прибавилось, вместо одного атамана, казалось, стало два-три — так много успевал он исполнить. Хомутов пробуждался с первыми петухами и крутился до ночи, начиная свои дни с посещения базара, где ругался с купцами, чтобы разгребли нечистоты и разогнали бездомных собак, а все дни трудился в поте лица, и штаб Войска Донского напоминал министерство с разными департаментами, у Хомутова был даже чиновник, который докладывал ему о развитии русской литературы…
Чтобы не быть голословным, приведу один из обычных диалогов, какие возникали каждый раз, когда Хомутов устраивал прием служащих в Атаманском дворце. Он выходил из кабинета, оглядывая сонмище чиновников, военных и местных помещиков.
— Опять, черт побери, на Аксайском мосту плашкоут разбило. Где инженер? Пора придумать защиту ото льдин. Среди людей он замечал архитектора Вальпреда:
— Иван Осипыч, ты тоже думай… Я сегодня твоего подрядчика поколотил. У него рабочие сухой кирпич на известь клали. Лень водой обрызнуть! Да скажи мясникам, что, если мусор у лавок не уберут, так плакать им кровавыми слезами. Полицмейстер, где ты, солнышко? Посади-ка своего пристава на гауптвахту, и пусть посидит на хлебе, чтобы дела не забывал…
Шествие вдоль ряда людей продолжается. Сам большой ловелас, Хомутов надзирал за нравственностью и, отстранив от себя бабника Лукоедова, желавшего приложиться к плечику атамана, сказал ему:
— Я ж тебе не гувернантка, чтобы меня целовать. Господа, гляньте на этого донжуана. Зазвал к себе монашенку, а сам под рясу полез… А ну — пошел вон! Бабуин несчастный…
На глаза Хомутову попался дирижер Шейер.
— У тебя там первая скрипка — казак Серомахин, талантлив, дьявол, будущий Паганини. Надо бы его от Войска Донского укрепить, да чтобы в консерваторию ехал — учиться.
Следующий номер с Черевоквым (по крестьянским делам):
— А, Петр Федорыч, с праздником тебя.
— Какой праздник нонеча, атаман?
— Ну, как же! Вот пишут о свободе, а ты, сознавайся, мужичков-то в Большове высек… Это всегда так: кто не умеет с народом разговаривать, тот за розги хватается.
Чиновнику гражданского суда Попову:
— Давно не виделись, Николай Иваныч, ну, сознавайся, сколь народу засудил. Жалуются люди, что дела волокитничаешь.
— Точно так-с. Бумаг много. Не справиться.
— А ты бумаги-то разгреби, чтобы людей видеть за ними. Навытяжку стоял перед атаманом горный инженер Врангель:
— Вот и вы, барон! Что у тебя там, на шахтах, творится? Человек упал в неогражденную шахту, вчера бадья с шахтерами оборвалась. Ты меня в преферанс обыграл, остался я при шести на черной курице. Так это не дает тебе право бездельничать. Где Пунчевский? Кто его видел?
Из рядов чиновников выходит член врачебной управы:
— Здесь я, честь имею.
— Что мне с твоей чести, если в твоей больнице на больных халаты не стираны, а тарелки собаки облизывают.
— Знать того не знаю, а халатам срок еще не вышел.
— Брось о сроках! Не с арестантами дело имеешь… Хомутову попался на глаза Карташев, надоевший доносами, которые он вежливо именовал «проектами». Недолго думая Михаил Григорьевич хватал его за глотку и, развернув, выставлял из приемной ударом колена под зад:
— Что ты шляешься? Что ты здесь торчишь? Видеть тебя не хочу! И впредь на глаза не попадайся — расшибу…
Потом — генералу Машлыкину, предводителю дворянства:
— А-а, Иван Лексеевич, друг ситный! Хочешь, обрадую?
— Рад слушать, — отвечал тот.
— Военное министерство вняло моим доводам, что Дону без театра не жить. Кривились там, и без того косоротые, будто атаман Хомутов деньги мотает, а все же строительство театра одобрили… Так что наше дело выиграло. Кстати, — продолжал Хомутов, — моя жена в Петербург ездила, целый воз игрушек привезла, вы навестите ее, эти игрушки надо раздать детишкам в приюте для осиротелых.
Закончив прием, атаман вернулся к полицмейстеру:
— У меня для тебя тоже подарок приготовлен.
— Буду счастлив принять, ваше превосходительство.
— Эй, адъютант, тащи сюда…, не стыдись! Из элегантного свертка Хомутов извлек дохлую кошку и набросил ее на шею полицмейстера, словно горжетку:
— А тебе к лицу, — сказал он. — Эта киска дохлая валялась на Ратной улице, тебя поджидая… В другой раз, увижу падаль на улицах, я на твое благородие еще не то навешу.
Архитектора Вальпрейда атаман просил задержаться:
— Ох, не нравятся мне пилоны в новом соборе.
— По науке все, по науке. Если не стану учитывать законы математики, так я же первый в Сибирь пойду по этапу.
Чиновники и офицеры управления расходились, и Хомутов крикнул вдогонку генералу Машлыкину:
— Да! Когда игрушки в приют потащишь, всей мелюзге приюта от меня один поцелуй передай, и пусть разделят его между собой на равные части… Все по науке у вас, по науке, — ворчал Хомутов, продолжая разговор с Вальпрейдом. — Сибири-то вы боитесь, а вот счета фальшивые на подряды подписывать вам не страшно. Думаешь, я не вижу, что у тебя любовница молодая. Сознавайся, сколько ей платишь?..
Мне, читатель, описывая эти речи, почти не пришлось фантазировать, ибо один из таких разговоров стенографически зафиксировал с натуры некто А. А. Киселев, очевидец таких приемов.
Между тем донские казаки не только выводили лошадей и не только давили виноград для цимлянского — они еще и служили, каждый год провожая молодняк на Кавказ или в Варшаву, несли тревожную службу по охране Черноморского побережья, пресекая турецкую или греческую контрабанду. А стольный град Новочеркасск хорошел, и об этом я хочу рассказать особо. Да, читатель, Михаил Григорьевич 24 года прожил в своей хибаре, с порогом на уровне земли, зато отстраивал жилища для других и не видел в этом ничего зазорного или унизительного для себя, для атамана:
— По мне, так пусть люди будут довольны и счастливы, а мы не бедные — и так проживем…
Осталось сказать, что сделал Хомутов для Донского края.
При нем возник в Новочеркасске Мариинский женский институт и гимназии, а в станицах — училища и школы; появилось даже отделение восточных языков. При нем жители Дона обрели свой театр, открылись библиотеки, где за чтение книг и газет денег не брали. Бесплатным стало лечение в больницах, а больным в аптеках бесплатно отпускали лекарства. Мало того! Хомутов собрал в Атаманском дворце ценнейшую галерею портретов героев казачества, имена которых стали гордостью России (во времена же диктатуры Троцкого, ненавидевшего казачество, эту галерею разорили, а теперь ее заново собирают).
Новочеркасск при Хомугове приобрел городской вид. Малоимущим атаман выделял пособия, чтобы возводили дома, улицы мостились камнем, освещались фонарями. Приезжие из Петербурга говорили, что Гостиный двор у казаков намного краше столичного. Хомутов разрушил лавки Базарной площади, вечно грязной и пакостной, а на ее месте возник громадный цветущий парк — с фонтанами, аллеями и павильонами для отдыха, там вечером играли оркестры, люди танцевали, и не пускали в сад только пьяных. Наконец, Михаил Григорьевич свершил великое дело — за 20 верст от степных родников протянул в город трубы водопровода, и…, не стало прежних болезней. Наконец, от Грушевских угольных копей к Дону побежал паровоз с вагонами, и эта магистраль вошла в общую железнодорожную сеть России…
Всегда помня о людях, Хомутов добился у царя сокращения сроков службы рядовым казакам, чтобы не отрывались они от семей надолго, а из капитала Войска Донского, собранного им, он раздавал пенсии убогим и пособия бедным.
Ознакомительная версия.
