И в самом деле, вот уже два месяца в этой огромной и холодной трапезной жил, работал, смеялся целый деятельный и веселый мирок; вот уже два месяца огромный зал словно поубавился, потому что в нем появились десять верстаков, две наковальни, а в глубине– самодельный кузнечный горн.На побуревших стенах висели рисунки, модели, полки с клещами, молотками и напильниками, шпаги с чудесными, узорчатыми рукоятками и лезвиями филигранной работы, воинские доспехи – шлемы, латы, щиты с золотыми насечками, изображениями богов и богинь, словно созданных для того, чтобы вы забыли, любуясь орнаментом, о назначении оружия. Свет вливался в окна, растворенные настежь, и пение ловких и жизнерадостных подмастерьев оглашало воздух.
Трапезная кардинала превратилась в мастерскую золотых дел мастера.
Однако в тот вечер, 10 июля 1540 года, воскресное безделье на время погрузило оживленный зал в тишину, царившую там целое столетие. Светильник, будто найденный при раскопках Помпеи – так чисты и изящны были его линии, – освещал неубранный стол и остатки роскошного ужина, свидетельствовавшие о том, что нынешние обитатели кардинальского дворца не прочь были иногда отдохнуть, но не были охотниками поститься.
Когда Асканио вошел в мастерскую, там было четыре человека: старая служанка, убиравшая со стола, Катерина, зажигавшая светильник, молодой художник, сидевший в углу и ждавший, когда Катерина поставит светильник на место, чтобы приняться за рисование, и хозяин мастерской, который стоял, скрестив руки и опираясь на кузнечный горн.
Его-то прежде всего и заметил юноша, войдя в зал.
Удивительной энергией и силой дышало лицо этого необыкновенного человека, привлекая внимание даже тех,кому не хотелось его замечать. То был сухощавый, рослый, сильный человек лет сорока, но лишь резец Микеланджело¹ или кисть Риберы² могли бы изобразить его тонкий, решительный профиль, написать смуглое, выразительное лицо или воссоздать весь смелый, величественный облик. Его высокий лоб оттеняли густые брови, и казалось, они вот-вот нахмурятся; ясные, честные, проницательные глаза порой метали молнии в царственном гневе; добрая и снисходительная, но вместе с тем чуть насмешливая улыбка и очаровывала, и внушала робость.Он по привычке поглаживал черные усы и бороду. Его довольно крупная рука с длинными пальцами– ловкая, умелая, крепкая и при всем том тонкая,породистая, изящная, его манера смотреть,говорить,поворачивать голову,живость, выразительные,но не резкие движения, небрежная поза, в которой он стоял, когда вошел Асканио,словом, весь его облик дышал силой:отдыхающий лев оставался львом.
[¹Микеланджело Буонаротти(1475–1564)– великий итальянский художник,скульптор и архитектор эпохи Возрождения. Созданные им грандиозные образы полны силы и движения.]
[²Рибера Хусепе(1591–1652)– выдающийся испанский художник, произведения которого отмечены суровой правдивостью.] Поразителен был контраст между Катериной и художником– учеником Бенвенуто, рисовавшим в уголке. Он был мрачен, нелюдим, морщины уже избороздили его узкий лоб, глаза были полузакрыты, губы сжаты; она же была весела, как птичка, свежа, как распустившийся цветок.
Ее ясные глаза смотрели лукаво, а губы то и дело улыбались, обнажая белоснежные зубки.
Юноша забился в угол; он был медлителен, вял и, казалось, боялся сделать лишнее движение.
Катерина же бегала, вертелась, прыгала, не могла усидеть на месте – жизнь била в ней ключом. Этому молодому, беззаботному созданию надо было двигаться, оно не ведало душевных тревог.
Девушка-резвушка напоминала жаворонка– такой она была живой, так звонок и чист был ее голос, так весело, легко и беспечно принимала она жизнь, в которую недавно вступила. Отлично подходило к ней прозвище «Скоццоне», как окрестил ее хозяин мастерской, что на итальянском языке означало и означает еще в наши дни нечто вроде «сорвиголова». Миловидная, прелестная, по-детски шаловливая, Скоццоне была душой мастерской: она пела, и все притихали; смеялась, и все смеялись вместе с ней; приказывала, и все подчинялись. Ее капризы и причуды никого не сердили.
История жизни девушки – старая история; быть может, мы еще к ней вернемся. Катерина была сиротой, вышла из народа, на ее долю выпало много злоключений… Но девушке улыбнулось счастье, и она с такой искренностью, с такой наивностью радовалась, что ее веселье передавалось всем окружающим и все радовались ее радости.
Итак, мы познакомили вас с новыми действующими лицами, а теперь будем продолжать наш рассказ.
– А-а, вот и ты! Где же пропадал? – спросил учитель у Асканио.
– Как– где? Ходил по вашему поручению, учитель.
– Все утро?
– Все утро.
– Признайся, ты слонялся в поисках приключений!
– Каких приключений, учитель?– пробормотал Асканио.
– Да откуда мне знать!
– Ах ты господи, до чего же вы бледны, Асканио!– воскликнула Скоццоне.– Вы, вероятно, не ужинали, господин бродяга?
– А ведь правда не ужинал!– отвечал юноша.Совсем позабыл.
– О, в таком случае я согласна с учителем!..
Подумайте только, Асканио не ужинал! Значит, он влюблен… Руперта! Руперта! Ужинать мессеру¹ Асканио, да поживей!
[¹Мессер– господин.] Служанка принесла яства, оставшиеся от ужина, и молодой человек накинулся на угощение. Да и как же ему было не проголодаться – ведь он столько времени простоял на открытом воздухе!
Скоццоне и учитель, улыбаясь, смотрели на юношу: она – с сестринским участием, он – с отцовской нежностью. Художник, сидевший в углу, поднял голову в тот миг, когда вошел Асканио; но он снова склонился над работой, как только Скоццоне поставила на место светильник, который схватила, когда побежала открывать дверь.
– Я же сказал вам, учитель, что весь день бегал по вашим делам, – промолвил Асканио. Он заметил, как лукаво и внимательно поглядывают на него ваятель и Скоццоне, и, очевидно, хотел перевести разговор на другую тему.
– По каким же делам ты бегал целый день?
– Да ведь вы сами сказали вчера, что освещение здесь не годится и что вам надобна другая мастерская.
– Разумеется.
– Я и нашел мастерскую.
– Ты слышишь, Паголо? – обратился учитель к художнику.
– Что вы сказали, учитель?– произнес тот, снова поднимая голову.
– А ну-ка, прекрати рисовать да иди сюда!
Послушай, что рассказывает Асканио. Он нашел мастерскую!
– Извините, учитель, но мне и отсюда слышно каждое слово моего друга Асканио. Мне хотелось бы закончить набросок. Право, тут нет греха – раз ты благоговейно выполнил долг христианина в воскресенье, займись на досуге кое-какими полезными делами: работать – значит молиться.
– Друг мой Паголо,– заметил, покачав головой, учитель скорее грустным, нежели сердитым тоном,– поверь мне: лучше бы ты работал поусидчивее и постарательнее на неделе и развлекался, как наши добрые товарищи, в воскресенье. А ты лодырничаешь в будни и лицемерно стараешься отличиться, выказывая столько рвения в праздничные дни.Но ты сам себе господин,поступай, как тебе заблагорассудится…
Ну, рассказывай, Асканио, сынок, – продолжал он, и в его голосе прозвучали бесконечная нежность и задушевность, – что ты нашел?
– Нашел чудесную мастерскую.
– Где же?
– Знаете ли вы Нельский замок?
– Превосходно знаю. То есть я проходил мимо, а заходить не доводилось.
– Но снаружи он вам нравится?
– Еще бы, черт возьми! Но…
– Что– но?
– Но разве он не занят?
– Занят парижским прево, господином Робером д'Эстурвилем. Прево завладел замком, не имея на то никакого права. Кроме того, для успокоения совести мы можем ему оставить Малый Нельский – там, кажется, живет кто-то из его родственников – и удовольствоваться Большим Нельским замком со всеми его дворами, лужайками, залами для игры в шары и мяч.
– Там есть зал для игры в мяч?
– Получше, чем зал Санта-Кроче во Флоренции.
– Клянусь Бахусом¹, это моя любимая игра! Ты же знаешь, Асканио.
– Знаю. И кроме того, учитель, замок превосходно расположен: сколько там воздуха, и какого воздуха – деревенского! Не то что здесь, в этом отвратительном закоулке – ведь мы тут плесневеем, солнца не видим. А там с одной стороны Пре-о-Клер, с другой – Сена и король, король в двух шагах в своем Лувре.
[¹Бахус(греч. миф.) – бог вина и веселья.] – Кому же принадлежит этот волшебный замок?
– Кому? Черт возьми, королю!
– Королю?.. Повтори-ка, что ты сказал: Нельский замок принадлежит королю?
– Именно ему. Остается одно– узнать, согласится ли король пожаловать вам это великолепное угодье.
– Кто– король? Как его зовут, Асканио?
– Франциск Первый, конечно.
– А это значит, что через неделю Нельский замок будет моим.
– Но парижский прево, пожалуй, разгневается.
– А мне какое дело!
