V
Наступала зима, и военные действия всюду почти прекратились. Пользуясь случаем, Сулла отправился в Рим, чтобы получить консульство. Он добился его без труда: союзническая война создала ему славу искусного полководца; рассказы о подвигах его украшались красивыми небылицами; патриции открыто восхищались им на форуме. Он стал кумиром женщин, но оставался спокойным и ко всему равнодушным.
Он подружился с Люцием Лукуллом, остроумным Сизенной и молодым щеголем оратором Квинтом Гортензием Горталом, который больше всего ценил в жизни красноречие, нарядную одежду и роскошные яства, а на плотские удовольствия смотрел как на придатки к ним, считая любовь естественным отправлением организма.
Зато Лукулл был полной противоположностью. Он происходил из знатного рода, был сыном сицилийского претора, который вначале удачно воевал с восставшими рабами, а потом был разбит ими, обвинен римскими магистратами в казнокрадстве и сослан. Метелл Нумидийский приходился молодому Лукуллу дядей со стороны матери, гордой патрицианки Цецилии, знаменитой развратницы. Сам же Люций Лукулл, образованный, говорящий свободно на двух языках, тонкий ценитель красоты и в особенности эллинского искусства, был человек ласковый, обходительный, веселый. Побившись об заклад с Горталом, что изобразит Марсийскую войну, участником которой был, он описал ее греческой прозой, удивив друзей. Он вел строгую, нравственную жизнь, был небогат, горд, а с женщинами и девушками чрезвычайно робок и застенчив.
Сулла полюбил его и, стараясь привязать к себе, приучал к утонченному разврату, который ценил больше всего и который был, по его мнению, лучшим украшением мужа.
Посещая по-прежнему Метеллов, Сулла подружился и с Далматским, верховным жрецом, чья дочь Цецилия Метелла овдовела, лишившись строгого мужа Эмилия Скавра, и стремилась выйти замуж. Будучи прежде «зеркалом женской добродетели», как ее величали в Риме, она после смерти Скавра вела распутный образ жизни, имела любовников и любовниц, и римляне шепотом называли ее fellalrix, а греки — трибадою. Это была еще се увядшая матрона, веселая, с мужественным лицом, твердостью в глазах и непреклонной волей, но крайне податливая в любви. Сулле она понравилась, он стал подумывать о женитьбе на ней, но опасался сплетен. Ночь, проведенная в ее объятиях, устранила всякие колебания, и он отправился переговорить с Далматским.
Метелл встретил его, как всегда, с радостью. Сулла заговорил с женитьбе на Цецилии и намекнул на ее поведение. Верховный жрец побагровел, — еще мгновение — и готова была вспыхнуть смертельная ссора, но Сулла положил ему руку на плечо:
— Не обижайся на меня, прошу тебя — весь Рим говорит о вдове Эмилия Скавра как о простибуле, и не тебе, человеку честному, вводить меня в заблуждение. Боги свидетели, что я не хочу тебя обидеть. Она развратна, но понравилась мне, и я склонен на ней жениться. Однако на условиях, какие не замедлю сказать, лишь она появится здесь…
Метелл то краснел, то бледнел.
Кликнул раба, написал несколько слов и приказал отнести табличку дочери.
Заговорили о событиях в провинциях, о Митридате, который завоевывал Азию, и Сулла живо рассказывал о своих походах, о нравах и быте местного населения. Но Метелл его почти не слушал — мучила мысль, почему Сулла, консул, потомок древнего аристократического рода, желает жениться на развратнице: «Неужели влюбился? Нет, не может быть. Он не таков. В чем же дело? Может быть, он хочет унизить Цецилию в присутствии отца и обратить внимание сената и цензоров, что я, верховный жрец, не слежу за поведением дочери? Или же его прельщает большое приданое: земли, виллы, дома, слитки золота и серебра, множество рабов? Не понимаю…»
— Скажи, дорогой Люций Корнелий, — перебил он Суллу, — зачем ты хочешь жениться на немолодой женщине?
— Потому что она мне понравилась. Она лучше многих матрон и девушек…
Ответ консула не удовлетворил Метелла.
— Пусть так, но, женясь на ней, ты не огражден от сплетен…
— Я не боюсь сплетен. Наше римское общество разлагается, как труп под африканским солнцем, и если Цецилия начала вести недостойную матроны жизнь, то лишь после смерти мужа. Ее заразили наши подлые нравы…
— Ты прав… А вот и она!
Цецилия вошла с улыбкою на губах. Она казалась значительно моложе своих лет: ни одного седого волоска, ни одной морщинки. Острый глаз Суллы сразу заметил, что она не румянится и не подводит сурьмой глаз, и это было приятно. Одета она была просто: стола из испанского полотна, роза в волосах, еще…
Больше не смотрел на нее, — перевел глаза на Метелла.
— Садись, — сказал отец, не глядя на нее, — консул Люций Корнелий Сулла желает говорить с тобою.
Смеющиеся глаза ее скользнули по лицу Суллы, но тотчас же она склонила голову, и римская горбинка ее носа выделилась отчетливо.
— Цецилия, — сурово заговорил Сулла, и она с удивлением подняла голову, — твое поведение вызывает стыд Метеллов и сограждан… Думала ли ты об этом? Взгляни на меня: я, консул, пришел к твоему отцу не для того, чтобы унижать его и бранить тебя, а затем, чтобы сказать тебе: опомнись, Цецилия! Ты мне нравишься, и я хочу жениться на тебе… Но ты должна стать такой же добродетельной, как супруга покойного Скавра!
Цецилия сидела не шевелясь: по лицу ее катились слезы.
— Слышишь? — повторил Сулла.
Она подняла заплаканное лицо и, встав, протянула Сулле руки:
— Прости!
Но он не взял ее рук и сурово смотрел на нее. Упала перед ним на колени.
— О господин мой, я всё сделаю… Ты первый посмотрел на меня как на женщину, достойную любви?
— Встань! Те amata capio![1]
Метелл задрожал: это были слова, которые он говорил девочкам, когда выбирал их для служения Весте. И вот теперь это священное выражение повторял Сулла, обращаясь к его дочери. Но разве Цецилия достойна?..
Сулла взглянул на Метелла:
— Теперь, отец, освяти наш союз…Но старик не двинулся с места.
— Дочь моя грешила во имя Венеры и пусть жертвами богине загладит свои грехи во имя чистой любви.И тогда лишь я смогу освятить ваш союз…
Старый, с трясущейся головой и близорукими глазами, он движением руки отстранил от себя дочь, низко поклонился Сулле и, взяв его тяжелую руку, прижав к своему сердцу.
Женившись на Цецилии Метелле, Сулла поселился в доме Эмилия Скавра не потому, что его привлекало богатство, а оттого, что супруга привыкла к роскоши и приучила к ней восьмилетнего своего сына.
Это был набалованный мальчик, и отчим относился к нему с равнодушием, но Цецилия, страстно привязанная к сыну, умоляла мужа полюбить его. В угоду жене Сулла пересилил себя: нанял для него учителей греков, следил за его образованием, играл с ним в мяч, чехарду, «цари», «судьи», чет или нечет и в монету. Подбрасывая вверх блестящий асс, Сулла спрашивал: «Capila aut navia?»[2]
Пасынок часто выигрывал, ласкался к отчиму и потом говорил матери:
— Отец очень добр…
Цецилия стала добродетельной женщиной, однако Рим, знавший ее прежнюю жизнь, не давал матроне покоя насмешливыми песнями, намеками, подметными эпистолами и даже порнографическими картинками, которые злые люди незаметно подбрасывали на улице в ее лектику.
Тогда она плакала и жаловалась мужу. Но Сулла, равнодушно пожимая плечами, говорил:
— Разве найдешь наглецов, которые занимаются этим? Если же кто из них попадется…
Он не договаривал и уходил в сад или на форум.
Однажды попался молодой человек Он напевал, когда лектика с возлежавшей Метеллой медленно двигалась к толпе:
Много красивых,
Много веселых
В Риме толпится
Блудниц!
Всех же красивей
Наша Цецилья,
Помесь гетеры
С ослом!
Невольник, шедший впереди лектики и расталкивавший народ, схватил певца за волосы и притащил к Цецилии, но плебеи зашумели, и его пришлось отпустить.
— Выследить! — шепотом приказала Метелла.
И вечером молодой человек был снова схвачен.
Сулла ожидал преступника, прохаживаясь по атриуму. В руке он держал бич, унизанный иглами и острыми крючками, вшитыми в кожу.
Увидев Суллу, певец упал на колени.
— Пощади, пощади! — закричал он в ужасе. — Накажи, как хочешь, но не бей, господин!
Сулла усмехнулся:
— Кто ты?
— Плебей.
— Чем занимаешься?
— Подручный скорняка.
— Кто научил тебя песне?
— Все поют, и я запел… Я не хотел оскорбить Госпожу, клянусь Юпитером!
Сулла кликнул рабов:
— Раздеть его донага и завязать рот!
Певец вскочил:
— Господин, пощади, умоляю тебя именем твоей супруги!
Отчаяние исказило его лицо. Он растолкал рабов и бросился к двери, но Сулла загородил ему дорогу. Обезумев, плебей ударил консула в грудь с такой силой, что тот пошатнулся. Плебей распахнул дверь. Но вдруг тяжелый удар обрушился ему на голову, и он потерял сознание.
