Георгий Ишевский - Честь

— А что такое магометанин, дедушка?

— Ну мусульманин… татарин…

— Значит он шурум бурум продавал?

— Сам ты шурум бурум… Слушай и не перебивай… Иоанн Калита очень любил царевича и ценил его за мужество и храбрость… Так довелось, что царевич Берка полюбил сестру Иоанна Калиты, отменную красавицу, и, как то бил ему челом…

— А что такое бил челом?

— Бил челом?.. Ну просил, просил разрешения жениться на ней…

— Вы разной веры… Она православная, а ты мусульманин, — спокойно ответил Иоанн Калита.

— Я приму православие и буду честным христианином, — в волнении произнес царевич Берка.

— В 1343 году царевич принял крещение и был наречен Аникием. Аникий и был родоначальником рода Аничковых. Он имел трех сыновей: Андрея, от которого пошла Смоленская линия, Ивана — Саратовская и Михаила — Уфимская… Вот я саратовский…

Дедушка повел пальцем вниз и остановился у кружка, в котором было написано — «Петр Николаевич Аничков».

— А это кто, дедушка? — спросил старший из внучат, Димитрий.

— Подожди, очки одену… Это Федор Денисович Аничков, воевода в левой руке войск в походе Василия 3-го на Казань, в 1530 году…

— А это?

Дедушка скосил глаза на другой кружок и прочел:

— Петр Пантелеевич Аничков, майор Стрелецкого полка Шепелева на службе против Стеньки Разина, в 1670 году.

— А в этом кружке кто, дедушка? — с другой стороны стола спросил Жоржик.

— В этом?

— Нет… В кружке, где много написано.

— Второго полка пешего строя, в корпусе Лефорта, полковник Фирс Аничков, в походе на Азов в 1696 году.

Дедушка подолгу беседывал с внуками, охотно удовлетворял их любознательность и обычно заканчивал беседу наставлениями, как надо служить и быть преданным престолу и отечеству.

Жоржику исполнилось 10 лет… Подошел август, а с ним и встал вопрос, кто повезет его в корпус. Отец был на войне — в Маньчжурии, мама последний месяц носила последыша, братья Димитрий и Борис, кадеты 3-го и 4-го классов, охотились на уток в имении дяди Вани, и любимого племяша повезла в корпус тетя Леля, только что вернувшаяся из за границы. Жоржик с нетерпением ждал отъезда в корпус. Он уже три года с завистью смотрел на красивую форму старших братьев: на синий погон, задорную фуражку с лаковым козырьком, упивался их рассказами о корпусной жизни, традициях, шалостях, но когда наступил момент расставания с мамой, когда он понял, что мама остается в Саратове, что уже завтра он не увидит своей мамы, он прижался к ней и зарыдал. Больших трудов стоило не уговорить, а оттянуть его от мамы й усадить на извозчика. Испуганными, влажными от слез глазами он смотрел в окно, у которого, вся в слезах, стояла мама.

Всю дорогу до пристани Самолет тетя Леля, сама едва сдерживая подступившие слезы, гладила племянника по кудрявой, разгоряченной голове, прижимая к себе, и маленький Жоржик постепенно затих, только хрустальные слезки остались на щеках.

Розовый «Ломоносов», блестя начищенной медью, нетерпеливо дышал разгоряченным паром… Капитан Батманов, друг семьи Брагиных, нервно отыскивал в пестрой толпе провожающих опаздывающих Ольгу Петровну и Жоржика… Третий хриплый свисток… Убраны сходни… Жоржик на капитанском мостике… С одной стороны тетя Леля, с другой крепкий, загорелый капитан Батманов.

— Отдай чалки!.. задний ход… стоп… передний…

Пеной закипела внизу вода… «Ломоносов» медленно, с достоинством плывет на фарватер, лопасти колес чаще шлепают по воде, от кормы уходит пенистый след… вокруг спокойные воды Волги…

Узкий зал 3-й роты кишел, как муравейник. У огромного стола, покрытого зеленым сукном, столпились одетые в самые разнообразные костюмы испуганные новички: тут были белые и синие матроски, вычурные казакины, русские рубахи с шароварами, длинные на выпуск брюки с курточками того же цвета. Оробевшие от непривычной обстановки, дети жались к своим родителям и родственникам. Военные и штатские сюртуки, поддевки, костюмы, изящные и безвкусные дамские туалеты, бабушкины салопы дополняли разноцветную ярмарку людской одежды. Однообразием и строгостью дышала форма воспитателей корпуса.

Прием в корпус не представлял из себя ничего сложного. По уже ранее заготовленным спискам поверяли имя и фамилию новичка, его возраст, день и год рождения и передавали на несложный медицинский осмотр, обычно кончавшийся заключительным словом старшего врача — «годен».

Очередной дядька вел в умывалку группу в 5 человек, где виртуозы парикмахеры безжалостно, под машинку, снимали с испуганных голов черные, каштановые, рыжие, русые кудри, давая первый аккорд казенного однообразия. Следующим этапом, окончательно закрепляющим это однообразие, и рождающим в жизнь нового кадета — было обмундирование. Новичков вели в ротный цейгхауз, где дядьки раздевали детей до гола и вместе с каптенармусом обряжали их в казенное белье и третьего срока, аккуратно починенное, но старое обмундирование. По началу вновь рожденные кадеты имели чрезвычайно жалкий вид. Наскоро пригнанная форма сидела на них мешковато. У одного были очень короткие брюки у другого слишком длинные, у одного мундир вздувался пузырем на груди у другого на спине. Более тщательная пригонка обмундирования делалась впоследствии самим воспитателем.

Испуганно растерянных новичков с большим трудом построили по ранжиру и разделили на два отделения. Жоржик попал в первое отделение, принятое полковником Димитрием Васильевичем Гусевым. После короткого прощания с рыдающими родственниками кадет развели по классам, рассадили по партам. Командир роты, тучный, обрюзгший полковник Евсюков, слегка заикаясь, сказал малышам первое командирское слово о необходимости хорошо учиться и быть хорошего поведения. Его сменил маленький, словно игрушечный, директор корпуса генерал-майор Якубович, в несколько других выражениях повторивший сказанное командиром роты, только в его словах дети почувствовали какую то теплоту, а в добрых глазах далекую ласку, так нехватавшую им сейчас.

Для Жоржика открылась новая страница жизни, скульпторы чести приступили к работе, старички, законодатели и хранители кадетской жизни и традиций, высматривали свои жертвы.

Еще со времен 80-х годов прошлого столетия между обществом русских интеллигентов, начавших шалить либеральными идеями, и обществом военным, не воспринявшим этих идей, обозначилась глубокая трещина, которая после неудачной японской войны и революции 1905 года приняла форму пропасти. Два брата, рожденные и воспитанные одной матерью, говорили на разных языках. Это непонимание одних другими нашло отражение в отечественной литературе и поэзии, не пожалевших красок и слов для отрицательного изображения военщины, и, с преступным интеллигентским предубеждением, умышленно умалчивающих о светлых и хороших ее сторонах.

Но кто виноват, что волченок дичится своей матери? Кто виноват, что он отходит от нее? Злобствует на нее? Конечно сама мать… Волченка и того можно приручить, но русская интеллигенция, долженствовавшая по отношении маленького военного общества играть роль матери, не нашла в своем любвеобильном сердце теплых чувств по отношению к нему, а в богатом русском лексиконе хороших слов. Она дышала открытой ненавистью к «военщине», как к символу национального патриотизма и беззаветной преданности Отечеству и Престолу. Ее тлетворное влияние быстро сказалось на восприимчивой молодежи, легко пошедшей за апостолами социалистических учений, и быстро дошедшей до богоотступничества и звериного опустошения своих душ. И только молодежь, воспитывающаяся в кадетских корпусах и военных училищах, стояла в стороне от лживых вероучений, царивших в обществе, и жила своей здоровой, простодушной и чистой жизнью крепкими корнями которой были: религиозность, семейность, честь и преданность Родине. И когда для России грянул час ужасной смуты, эта молодежь оказалась более волевой и стойкой, эта молодежь мученически умирала за светлые идеалы своего отечества и во всемирном рассеянии сохранила эти идеалы…

…В корпус привезли сырой материал детских тел, душ и мозга. Скульпторы приступили к работе. Исключительно тяжелая задача в семь лет из детских неповинующихся душ, часто таящих в себе пагубную наследственность к дурным наклонностям, из разного мозга, несущего в мир гениальность и порок, талантливость и бездарность, разум и глупость, порядочность и преступность, создать статуи чести. Создать статуи, в живые души которых на всю жизнь вдохнуть основы духовного и нравственного порядка: строгость к себе, порядочность, любовь к правде и до высшей меры развить чувства долга перед Родиной. Создать статуи уходящие из жизни с честным лицом.

Руководящими органами скульпторов были: воспитательский совет, собирающийся каждые два месяца под председательством директора корпуса, и педагогический под председательством инспектора. Первый касался только изучения детских натур и их морально-нравственного воспитания, второй ведал только образованием юношества и поднятием общего уровня их знаний. Истинными скульпторами, создававшими статуи, были лица духовного звания, вкладывающие в мятущиеся души детей начала христианства, религиозности и веры и конечно воспитатели. Получив на руки 50–60 детских душ, воспитатель в течении семи долгих лет ежедневно изучал сначала детские потом юношеские натуры, по разному воспринимавшие, по разному реагирующие на его работу. Он изучал малейшие изгибы, извилины души каждого, а их было так много, и все они были разные, как дни недели не похожие друг на друга.