Люди будут тебя уважать, но и бояться огромной силы в тебе. Между тобой и людьми всегда будет эта незримая грань. Всю твою жизнь. Ярин обречен на одиночество.
Я буду учить тебя передвижениям и способам боя воина-одиночки. Овладеть же своей ярью ты сможешь только сам, этому тебя не научит никто.
Пять лет Неждан не знал отдыха в своем обучении, и только когда старый Почай сказал Ярославу: «Готов, можно впереди дружины слать, починать сечу», — только тогда Ярослав Владимирович впервые послал Неждана в бой перед дружиной, для чего князь и заметил его пять лет назад в бою и к чему готовил все это время.
В битвах Неждан обрел себе новое имя среди братьев-воинов — Ратияр.
Посылая своего сына Всеволода на княжение в Переяславль, Ярослав сказал ему:
— Княжество твое на краю Дикого Поля, степь непрестанно тревожить тебя будет. Защита рубежей — первейшая твоя забота. Даю тебе Ратияра. Так мне спокойнее будет.
Ратияр своим неторопливым шагом прошел через княжой двор в хоромы, здравствуясь со всеми, попадавшимися встреч, воями. Гриди, стоявшие у дверей в княжью светлицу, пропустили его.
— Здравствуй, княже.
— Здравствуй, Ратияр…
— Завтра поутру еду в поле.
— Прознал что?
— Слышу — степь зовет… Надо ехать.
— Выбери себе десяток воев из дружины.
— Я одиночка.
— Знаю, ты всегда ездишь один, но что сможешь даже ты, если встретишь много половцев, один в поле?
— Одиночество дает мне силы.
Пришед домой, Ратияр стал собираться в дорогу: осмотрел оружие и снаряжение, сказал жене, что собрать из еды.
Жена, Милава, исстрадавшись за многие годы, смирилась с тем, что муж постоянно ходит между жизнью и смертью, но сердце каждый раз не хотело отпускать ненаглядного. Милава знала: раз собрался, значит, поедет, не остановить ничем — ни укорами, ни причитаниями, уж все перепробовала за годы совместной жизни. Не оставалось ничего другого, как смириться и простить его за эту тягостную боль расставания и ожидания. Она любила его таким, каков есть, ибо он СУЖЕНЫЙ ее.
Встав утром перед восходом солнца, Ратияр заседлал коня, приладил к седлу дорожные сумы и оружие. Вошел в дом, тихо подошел к спящим детям — дочке двенадцать, сыночку девять лет, — осторожно погладил по волосам, постоял немного над ними и пошел во двор, к коню. Обнял плачущую жену, поцеловал, прижал к груди. Уже сидя в седле, склонился, поцеловал еще, тронул коня, в конце улицы обернулся, помахал рукой и исчез за поворотом. Милава еще долго стояла у калитки, вытирая неостановимые слезы и глядя на пустую улицу, на тот поворот. Потом вернулась к дому, к детям, к нескончаемым делам, чтобы жить без него и ждать. Ждать сколько нужно.
Как сладостно вдыхать аромат степных трав! Прохладный ветер треплет волосы, приятно овевает тело, передавая ощущение полета, безграничной свободы. И манит, зовет туда, где земля сливается с небом, и щемит, тянет в груди от невыразимого чувства.
Ратияр обернулся, — вон за теми холмами осталась переяславская земля. Хоть никто не проводит границы, но чувствуется, что земля здесь уже не своя. Здесь никто не защитит, не придет на помощь одинокому путнику — последняя русская застава осталась далеко за спиной. Здесь можно рассчитывать только на себя самого — ничейная земля, Дикое Поле.
Уже давно время от времени Ратияр выезжал в поле, всегда один. Даль манила, одиночество звало. Ратияр не убегал от своего одиночества, не искал забвения ни в веселых пирах-гуляниях, ни в хмельном питии. Семья тоже не могла полностью исчерпать глубин его одиночества, которое стало его спутником с детства, а может, даже раньше, еще до рождения. Нежданом звали его родители. Неждан — ребенок, которого не ждали. Молодые родители были настолько поглощены жарким пылом своих чувств, что появление бесчисленных забот, связанных с рождением ребенка, стало для них полной неожиданностью. Только повзрослев, Неждан понял то, что он чувствовал, но не осознавал: ему всегда не хватало родительской ласки и тепла, так он впервые взглянул в лицо своему одиночеству, которое было с ним всегда. Одиночество стало его внутренним миром, его образом жизни.
Ярослав и Всеволод высоко ценили Ратиярову службу. Заботой князя имея все для безбедной жизни, он не стремился к большому обогащению. Вещи не имели для него большой цены, кроме своего повседневного назначения. Семья жила в довольстве. Люди уважали. Завистников не было — никто не завидовал его ратной доле, а потому и не смели завидовать его обеспеченной жизни. Но между собой и людьми Ратияр всегда ощущал незримую грань, которую не мог перейти, сколько ни пытался, и имя ей — одиночество.
Ратияр не бежал одиночества. Он шел навстречу ему. И, подчиняясь зову одиночества, Ратияр ехал в степь. Здесь одиночество становилось всеобъемлющим и… уходило. Оставалось единение. В безграничии степей затихал поток суетных мыслей. Ратияр растворялся в необъятном — его как отдельной частицы бытия не было, он был един со всем окружающим.
Нередко во время своих блужданий Ратияр первым замечал появление врагов у границ переяславщины и предупреждал своих. Все и думали, что он ездит в дозор. С каждым разом Ратияр все больше удалялся в степь. Как-то он сказал Князю Всеволоду: «Половца нужно бить в его логове, идти в самое сердце степи, чтоб и не помышлял он о набеге на Русь, и дорогу к нам забыл».
Проездив в степи три дня, обозревая дали с курганов, Ратияр возвращался домой. Он уже въехал в пределы переяславского княжества. Потянуло вдруг свернуть и посмотреть, что за пригорком, за тем, что слева. Не оценивая своего мимолетного ощущения, Ратияр повернул коня. Хотя чувства не уловили ничего, внуша-ющего опасения, но ум затих и стал восприимчивым и настороженным, как у охотника, стерегущего зверя в засаде.
Не доехав немного до вершины холма, Ратияр хотел было спешиться, чтобы, не выдавая себя возможному врагу, осторожно добраться до вершины и, лежа в траве, посмотреть, что за холмом, но в этот момент увидел, как колыхнулась трава наверху холма и из нее поднялись две головы. Смуглые лица, широкие скулы, раскосые глаза — степняки! Половцы, которые с той же целью поднялись не холм ползком с противоположного склона, только раздвинули высокую траву, как увидели в нескольких шагах ниже по склону едущего прямо на них русского ратника. Они вскочили в панике и во весь опор припустились к своим лошадям, оставленным на склоне. Ратияр пришпорил коня и вылетел на вершину холма.
В низине за холмом выжидающе сгрудились всадники, около двух сотен. Половцы! Ратияра тоже сразу заметили. Русские сторожа не запалили сигнальный костер, значит, или убиты, или степняки проскользнули незамеченными. Отряд невелик, на город не пойдут, налетят наскоком, пожгут несколько деревень, нахватают людей, скотины — и в степь, а там ищи ветра в поле! Сколько раз бывало такое!
Все это Ратияр понял в одно мгновенье. И понял он это, не строя рассуждений, не отдельными мыслями, а сразу! Ему хватило одного взгляда. Он не обдумывал, не делал выводов, просто сразу возникло целостное знание этого. А руки успели в это мгновение натянуть кольчугу и надеть шлем.
«Один в поле не воин». Воин всегда воин, даже если он в поле один. Ратияр тронул коня навстречу половцам.
Кучук-хан, глава небольшого половецкого рода, не ходил на Переяславль с объединенным войском ханов. Он решил напасть в другом месте, когда все силы русских будут оттянуты для борьбы с объединенным войском, но оно было разбито под Переяславлем, и его остатки ушли в степь ни с чем. Кучук-хан не хотел отказываться от своей добычи. Затаясь, он выждал, когда русские успокоятся после набега на Переяславль и будут меньше всего ожидать новых вылазок половцев. Он пробирался, таясь, как лисица. Далеко вперед он выслал свои дозоры. Ему удалось незамеченным пересечь границу Переяславского княжества.
Кучук-хан видел, как бежали с холма его дозорные и на вершине холма появился русский всадник. «Заметили!» — вздрогнуло внутри. Но урус почему-то не скрылся, чтобы предупредить своих, а поскакал к ним. Других урусов видно не было. Кучук-хан в недоумении не знал, какую команду отдать, и рукой показал своим: «ждать».
Кучук-хан смотрел на приближающегося всадника: «Воин. Почему скачет к нам? Может, совершил преступление и решил перебежать? Такого еще не было! Что-то скачет больно быстро, может, хочет предупредить об опасности?»
Ратияр несся с пригорка, как вихрь, и продолжал подгонять коня. Ярь просыпалась в нем. Ратияр ощутил в солнечном сплетении привычное бурление — вскипание яри. Ярь бурлила и жгла под ребрами, поднималась вверх, заполнила грудь, ударила в голову, выплеснулась через руки…
Ратияр вынул булаву, притороченную у седла, и, крутнув, бросил в самую гущину половецкого строя. Тяжкая булава, падая, в своем смертоносном вращении сбила с коней трех человек, не видевших происходящего за спинами передних и не ожидавших сверху ничего такого. Передние половцы прянули в стороны перед Ратияром, как воронье от брошенного камня. Ратияр рыкнул по-волчьи. Так рычит волк-одиночка, выходя на стадо, в предчувствии кровавой расправы. От этого рыка вздрогнули и заметались половецкие кони, нарушив единство военного отряда как единого целого. Конь Ратияра с лета ударил грудью степного скакуна и повалил на землю коня и всадника. А секира уже гуляла по вражьим костям, взблескивая лезвием под ярким солнцем.
