Ознакомительная версия.
— Дааа! За тысячи лет люди не очень-то изменились, поглупели только без меры! — вздохнул призрак. — Что ты заладил про демонов? Ты их видел, знаешь что-то про них, кроме глупых сказок? Я — не совсем человек. Разве жил кто-то из смертных под небом тысячи лет?
— Нет, о таком мне неведомо. А почему именно ты явился мне сейчас? Мельхола своими заклинаниями вызывала тебя?
— А почему ты меня спрашиваешь? Спроси у Мельхолы.
— Хочу знать от тебя!
— А что будешь делать со знанием? Не боишься его? Многие знания умножают многие скорби!
Мудро! — подумал Соломон. — Нужно запомнить.
— Мельхола своими заклинаниями могла вызывать только смех, — продолжил Каин. — Да и ты тоже. Скучно мне, вот и явился. Многое изменилось в мире с тех пор, как изгнан я был Господом. И наказание мое оказалось слишком строгим в свете того, что творят люди сейчас под небом. Вот скажи ты мне, царь, за что обречен я Всевышним на вечные скитания? Брата убил? А ты разве не убил своего брата? А отец твой, великий Давид, скольких людей он лишил жизни? Я по сравнению с вами святой праведник!
— Я не хотел смерти своему брату! Я не хотел забирать у него жизнь! — выкрикнул Соломон.
— Не хотел, а забрал! Ты еще и вор, мудрый царь. Потому что взял то, что тебе не принадлежало. Бог дал ему жизнь, а ты отобрал ее. Разве можно отнимать то, что не ты давал?
— Скажи мне, — изменил тему Соломон, — все это время ты скитаешься по миру?
— Нет, конечно… Всемилостивый справедлив, он смягчил наказание. Да и вы, люди, помогли в этом. Что мой грех по сравнению с вашими? Каждые пятьсот лет прихожу я в этот мир и живу какое-то время жизнью человеческой… не совсем, конечно, обычной жизнью…
— А остальное время?
— Этого тебе знать нельзя.
Соломон не нашелся, что возразить. В голове смерчем проносились мысли. Ему многое хотелось узнать у Каина, но им вдруг овладели страх и сомнения. Это не был страх перед незримым собеседником, Соломон понимал: если с ним не случилось ничего плохого сразу, то и сейчас не случится. Это был страх перед Знанием — Знанием, к которому он так стремился, и сейчас, стоя в преддверии его, засомневался, готов ли он к этому…
— Все спросил? — прервал его размышления Каин. — Тогда я пошел. Неинтересно с тобой, царь.
— Погоди, я хотел еще…
— Знаю я, что ты хочешь еще, — перебил Каин. — Ты хочешь узнать будущее и боишься услышать, что его у тебя нет. Ты хочешь узнать, что останется после тебя, и, главное, что скажут о тебе люди, и как долго ты будешь в памяти тех, кто придет через века. Ты имеешь сейчас все, что может иметь смертный, и поэтому хочешь, чтобы так было еще очень долго. Ты молод, но каждый твой вечер отравлен мыслью, что прожит еще один день, а, значит, осталось на один день меньше… Я приподниму перед тобой полог времени. Будешь ты великим и богатым больше всех, бывших прежде тебя в Иерусалиме, и мудрость пребудет с тобою до истечения дней твоих. Будет тебе много радости от трудов великих и малых, и признание заслуг твоих будет без меры. Но когда остановит тебя рука Всевышнего на земном пути, когда оглянешься ты на дела свои, — поймешь, что все — суета и томление духа, и нет от дел человеческих пользы под солнцем.
Потому что все уже было, и что делается, то уже делалось, и все новое было уже в веках до тебя. Нет памяти о прежнем, да и о том, что будет, не останется в памяти у тех, которые придут после. Наступит время, и ты поймешь это. Всему свое время… Время рождаться и время умирать, время разбрасывать камни и время собирать камни, время обнимать и время уклоняться от объятий… Запомни это и не торопи жизнь, а то она побежит впереди тебя, и тогда не догнать ее… Ты хорошо слышал меня? — вопрос Каина заставил Соломона вздрогнуть.
— Да, я услышал тебя! Услышал в словах твоих мудрость, какую не услышать никому и никогда от смертных людей. И нет в мире награды, которой бы мог одарить я тебя за слова эти…
— Какая мудрость? — в голосе Каина послышалось раздражение. — Мудрость — плод страданий и сомнений, а это — просто опыт каждого дня из прожитых тысяч. Все давно уже пошло по кругу, и самой большой наградой станет для меня, когда круг этот разомкнется навеки. Только ни ты, ни кто другой не сможет для меня это сделать… Только Он — тот, кто дал, может забрать; только тот, кто замкнул, может и разомкнуть. Помни и ты об этом, царь Соломон, во все дни жизни своей помни…
— Клянусь тебе, кто бы ты ни был — человек или демон, клянусь, что слова твои высечены отныне в сердце моем! — с жаром выкрикнул Соломон. Он хотел еще что-то добавить, но понял, что в комнате уже один — нет ни дыма, ни голоса.
Соломон воздел руки к потолку и прокричал, пытаясь догнать исчезающий Голос:
— Я еще услышу тебя? Дано мне будет еще счастье говорить с тобой?
Слова ударились о стену, искривились болью в потолке и вернулись неуловимым, как лунный свет, шепотом:
— Не зови меня больше и не проси. Я сам приду, когда настанет время. Каждые пять веков люди будут находить то, что напомнит им о третьем царе Израиля… каждые пять веков…
— Но ты мне нужен! Я не смогу теперь обойтись без тебя, — попытался удержать эхо Соломон.
— Можешь! Человеку не дано знать, сколь много он может! Когда будет очень трудно, когда боль и скорбь захлестнет твое сердце, приди сюда еще раз. Ты найдешь то, что поможет тебе справиться. Только один раз…
Всему свое время, и время всякой вещи под небом:
время рождаться и время умирать;
время насаждать и время вырывать посаженное;
время убивать и время врачевать;
время разрушать и время строить;
время плакать и время смеяться;
время сетовать и время плясать;
время разбрасывать камни и время собирать камни;
время обнимать и время уклоняться от объятии;
время искать и время терять;
время сберегать и время бросать;
время раздирать и время сшивать;
время молчать и время говорить;
время любить и время ненавидеть;
время войне и время миру
Экклезиаст. Гл. 3
Старший кентурион десятого легиона Восточной армии Титу с Гонорий Плавт пребывал в дурном настроении. Последнее время ему чертовски не везло. Он пытался философски относиться к своему сегодняшнему положению, но эти попытки мгновенно разбивались, как тараном, воспоминаниями о совсем недавнем прекрасном и безоблачном прошлом. Если бы всего год назад кто-то сказал, что 25-летний красавец, старший кентурион Первой когорты Первого легиона армии Помпея, обладатель трех золотых цепей за египетскую кампанию и бесчисленных серебряных браслетов окажется здесь, в Иерусалиме, да еще и куратором самого грязного и неспокойного Восточного района, он бы плюнул ему в лживые таза!
Да, судьба человека переменчива и капризна, и на ней, как на ненавистных иудейских плащах, черные полосы чередуются с белыми. Только в моей судьбе черные полосы почему-то ложатся широко и часто… — думал Плавт, лениво наблюдая за облаком пыли, поднятым сирийской кавалерийской алой.
— Могу я обратиться? — вывел кентуриона из задумчивости голос.
Плавт нахмурился. Перед ним, заискивающе теребя нервными пальцами плащ, стоял опцион когорты Гракх.
— Ну, что стряслось? — Плавт угрюмо посмотрел на легионера.
Гракх вытянулся в струнку.
— У нас кое-что случилось, произошли небольшие волнения…
Плавт схватил опциона за грудки.
— Что ты мямлишь, как римская шлюха, выклянчивая лишний сестерций! Говори внятно: что случилось?
— Наши ребята немного почистили дом хлеботорговца на улице Царицы Савской. Ну, он поднял крик… сбежались люди, началась потасовка…
— Хороши воины великого Рима! — окончательно разозлился Плавт. — Забыли о приказе командующего: в стычки с местным населением не вступать?
— Так жалованье уже два месяца не платят… да и взяли сущие пустяки — хлеба, вина… и там еще…
— Все живы? — прошипел кентурион.
— Ну, трое раненых у нас, и у них с десяток… Торговец со своими людьми закрылся в подвале, и наших двое с ним… пленники…
Плавт сплюнул под ноги опциону и точным, расчетливым движением вскочил на коня.
У дома хлеботорговца, на грязной и тесной улочке, собралось больше сотни разъяренных, громко орущих людей. Иудеи сгрудились вокруг нескольких окровавленных собратьев, лежащих в пыли посреди улицы и посылающих страшные проклятья в сторону стоящих поодаль римлян.
Плавт на полном скаку осадил коня, спешился, мгновенно оценивая обстановку. Иудеев и солдат было пять к одному. Пустяк в открытом сражении. Но на узкой кривой улочке с многочисленными подворотнями и лавками, из которых выглядывала еще, как минимум, сотня озлобленных глаз, это грозило перерасти в серьезную потасовку с сомнительным исходом.
Ознакомительная версия.
