Ознакомительная версия.
Я провел счастливый день. Уже стемнело, когда я собрался домой.
На улице мороз только усилился. Чтобы согреться, я почти всю дорогу бежал.
Недалеко от дома тети я услышал пьяный оклик:
– Кто идет!
Я увидел разносчика Пинакля, который шел с коробом за спиной, с фонарем и узловатой палкой.
Этот Пинакль был порядочным негодяем. Он злился на меня за мою дружбу с Катрин и рад был устроить мне всякую каверзу. Встреча с ним ночью, в глухом месте, доставляла мне мало удовольствия и я быстро свернул в сторону и побежал прочь, увязая почти до пояса в снегу.
Пинакль стал кричать мне вслед диким голосом:
– А, это ты, хромоногий! Стой, стой! Ты был у Катрин, похититель времени! Ну, погоди же, скоро будет набор! Набор всех хромых, слепых и горбатых. Ты не отвертишься. Уйдешь на войну и подохнешь, как все!
Я продолжал удирать и скоро скрылся из виду. Дома было тепло натоплено. Дядя Гульден печально сидел перед огнем. У него был такой вид, что я спросил, не болен ли он.
Не отвечая на вопрос, он покачал головой и прошептал:
– Да, вот она великая нация! Вот она, слава!
Я не понял, в чем дело. Дядя пояснил:
– Вот в эту минуту, Жозеф, четыреста тысяч семей плачет во Франции. Наша Великая армия погибла в снегах России. Все эти молодые и сильные люди, которые прошли мимо нас, погребены в снегу. Сегодня мы узнали об этом. Это ужасно!
Перед моими глазами встал призрак нового набора. Неужели оправдается предсказание Пинакля?
В ту ночь я долго не мог заснуть, И старый Мельхиор тоже до трех часов понуро сидел перед камином.
Когда на следующее утро я вошел к дядюшке Мельхиору, тот еще был в кровати.
– Жозеф, – сказал он, – мне нездоровится. Разведи огонь, я встану попозже. Сегодня надо пойти в город проверить часы. Сходи ты. Ключи там, у дверей. Я постараюсь заснуть на часок. Все эти истории совсем меня расстроили.
Я развел огонь, оделся потеплее и вышел.
Прежде всего, я направился к церковному сторожу Бренштейну, чтобы вместе с ним пойти завести и проверить часы на колокольне. Когда мы шли вместе к церкви, он меня спросил:
– Вы слышали о нашем несчастии в России?
– Слышал. Это ужасно!
– Да, конечно. Но зато у нас в церкви будет побольше церковных служб. Всякий захочет заказать панихиду о своем сыне, тем более что и погибли-то они в языческой стране.
Когда мы пришли в церковь, там было много женщин.
– Вот видите, я вам говорил, – сказал сторож. – Они уже тут.
Я полез по узкой лестнице на колокольню. Часы отставали. Я поставил их правильно и подрегулировал ход. Покончив с работой, поглядел с колокольни. Весь Пфальцбург был, как на ладони. Я также увидел и соседние селения. Скоро я отыскал и деревню Четырех Ветров.
– Посмотрите, сколько идет народа! Все узнали о бедствии и хотят знать подробности.
Несмотря на холод и глубокий снег, все дороги и улицы были действительно полны народа. На городской площади, перед мэрией и почтой, стояла большая толпа.
Я бросил последний взгляд на домик, где жила Катрин, и стал спускаться по узкой и темной, как колодец, лестнице.
Теперь церковь была совсем полна. Женщины, старые и молодые, безмолвно стояли на коленях и молились за тех, кто был там, далеко. Мне подумалось, что если бы я попал в набор раньше, то и Катрин стояла бы теперь здесь на коленях.
Я быстро прошел через церковь и вышел на улицу. На углу, около городской думы, я увидел зрелище, которого не мог забыть всю жизнь.
Здесь висела большая афиша. Человек пятьсот – горожан и крестьян, женщин и мужчин – теснились кругом и, вытягивая шеи, с ужасом глядели на афишу. Они не могли прочесть, что там написано. Время от времени кто-нибудь говорил:
– Ho ведь они же не все умерли! Они еще вернутся!
Другой раздраженно кричал:
– Ничего не видно… нельзя подойти!
Какая-то несчастная старуха, поднимая руки к небу, рыдала:
– Кристоф! Мой бедный Кристоф!..
Люди вокруг шумели:
– Да заставьте же ее замолчать!
Все думали только о себе.
Народ все подходил и подходил. Наконец, из кордегардии вышел сержант Армантье с афишей в руках и направился на площадь. Его сопровождали несколько солдат. Все было кинулись к нему, но солдаты оттеснили толпу, и Армантье начал читать афишу, которая называлась «29-й бюллетень». В ней Наполеон сообщал, что во время отступления лошади гибли каждую ночь тысячами. О людях он не говорил ничего!
Сержант читал медленно. Все боялись проронить слово. Старуха, не понимавшая по-французски, слушала так же внимательно, как и остальные.
«Наша кавалерия, – сообщал бюллетень дальше, – так пострадала, что пришлось соединить вместе всех офицеров, которые еще имели лошадей, и таким образом создать четыре отряда по сто пятьдесят человек. Генералы исполняли обязанности капитанов, a офицеры – обязанности фельдфебелей».
При этой фразе, так ярко рисовавшей бедствия армии, со всех сторон послышались крики и стоны. Несколько женщин упали без чувств.
Афиша добавляла, что «здоровье самого императора никогда еще не было лучше». Увы, это обстоятельство не могло вернуть жизни тремстам тысячам солдат, засыпанных снегом.
Подходили новые толпы, и Армантье каждый час выходил зачитывать бюллетень. И всякий раз повторялись те же ужасные сцены.
А я отправился проверять часы к коменданту. Когда я пришел, он завтракал. Это был толстый пожилой человек с красным лицом и хорошим аппетитом.
Поражение, видимо, не произвело на него большого впечатления. Он был уверен, что все устроится.
– Если бы не снег и мороз, мы бы им показали! Но, погоди немного, скоро мы пополним убыль в войсках и тогда – берегись!
К десяти часам я уже заканчивал свой обход. Мне осталось только посетить старика Фераля, которого звали «знаменосцем». У него три сына служили офицерами в Великой армии, отправившейся в Россию.
Я застал Фераля в ужасном состоянии. Бедный старик, слепой и лысый, сидел в кресле у камина, свесив голову на грудь. Его белые зрачки, казалось, смотрели на трупы сыновей. Он молчал, и большие капли пота бежали по его лбу и впалым щекам. Он был бледен, как умирающий. Несколько старых товарищей пришло его утешить. Они сидели кругом, покуривая трубки, и временами говорили ему: «Ну, полно, старик, вспомни-ка лучше, как мы захватили батарею при Флерюсе[4]». Или что-нибудь в таком же роде. Он ничего не отвечал и только тяжело дышал, при этом его щеки надувались.
Старики качали головами и говорили:
– Плохо дело!
Я поспешил поскорее осмотреть часы и вернуться домой.
Дома я рассказал дядюшке Мельхиору все новости, какие узнал.
– Да, да, – сказал он, – теперь начнутся великие бедствия. И пруссаки, и австрийцы, и русские, и испанцы – все бросятся на нас. И мы потеряем все, что выиграли во время революции. Вместо того чтобы быть первыми, мы станем последними из последних.
Когда мы обедали, послышался колокольный звон.
– Видно, кто-нибудь умер, – сказал дядюшка Мельхиор.
Через десять минут зашел раввин и принес часы в починку.
– Вы не знаете, кто умер?
– Старик Фераль.
– Как, «знаменосец»?
– Да. Он попросил, чтобы ему прочли последнее письмо его старшего сына. Сын писал, что он надеется вернуться весной в чине офицера и поцеловать отца. Услышав эти слова, старик хотел подняться, но упал. Сердце не выдержало. Письмо убило его.
Через несколько дней пришло известие о том, что Наполеон прибыл в Париж. Но теперь все интересовались больше тем, будет ли новый набор. Я худел с каждым днем. Дядюшка Гульден успокаивал меня:
– Не бойся ничего, Жозеф. Ведь ты не можешь маршировать. Ты отстанешь на первом же этапе.
Я все-таки беспокоился.
Когда мы работали вдвоем с Гульденом, он мне говорил иногда:
– Люди, которые нами правят и говорят нам, что Господь послал их на Землю, чтобы устроить наше счастье, начиная войну, даже не думают о бедных стариках и несчастных матерях, у которых они ради своего честолюбия вырывают сердце из груди. Они не слышат, как горько рыдают родители, которым сообщают новость: «ваш сын убит… вы его никогда не увидите, он погиб, растоптанный лошадьми, или от пули, или в госпитале после операции, в горячке, когда он призывал к себе маму, как малый ребенок». Наши правители не видят слез матерей. Они не думают о них. Или они принимают людей за животных? Или они думают, что никто не любит своих детей? Они ошибаются! Весь их гений и все их мечты о славе – чепуха. Только ради одного весь народ – мужчины и женщины, старики и дети – должны идти в бой: только в защиту свободы, как было в революцию. Тогда все вместе гибнут или побеждают. Кто остается позади – тот трус: за него борются другие. И победа приходит не для немногих, a для всего народа. Отец и сын защищают семью. Если их убивают, это печально, но зато они гибнут за свои права. Вот только такая война за свободу – справедливая война. Все остальные – ненужные войны. Слава воинственного правителя – это слава не человека, a дикого зверя.
Ознакомительная версия.
