Юный гонец, топтавшийся у порога, дал мне также понять, что не хотел бы входить в дом. Причиной этому, решил я, служил всем известный факт, что я делил свое жилье с чужеземцем довольно зловещего облика. Благодаря смуглой сарацинской коже, ироничным манерам и хромой искривленной ноге Озрик внушал опасение правительственным канцеляристам и служил для них постоянным предметом застольных сплетен. Когда-то этот человек был рабом: мой отец купил его, когда я только-только появился на свет. Теперь же он был моим другом и доверенным компаньоном.
Я вернулся в дом, надел на глаз неизменную повязку и взял тяжелый плащ, достававший мне до самых щиколоток. В этот поздний час жаровни в канцеляриях наверняка должны были догореть и погаснуть, а ее помещения славились сквозняками. Затем я отправился вслед за гонцом по дорожкам, крест-накрест пересекавшим королевский квартал Ахена. Идти в сумерках приходилось с опаской, так как повсюду кипела непрерывная стройка. Тут и там без особого порядка были навалены кучи песка, кирпичей и тесаного камня. Каждый вечер возникали временные мастерские и склады, вынуждая прохожих искать обход. Знакомая дорожка вдруг оказывалась перегорожена лесами или барьером перед свежевырытой канавой под фундамент для нового здания. Все время, сколько я знал Карла, король энергично подгонял здесь, на севере, строительство своей новой столицы и не стоял за расходами, стремясь сделать так, чтобы его обиталище стало не хуже Рима. Уже были закончены сокровищница, суд и казармы гарнизона. А вот высоченный зал совета, рассчитанный на места для четырехсот человек, все еще являл собой пустую коробку, да и самое любимое детище Карла – королевская капелла еще не была готова для торжественного освящения. Для нее были заготовлены колокола, мраморные колонны и рельефная бронзовая двустворчатая дверь, отлитая здесь же и изрядно обогатившая владельца литейной мастерской. Но до завершения капеллы было пока далеко: целой армии ремесленников предстояло трудиться еще не один месяц, чтобы вмуровать в цемент яркие мозаики, которые должны были потрясать молящихся.
По пути в канцелярию мы почти никого не встретили, кроме разве что нескольких человек, спешивших в базилику к начавшейся уже службе. Оттуда доносились слова псалма в проникновенном исполнении большого хора да долетал легкий запах курящегося ладана. Я ускорил шаги и постарался держаться в тени, не желая, чтобы кто-то заметил, что я не был на службе. Карл с каждым годом становился все более набожным и того же самого ожидал от своих приближенных. Те, кто вроде меня был нетверд в вере или вовсе не имел ее, должны были соблюдать хотя бы внешнюю видимость религиозности, дабы не навлечь на себя королевскую немилость.
У входа в канцелярию мой провожатый все же набрался смелости и сообщил, что хотел бы посетить службу, пока она не завершилась, и что меня, как я и предполагал, пожелал увидеть Алкуин Йоркский. Я заверил своего спутника, что отлично знаю, где находится кабинет Алкуина. Склонив голову в признательном поклоне, юноша умчался прочь, а я отправился, куда было велено.
С Алкуином Йоркским я познакомился тринадцать лет назад, в тот самый день, когда наивным юнцом со стертыми ногами и в сопровождении хромого раба пешком явился в Ахен. Алкуин был священнослужителем, ученым и учителем королевской семьи, а также советником короля по самым деликатным государственным вопросам. Хорошо и давно зная этого человека, я нисколько не сомневался в том, что сейчас он стоит на коленях в первом ряду молящихся и мне нет никакого смысла дожидаться его, болтаясь по пустым промозглым коридорам. Поэтому я решительно направился к его кабинету, втайне сожалея, что король Оффа не видит моей самоуверенности, и, не дав себе труда постучать, распахнул дверь и смело вошел в комнату.
Этот кабинет больше походил на келью монаха, нежели на рабочее место сановника. На чисто-белой оштукатуренной стене висел простой деревянный крест, а прямо напротив него располагался большой стол, тоже деревянный, с неудобным на вид деревянным же табуретом: сидевший на нем, подняв глаза от работы, неизменно упирался взглядом в распятие. Никакой другой мебели в комнате не было, если не считать полок, выстроившихся вдоль двух оставшихся стен. На столе стоял железный подсвечник с тремя свечами из дорогого пчелиного воска. Ради экономии в нем горела лишь одна свеча, освещавшая лист пергамента, перо и чернильницу. Судя по всему, Алкуин работал допоздна и покинул кабинет лишь для участия в службе. Скоро он должен был вернуться.
Я закрыл за собой дверь и решительно подавил желание полюбопытствовать, что писал Алкуин. Вместо этого я подошел к полкам и взял в руки предмет, сразу привлекший мое внимание. Здесь, в этой аскетической обстановке, он выглядел совершенно неуместно. Это был огромный, почти в добрый ярд, рог для питья. По форме он очень походил на те рога, которые использовали на королевских пирах, однако они были вполовину меньше того, что я держал в руках, и делались из стекла или из коровьих рогов. Я подошел с ним поближе к свече и попытался понять, из чего же он сделан. Темная поверхность рога была отполирована до глянцевого блеска, а вокруг его открытого конца шел широкий серебряный обод. Я заглянул внутрь. Сколько же жидкости могло бы туда вместиться! Из сосуда отчетливо пахло элем… В этот момент я услышал, что кто-то шаркающей походкой идет по каменному полу коридора. Поспешно положив огромный рог на место, я обернулся, и в тот же миг хозяин кабинета открыл дверь и вошел в комнату.
Как обычно, Алкуин, казалось, не замечал вечернего холода. Одет он был лишь в простую темно-коричневую рясу и сандалии на босу ногу. Этому сухопарому, чуть выше среднего роста человеку было уже под пятьдесят. Волосы его изрядно поредели и отступили назад, что лишь подчеркивало его высокий мудрый лоб и вытянутое умное лицо. Бледность и чуть заметные веснушки выдавали его северное происхождение, а серые глаза сохраняли острую проницательность, которую я запомнил по предыдущим беседам. Мне показалось, что он выглядел усталым – видимо, очень много работал.
– Зигвульф, благодарю, что сразу откликнулся на мой призыв, – начал Алкуин. Вероятно, то, что я так бесцеремонно вошел в его кабинет, этого человека нисколько не беспокоило. Он не предложил мне снять плащ, из чего я заключил, что разговор будет непродолжительным.
– Полагаю, ты слышал о дарах от халифа Харуна, – сказал сановник. У него была своя, довольно необычная манера разговора. Он тщательно подбирал слова и употреблял их так точно, будто читал лекцию. Я внимательно слушал его. Алкуин имел заслуженную репутацию человека, не любящего ходить вокруг да около, а меня занимала причина, по которой он мог в столь поздний час вызвать меня к себе.
– Мне рассказывали о рыцаре – хранителе времени, – ответил я.
Больше всего разговоров ходило об одном из даров – механических часах. Каждый час из крохотной беседки появлялась фигурка рыцаря в доспехах, ронявшая металлический шарик на металлическое блюдо. Никто и никогда прежде не видал такой искусной и хитроумной работы.
– Будем надеяться, что рыцарь не заржавеет. У нас нет мастера, который мог бы починить его, – сухо заметил Алкуин.
В том, что Карлу привезли подарки от чужеземного властелина, не было ничего необычного. Во дворце вели постоянный учет самых различных предметов (и оценивали их стоимость) – драгоценных камней, монет, оружия и доспехов с ювелирной отделкой, мехов, предметов из резной кости, свертков дорогих тканей и тому подобного. Кое-что отбирали для того, чтобы держать на виду, но большинство подарков хранили в королевской сокровищнице: здании без окон, со стенами в три фута толщиной, примыкавшем ко все еще не достроенной палате совета.
– Что тебе известно об этом халифе? – спросил Алкуин.
– Лишь то же самое, что и всем, – осторожно ответил я. – Столица у него в городе под названием Багдад. Это очень далеко отсюда, за Иерусалимом и Святой землей. Он живет там в богатстве и несравненной роскоши. Что подтверждается великой ценностью его даров.
Мой собеседник строго взглянул на меня, как будто осуждал за неосведомленность.
– Харун ар-Рашид – один из трех могущественнейших властелинов мира. – Он произнес это так, будто делал внушение ленивому, но не безнадежному ученику. – Двое других – это константинопольский император и, конечно, наш Карл. Среди многочисленных титулов и званий Харуна самый почетный – повелитель правоверных. Он называет себя верховным правителем всех сарацин.
– Насколько мне известно, на такой же титул претендует и эмир Кордовы, – пробормотал я.
Рану в плече я заработал во время неудачного похода армии Карла в Испанию для поддержки мятежников, восставших против этого самого эмира. Я припоминал, что бунтовщики – тоже сарацины – просили помощи не только у Карла, но и в лежавшем вдали Багдаде.
