Позади клубился дым над подожженным дворцом.
Свершилась первая месть Довмонта, князя псковского!
Войско Довмонта пошло на север, вдоль берега Двины, потом переправилось через реку и скрылось в лесах. За полверсты от берега, на большой поляне, разбили шатры, распрягли усталых коней. Довмонт позвал воевод на совет.
— Думаю, если Гердень действительно близко, то с обозом от погони не уйти. Надо перегородить крепкой заставой брод через Двину и задержать литовцев. Ты, Лука, возвращайся со своими людьми к броду. А ты, Давид Якунович, с псковичами поведешь обоз. Сам думаю здесь остановиться, если Гердень приспеет — поспешу на помощь. Верно ли рассудил, воеводы?
— Верно, княже, — одобрил Давид Якунович. — Только я с Лукой на Двине останусь. Обоз-то по псковской земле и без воеводы пройдет, а мне перед битвой отъезжать негоже…
— Ну, коли хочешь, оставайся…
Лес возле брода подступал к самому берегу. Только неширокий песчаный плес отделял прохладную речную воду от ельника, прогретого июньским солнцем. За ельником поднимались высокие прямые сосны.
Псковскому ратнику Антону, Лучкову сыну, с верхушки сосны была видна и река, и полоска желтого песка вдоль берега, и дорога, спускавшаяся из леса к броду на другой стороне реки. Хорошее место для сторожи выбрал князь Довмонт!
У подножия сосны пощипывали бледную лесную траву стреноженные кони. Дружинники сторожевой заставы сидели на моховых кочках, негромко разговаривали. Для воевод Луки и Давида раскинули шалаш из бурого войлока. Холопы собирали в ельнике сухие ветки для костра. Кому ведомо, сколько стоять заставе на двинском берегу?
Антон Лучков недаром славился зоркостью глаза. Иной, может, и не заметил бы, как дрогнули ветки на другом берегу реки, как показалась и тут же скрылась голова в круглом литовском шлеме. Но Антон усторожил врага, негромко постучал обухом топора по сосновому стволу, предупреждая об опасности.
Дружинники вскочили, один из них метнулся к воеводскому шатру.
Давид Якунович подошел к сосне, вопросительно поднял голову:
— Чего увидел, Антон?
— Ратный какой-то из леса выглянул. Похоже, литовцы подошли.
— Смотри лучше! А вы изготовьтесь, — повернулся воевода к дружинникам.
Тихо, стараясь не звенеть оружием, воины разошлись к коням.
Опять зашевелились ветки на другом берегу. Теперь уже не один, а несколько литовских воинов внимательно осматривали брод. Из-за деревьев выехали всадники.
Антон узнал переднего — седобородого, в черном немецком доспехе. Сам Гердень! Антон его запомнил, когда литовский князь прошлым летом приезжал в Псков.
А к броду выезжали новые и новые отряды литовцев, каждый под своим знаменем.
На сосну залез воевода Лука Литвин, встал рядом на толстую ветку.
— Это — князь Гогорд. А это — Лотбей. А это — Лючайло, — перечислял Лука. — Всех родичей поднял Гердень… Нелегко задержать такую рать…
Гердень взмахнул мечом, и литовские всадники погнали коней к броду. Всего литовцев было сотен семь, если не больше.
— Нелегко будет сдержать такую рать! — передал гонец князю Довмонту слова воеводы.
Но Довмонт только усмехнулся:
— Рать, говоришь? А где Лука рать-то увидел? Герденя со своими холопишками видел, Гогорта видел и Лотбея, каждого со своими. Разве это рать? Так только на охоту ездят, зайцев по полю гонять. А мы их сами погоняем. На коней!
Дружина князя Довмонта поехала к броду по единственной дороге через лес. Все дружинники были в остроконечных русских шлемах, с длинными копьями и красными щитами. Всадники ехали по четыре в ряд, и никто не нарушал строя. Это было войско, послушное князю, как собственная рука, сжатая в кулак. Как железный слиток…
Князь Довмонт был уверен в успехе. Литовцы выйдут из реки на песчаный берег, к частому ельнику, а по единственной дороге спешит навстречу его дружина. «Только бы Лука и Давид догадались поставить у края ельника своих лучников, вынудить литовцев растянуть строй! — думал Довмонт. — Только бы догадались! Тогда дружина разрежет литовцев надвое, погонит в стороны от брода. Из этой западни Герденю один путь — в воду. А река обманчива, от берега до острова Гаитова мелководье, а за островом — глубокая стремнина. Конец тогда князю Герденю!»
Опытные воеводы Довмонта не оплошали. Когда литовцы переправились через Двину, лучники забросали их стрелами из ельника. Гердень, как и предполагал князь Довмонт, начал выстраивать своих людей вдоль берега, вправо и влево от брода.
Литовские стрелы застучали по еловым стволам, но ратники Луки и Давида были неуязвимы в чащобе. Ответные же стрелы легко находили цель. Литовцы заметались на берегу.
За криками и стонами раненых не слышно было топота приближавшейся дружины князя Довмонта. Она вылетела из леса неожиданно и ударила в середину растянутого литовского строя. Всадники в блестящих кольчугах разили воинов Герденя длинными копьями.
Гердень повернул коня и погнал его обратно через брод. За ним устремились телохранители. Только это и спасло Герденя: остальным литовцам была уготована горькая судьба.
Воины Лючайлы и Лотбея отступали вверх по течению реки, попали в болото и почти все утонули в трясине. Гогорт начал отходить по берегу в другую сторону. Но далеко уйти ему не удалось: дорогу преградил обрыв, подступавший прямо к воде. Повелительный возглас князя Гогорта, и литовцы остановились, повернули копья навстречу дружинникам Довмонта. Их и теперь было немало, раза в два больше, чем русских дружинников. Предстоял тяжелый бой.
Довмонт остановил дружину, осмотрелся. За спиной литовцев, словно подпирая их боевой строй, поднимался крутой берег. А что, если?..
— Возьми лучников, обойди лесом и с обрыва обстреляй Гогорта, — приказал Довмонт воеводе Давиду. — Да побыстрей, пока не опомнился князь Гердень и не вернулся на помощь…
Воевода Давид понимающе кивнул.
Медленно тянулись минуты. Литовцы осмелели, кричали, угрожающе размахивая оружием. Но вот за их спинами, над обрывом, показались псковские лучники. Засвистели стрелы.
Литовцы смешались, толпой побежали по мелководью к острову Гаитову. За ними устремились дружинники.
Упал на мокрый песок князь Гогорт, сраженный копьем.
Немногие уцелевшие в сече литовские воины бросались в стремнину и тонули: тяжелые доспехи тянули на дно полноводной Двины даже самых искусных пловцов.
Князь Гердень так и не вернулся…
Победа была полной. Князь Довмонт не потерял ни одного дружинника. Псковичи недосчитались только Антона Лучкова, сраженного случайной стрелой.
Псковский летописец, восхищенный почти бескровной победой князя Довмонта, запишет после: «…убили в том бою единого псковича Антона, Лучкова сына, а иные все сохранены были без вреда…»
Праздничным колокольным звоном встретил Псков князя-победителя. Напоказ всему городу провезли по улицам богатейшую добычу. Дружина князя Довмонта выросла за считанные дни почти втрое: многие псковские удальцы пожелали служить такому удачливому воителю.
Но дороже добычи, дороже славы показались Довмонту слова тысяцкого Елиферия Твердиславича, сказанные наедине в тайной беседе:
— Теперь ты, княже, во Пскове сидишь твердо!
Вести о победе дошли до Великого Новгорода, и новгородские вечники наотрез отказали в помощи великому князю Ярославу, обиженному на псковичей за изгнание сына. Поход на Псков не состоялся: воевать одними своими дружинами великий князь не решился. Разгневанный упрямством новгородцев, он отъехал в стольный Владимир, оставив своим наместником в Новгороде племянника Юрия Андреевича Суздальского. Великий князь надеялся, что новгородцы позовут его обратно, без великокняжеских полков им трудно оборонять свои рубежи от немецких и датских рыцарей. Но великий князь ошибся. Новгородское посольство отправилось за помощью не к нему, а к молодому переяславскому князю Дмитрию, старшему сыну прославленного воителя Александра Невского.
Великий князь Ярослав забеспокоился, побоялся остаться в стороне, допустить в Новгород одно переяславское войско. Он обещал послать в Новгород сыновей Святослава и Михаила, а с ними полки из Владимира, Твери и иных низовских городов.[2] Но главным в войске остался Дмитрий Александрович. На этом новгородские послы стояли твердо. «Вот если бы ты сам, великий князь, пришел в Новгород, тогда другое дело», — заявили они.
Но сам великий князь Ярослав в поход не выступил.
Глава 3. РАКОВОРСКАЯ БИТВА
Переяславская рать пришла к Новгороду на исходе первой недели января, в лютые крещенские морозы. Ветер с Ильменя переметал сухой колючий снег. Бороды дружинников заиндевели. Пар валил от конских спин. Пешцы бежали по сторонам обоза: в такую стужу на санях невозможно было усидеть даже в тулупах.
