Продолговатое лицо гетеры окрасилось легким румянцем, в черных глазах затеплилась нежность, на щеках выступили ямочки.
— Ты, как всегда, любезен, господин мой! Саллюстий повернулся к Антонию:
— Ты все пируешь, а новостей не знаешь… Говорят, Цицерон покинул Формии и отправился к Помпею!
Антоний побагровел
— Что? — выговорил он сдавленным шепотом. — Цицерон? Бежал?.. В погоню за ним!..
Он задыхался от бешенства, и тучное тело его вздрагивало, точно охваченное падучей.
Саллюстий поднес ему чашу с вином, подмигнул Кифериде. Гречанка придвинулась к Антонию и, обняв его, прижалась щекой к грубой волосатой щеке.
— Успокойся, господин мой, — шепнула она, — пусть шут забавляет своего старика.
Это был намек на Помпея, и Антоний громко захохотал.
— Гонец из Испании, — возвестил раб.
— Зови, — вскочил Антоний, освобождаясь из объятий гетеры.
Вошел Диохар, любимый гонец Цезаря, и, приветствуя Антония и Лепида, возгласил:
— Эпистола от Цезаря.
— Встать! — крикнул Антоний, и гости вскочили в знак уважения к великому полководцу. — Взгляни, — протянул он письмо скрибу, — подлежит ли оно оглашению?
— Господин, эпистола написана обыкновенными письменами.
— Читай
Скриб развернул свиток пергамента:
— «Гай Юлий Цезарь, император — Марку Антонию, начальнику конницы.
Одновременно с настоящей эпистолой извещаю подробно сенат и римский народ о военных действиях, а тебя — вкратце: Децим Брут и Требоний осаждают с моря и суши Массалию, в которой заперся Домиций Агенобарб, а я отправляюсь на помощь Гаю Фабию, посланному в Испанию с пятью легионами. Узнав, что у Илерды соединились легаты Помпея Марк Петрей с двумя и Люций Афраний с тремя легионами (всего у них сорок тысяч пехоты и пять тысяч конницы), я хочу попытать счастья и разбить их.
В Галлии я заключил мир с Коммием и другими враждебными вождями, набрал пять тысяч пехотинцев и шесть тысяч галльских всадников, заплатив им деньгами, вынутыми из сокровищницы Сатурна, а также динариями, взятыми взаймы у военных трибунов и центурионов. Эти динарии я им верну с процентами; к тому же они — залог верности начальников. Галльской знати, принятой мною на службу, я обещал возвратить отнятые имения.
Спокойно ли в Риме? Удержи в повиновении Италию, чтобы мне не пришлось вторично изгонять помпеянцев. Прощай».
Вскоре пришло известие о морской победе Деиима Брута, а полтора месяца спустя Цезарь сообщил о сдаче Афрания и Петрея и о переходе двух легионов Варрона на его сторону.
«Я оставил всем воинам жизнь и имущество, объявив, что каждый волен идти куда хочет, — к Помпею или к Цезарю, или возвратиться к частной жизни, — писал он, — теперь вся Испания в моей власти. Завтра отправляюсь на совещание в Кордубу, твердо решив дать большинству иберов права римского гражданства. Правителем Испании оставлю легата Квинта Кассия Лонгина, дав ему четыре легиона».
События следовали с невероятной быстротою. Известие о морской победе помпеянцев над Долабеллой и о битве у Баградаса, где нумидийский царь Юба, друг Помпея, уничтожил легионы Куриона, повергло Антония в ужас: Рим лишился африканского хлеба, предстояли волнения плебса… Подкрепления, посланные Долабелле, были разбиты, и пятнадцать когорт взяты в плен.
Все ждали прибытия Цезаря.
Не успел Цезарь приехать, как сенат, по предложению Лепида, назначил его диктатором, и известие об этом было спешно отправлено ему с сенатским гонцом.
Цезарь прибыл в Рим в конце ноября, а его ждали раньше. Он был хмур и озабочен. Гибель Куриона с легионами опечалила его; он думал, что этот мот и бездельник выказал себя бесстрашным военачальником и кончил жизнь, как подобало римлянину.
После выборов, на которых Цезарь был избран консулом следующего года, а Целий и Требоннй — преторами, в Риме заговорили о мире с Помпеем. Но надежд на мир было мало, хотя друзья и влиятельные магистраты настаивали на переговорах.
«Буду играть в войну и перемирие, — думал Цезарь. — Зимой переправлюсь в Эпир и начну переговоры с Помпеем, как законный консул республики. Ведя переговоры, буду завоевывать страну, овладею побережьем до Диррахжя, обеспечу себя хлебом, железом, оружием и вьючными животными».
На лице его была усталость: приходилось председательствовать в комициях, на латинских празднествах,[2] предлагать законы: о даровании прав гражданства Цизальпинской Галлии, о возвращении из изгнания лиц, обвиненных по закону Помпея, о запрещении иметь у себя более шестидесяти тысяч сестерциев в золоте и серебре.
Последний закон был вызван острым положением должников. Ростовщики и всадники, услышав о ротации, обвинили Цезаря в желании провести отмену долгов по всей Италии.
— Популяр, он продолжает поддерживать бездельников и оборванцев, — с ненавистью говорили они, но, узнав, что Цезарь приказывает покрывать долги стоимостью имущества, оцененного до междоусобной войны, несколько успокоились.
— Этот закон проведен властью диктатора, — шептали недовольные землевладельцы, — и бороться с ним невозможно.
— Не быть же Цезарю пожизненным диктатором, — Сказал Аттик, дрожавший за деньги, розданные многим нобилям. — Неизвестно еще, кто победит. Если Помпей — мы получим все с процентами.
Цезарь знал об этих разговорах от лазутчиков.
«Что же, — думал он, — пусть надеются на Помпея, а я буду делать свое большое дело».
С Кальпурнией он встречался только ночью. Жена, сидя на ложе, дожидалась мужа, по древнему обычаю. Это раздражало Цезаря; он ненавидел древность и осмеивал ее, а Кальпурния рабски следовала обычаям, которые давно уже отжили. «Она неспособна даже изменить, — думал Цезарь, раздеваясь донага — привычка, которой следовал всю жизнь — и ложась, — а между тем есть ли хоть одна такая добродетельная матрона в Риме?»
Лежа, он беседовал с нею. Она откровенно рассказывала, что за ней пытался ухаживать Антоний, но получил отпор, и что Саллюстий звал ее в свою загородную виллу, чтобы показать дорогие картины, купленные у публикана.
— И ты, конечно, не поехала к нему? — со смехом спросил Цезарь.
— Неужели ты, Гай, мог подумать… Он прервал ее:
— Послезавтра я уезжаю в Брундизий. Позаботься, дорогая, собрать, что нужно, в дорогу…
— О, Гай, Гай, — всхлипнула она, прижимаясь к нему, — опять ты оставляешь меня надолго… За девять лет, проведенных тобой в Галлии, я виделась с тобой в Равенне не более шести раз!.. .
— Да, но не забудь, что каждый раз ты жила в Равенне не менее месяца!..
Она вздохнула и спросила, сколько тог и плащей, какие туники положить в его сундук и нужно ли приказать скрибам приготовить папирусы и пергаменты. Но Цезарь молчал: он ровно дышал, слегка похрапывая.
Сложив с себя бесполезную диктатуру, Цезарь выехал из Рима, направляясь в Брундизий, где ожидали легионы. Он отправлялся в Грецию без денег, без хлеба, без рабов и без вьючных животных, разрешив воинам подвесить к концу копий небольшие узелки.
— Коллеги, — сказал он, сажая пятнадцать тысяч на корабли, — мы отправляемся в Элладу, где некогда грозный диктатор Сулла разбил несметные полчища царя Митридата. Он обещал ваннам сокровища, рабов и красивых невольниц, и они получили все это… А я обещаю вам то же в двойном размере и земли в Италии, которыми щедро наделю вас…
Радостные крики огласили пристань. Толпившийся народ выражал свою радость хвалебными песнями в честь Цезаря.
— Остальные войска посадить на корабли, как только биремы и триремы приплывут обратно из Эллады, — говорил Цезарь, сжимая руку Антония. — Поручаю это дело тебе, Габинию и Фуфию Калену…
— Будет сделано, вождь!
Цезарь взошел на корабль. За ним поднялись военачальники.
Загремела труба, и триремы, рассекая длинными веслами темные волны, двинулись в путь. Шел январский дождь, туман застилал острова.
— Что бы ни сулила мне Судьба, — молвил Цезарь, поглядывая на удалявшийся берег Италии, — я готов принять ее удар или милость. Об остальном пусть позаботятся боги.
Он покрыл лысую голову краем тоги, чтобы защитить ее от моросившего дождя, и устремил глаза на большие неспокойные волны, которые, ударяясь о борта, обдавали палубу пеной и брызгами.
Отступив из Италии в Элладу, Помпей поставил во главе пятисот кораблей, доставленных союзными восточными царями, консуляра Марка Бибула, непримиримого аристократа, вызвал один легион из Киликии и присоединил его к пяти легионам, выведенным из Италии, набрал легион воинов, живших в Греции и Македонии, и два легиона — в Азии, нанял всадников, пращников и стрелков из различных народностей: здесь были димие черноволосые галлы, белокурые германцы, смуглые низкорослые галаты и каппадокийцы, юркие дарданы и мрачные приземистые бессы.
