В Есениусе заговорило профессиональное чувство врача.
— Что у вас с носом?
— Вот видите, — сердясь, заговорил Браге, — я должен ежедневно менять пластырь, иначе эта металлическая пластинка не держится. Не могли бы вы мне помочь? А то у меня с этим много возни.
Есениус пообещал, что попытается как-нибудь помочь своему другу.
Тихо Браге пришлось много выстрадать из-за своего носа. Еще лет тридцать назад Браге из-за какого-то теоретического вопроса повздорил с одним самоуверенным датским аристократом. Спор пришлось разрешать на дуэли, под покровом темной ночи. Удача сопутствовала аристократу, который отсек своему противнику кусок носа. С тех пор на месте отсеченной ткани Браге носил металлическую пластинку.
— Ну, а в остальном, стало быть, вы довольны Прагой? — спросил Есениус императорского астронома.
— Пожаловаться не могу, — ответил Браге и с довольным видом улыбнулся. — Императору важно меня удержать. Он изволил определить мне такое жалованье, какое не получает при его дворе ни один художник или ученый: три тысячи золотых ежегодно. Кроме того, как я вам уже говорил, он предоставил мне дом Цурти, за который императорская казна уплатила золотом двадцать тысяч. Ну, а что касается службы, так и тут не могу посетовать: ежедневно перед обедом я докладываю императору о своих ночных наблюдениях, а также сообщаю ему, благоприятно или неблагоприятно расположение звезд для принятия им важнейших решений. В общем, у меня остается достаточно свободного времени для собственных астрономических наблюдений и для того, чтобы позаниматься. И, наконец, у меня замечательный помощник — императорский математик Кеплер.
Есениус слушал Браге с неослабным вниманием. Сообщение о жаловании его просто поразило. Три тысячи золотых ежегодно — это поистине королевское жалованье. Ведь он как личный врач курфюрста Саксонского не имел даже половины этой суммы. Что там половины — даже трети! Он получал меньше тысячи, и это считалось весьма приличным вознаграждением. Император и в самом деле пенит своих художников и ученых.
Тихо Браге, предпочитавший разговор об астрономии всем другим беседам, снова вернулся к Виттенбергу. Он расспрашивал о знакомых профессорах, о количестве студентов, о городских новостях…
Беспокоясь о том, что оторвал астронома от его дел, Есениус спросил, где находится приемная верховного канцлера Зденека Попела из Лобковиц.
— О, вы хотите нанести визит своему падуанскому соученику и засвидетельствовать ему почтение как высшему государственному сановнику! — воскликнул Браге, одобряя решение Есениуса. — Вы совершенно правы, старую дружбу надо восстановить. Я провожу вас к нему.
В знак благодарности Есениус слегка наклонил голову.
— Однако речь идет не столько о дружественном, сколько об официальном визите, — сказал он, и лицо его на мгновение омрачилось. — Я хотел бы обратиться к нему с просьбой походатайствовать за меня по делу о наследстве.
Браге с минуту теребил свои длинные усы, сосредоточенно глядя в пространство, потом порывисто встал, подошел к Есениусу и положил ему руку на плечо.
— Знаете что, Иоганн, — начал астроном, — зачем идти к подмастерью, если можно сразу обратиться к мастеру? Постараюсь помочь вам попасть на прием к императору.
Эта идея — результат одного из обычных для Браге неожиданных решений — явно ему понравилась, и он тут же стал обдумывать, как ее лучше осуществить. Когда же Есениус заметил, что это вряд ли выполнимо, ведь попасть к императору трудно. Браге имел уже готовый ответ:
— Как раз сегодня у меня имеются для императора добрые вести. Расположение звезд сейчас весьма благоприятствует его величеству. Возможно, что во время приема мы чего-нибудь добьемся. Император о вас и так уже знает. Когда я рассказывал ему о ваших публичных вскрытиях в Виттенберге, он весьма этим заинтересовался. Во всяком случае, попытка — не пытка.
Возможность встречи с императором взволновала Есениуса Это было бы для него большой удачей. Но идти в качестве просителя — нет, он считал это неприемлемым.
Толпы просителей стоят перед дверью императорского кабинета, и те минуты, когда император должен выслушивать все их просьбы и жалобы, для него, наверное, самые тоскливые. Но Есениус надеялся, что, когда до слуха его величества дойдут слова Тихо Браге о публичных вскрытиях, император проявит интерес к его особе. Как хорошо, если бы император принял его не как просителя, а как врача, как ученого!
— Пожалуй, вы правы, — согласился Браге, — так будет лучше. Пойдемте в приемную императора, а там посмотрим.
Приемная была полна просителей, требовавших аудиенции. Все они принадлежали к дворянскому или рыцарскому сословию. Простым горожанам попасть к императору было почти невозможно.
Нетерпеливые взгляды всех присутствующих были обращены на большие двухстворчатые двери. Однако они вели не прямо в кабинет императора, а лишь в канцелярию главного камердинера Маковского. Время от времени двери распахивались, и главный камердинер важным, немного приглушенным голосом возвещал имя счастливца, которого удостаивал своим вниманием император. Остальные в эти минуты окружали камердинера, забрасывая его множеством вопросов: «Когда меня примет его императорское величество?», «Есть ли надежда попасть к императору сегодня?», «В каком настроении император?», «Какие вида на благоприятное решение моего дела?»
И за каждым таким вопросом скрывался упрек, который раздражал главного камердинера: «Почему, мол, не замолвите за меня словечко у императора? Ведь я вам заплатил двести золотых. Сколько же вам заплатил тот, кого император уже принял, пока я две недели дожидаюсь своей очереди?»
Маковский только пожимал плечами, а когда кто-то осмелился открыто бросить ему в лицо этот упрек, он холодно ответил: «Ничем не могу помочь, я свое исполнил, его императорское величество — натура непостижимая…»
Есениус остановился возле оконной ниши и с интересом рассматривал роскошную, со вкусом обставленную комнату и незнакомые лица, по которым можно было прочитать всю гамму человеческих чувств и характеров.
Как раз в то время, когда внимательный взор Есениуса обратился к висевшим на противоположной стене двум громадным картинам, на которых были воспроизведены какие-то сюжеты из греческой мифологии, дверь распахнулась и появившийся на пороге главный камердинер Маковский произнес:
— Доктор Есениус!
Есениус направился к двери. Взгляды всех присутствующих скрестились на его фигуре. Ему казалось, что он отчетливо слышит заданные шепотом вопросы: «Доктор Есениус?», «Кто это?», «Вы знакомы с ним?»
Нет, никто не был с ним знаком. Никто ничего о нем не знал. Но за этой белой дверью о нем уже было известно.
Сердце Есениуса лихорадочно забилось. Он быстро оглядел свое одеяние: не расстегнулась ли серебряная пряжка на черном низком башмаке, не прилип ли где-нибудь кусок грязи, вылетевший из-под копыт норовистого коня, к белым чулкам, плотно обтягивавшим ноги, или к желтым коротким панталонам, не испачкал ли он о стену свой синий бархатный камзол на белой шелковой подкладке? Нет, он не нашел изъянов на своем платье; даже широкий сборчатый крахмальный воротник нигде не был помят, а ножны кинжала блестели. Второпях он пригладил старательно подкрученные усики и небольшую бородку и, не снимая широкополой шляпы с белым страусовым пером, вошел в комнату.
— Не подходите к его императорскому величеству ближе чем на три шага, не начинайте первым разговора, ждите, пока император к вам обратится, не говорите слишком громко, — делал последние наставления главный камердинер.
Потом он молча указал на дверь, перед которой, скрестив свои алебарды и широко расставив ноги, стояли два стража. Когда Есениус приблизился к ним, они отвели алебарды, и камердинер бесшумно открыл дверь.
Держа шляпу в руке, Есениус вступил в императорский кабинет. Первое, что бросилось в глаза доктору, было гармоничное сочетание двух красок — красной и черной. Весь кабинет, от паркетного пола до лепного потолка, был обтянут темно-красным шелком с вытканными на нем цветами причудливой формы. Красный цвет этой обивки был таким сочным, поглощающим все остальное, что гость почти не обратил внимания на картины, висевшие на стенах, и на золоченую резную мебель. Взгляд его, не задерживаясь, скользнул по этим предметам, глаза видели лишь ярко-красный фон, на котором четко выделялась одежда императора из черного бархата. Белые чулки да цепь ордена Золотого руна, поблескивавшая на груди, дополняли его простой костюм, казавшийся еще проще, когда перед императором стояли его придворные, облаченные, как правило, в роскошные одежды.
Помня наставления камердинера, Есениус сделал определенное количество шагов с поднятой головой и остановился рядом с Браге. Только после этого, соблюдая все церемонии, доктор отвесил придворный поклон: правую ногу он несколько отставил назад, как бы собираясь присесть, низко опустил голову и, держа в руке шляпу, описал ею полукруг; страусовое перо при этом скользнуло по драгоценному персидскому ковру.
