Ознакомительная версия.
Все москвитяне, что собрались на берегу Москвы–реки, вскинули руки в небо и пели вместе со своим святителем: «Восхваляем тя, святой пророче Илие, и почитаем, еже на колеснице огненной мчишь к нам во спасение!» Митрополит Зосима сердечно радовался. Это его молитвами и молитвами истинных православных христиан был вызван на спасение стольного града достославный Илья–пророк и чудотворец, и теперь над Москвой властвует только он. Огненная стихия, напущенная на город вражеской или сатанинской силой, вот- вот будет поражена и наказана Божьей карой. Народ избавится от бедствия, которое могло быть непосильным одному поколению.
— Слава тебе, Господи! Слава тебе, Господи! — повторял Зосима.
Крестный ход торжественно двинулся в путь, выше вознеслись хоругви, чудотворные иконы крепче держались в руках. Шествие, казалось, не замечало потоков воды, льющейся на спины москвитян. Они шли твёрдо, веря, что огненная стихия будет повержена.
Но ведомо издревле, что беда не приходит одна.
Случилось так, что едва Иван Васильевич покинул Кремль и умчался к пожарищу, как его супруга, великая княгиня София Фоминишна, охваченная ужасом от взрыва, всколыхнувшего палаты, спешно собралась в бегство. Такое с нею уже сотворялось. В «Успенском летописце» рассказывается о том, как в 1480 году великая княгиня Софья бегала со всеми чадами в монастырь на Белоозеро. Тогда она устрашилась не только пожара и ожидаемого нашествия Крымской орды, но больше всего гнева великого князя за то, что запустила руку в государеву казну. Однако и тот раз, как и теперь, она убеждала себя, что убегала не от гнева государя, а от разгула стихии ради чад своих.
В Набережном тереме суматоха сборов продолжалась недолго. У Софьи Фоминишны всё нужное в дальнюю дорогу всегда было под руками. Тому причиной был вечный страх то перед опалой от государя–супруга, то перед пожаром, то — и это чаще всего — перед татарским нашествием Казанской или Крымской орды.
Сразу же после первого взрыва, потрясшего стены терема, Софья и все её девять детей — дочери и сыновья, все домочадцы покинули дворец, и кто конный, кто в крытых возках и в тапканах [3] умчали по Боровицкому спуску к наплывному мосту через Москву–реку. Но переправиться с ходу поезду Софьи Фоминишны не удалось. Казалось, к переправе сдвинулась вся Москва. Многие десятки повозок, колесниц, тысячи беженцев со скарбом запрудили весь берег близ моста, и только силой можно было к нему пробиться. Но и по мосту люд двигался стеной, уже по колено, а кто и по пояс в воде. Десять воинов государыни взялись расчищать путь к мосту, но никто не думал да и не смог уступить дорогу. Даже обнажённые мечи и сабли не помогали ратникам: место одного, уступившего дорогу, сразу же занимали другие и бились, рвались вперёд. Воины, однако, расчистили кое‑как путь великой княгине. За её тапканой и за тапканой княжичей и княжон въехали на мост возки свиты. Мост ещё больше скрылся под водой, каждое мгновение канаты, удерживающие его на плаву, казалось, могли лопнуть. И тогда… Но тапкану государыни провели по мосту благополучно, четвёрка коней вынесла её на крутой берег. Следом одолела реку тапкана, в которой сидели дети Софьи Фоминишны, все, кроме дочери — княжны Елены.
В полуверсте от реки Софья Фоминишна остановила тапкану, чтобы узнать, все ли одолели переправу. Она велела позвать князя Илью Ромодановского. Софья благоволила к молодому и красивому князю. Он же исправно служил ей верой и правдой. Была в этой службе и тайная причина, о которой он никогда и никому не обмолвился словом. Илья возник близ тапканы, спрыгнул с коня Казначея. Софья сказала ему:
— Иди, князь, проверь, не остался ли кто из моих за мостом. Да загляни в тапкану к княжичу Василию, на месте ли он?
— Слушаю, государыня–матушка, исполню, — ответил Илья, взметнулся в седло и повернул Казначея к Москве–реке.
Софья долго смотрела ему вслед, и у неё почему‑то тревожно забилось сердце. Причины того она не поняла. Может быть, почувствовала вину перед супругом за свой неожиданный отъезд, сочла, что надо было бы предупредить государя. Она и собралась‑то всего в Воробьёве, откуда Кремль словно на ладони виден. Чего бы уж тут переживать. Ан беспокойство не проходило. Мысленно она повинилась перед Иваном Васильевичем, надеясь, что он простит её за вольность, навеянную страхом, да не за себя, а за детей. Только за них и болело у неё сердце.
Князь Илья проскакал мимо десятка упряжек, заглянул в ту тапкану, где сидел княжич Василий: тот, насупившись, сидел в углу. И все, кто покинул Кремль с государыней, уже миновали мост. Не было лишь малой тапканы, запряжённой парой серых в яблоках коней, в которой ехала с мамкой и сенной девицей княжна Елена. Илья помнил, что её тапкана была третьей в ряду, когда приближались к мосту. Потом он пробился вперёд, чтобы расчищать путь, и больше кареты не видел. Теперь он мучил себя трудным вопросом: как могло случиться, что она выпала из строя?
Спустившись к мосту, Илья вновь узрел столпотворение. Он попытался перебраться через мост, но его попытка увенчалась неудачей: толпа ещё у берега снесла его вместе с конём в реку. Всё ещё надеясь, что тапкана Елены застряла на левом берегу, он ринулся через Москву–реку вплавь, потому как не мог явиться перед государыней ни с чем. Он не заметил, как накатилась гроза, как яркие вспышки молний кроили небо, как гремел гром и ливень поглотил всё вокруг. Илья ещё не сообразил, что ливень — божья благодать, посланная с небес для спасения Москвы. Выбравшись из воды и поднявшись в седло, он вновь вклинился в толпу, расталкивая грудью коня всех, кто был на пути. Сверкающие молнии помогали ему окинуть оком пространство близ переправы, и он успел отметить, что серых в яблоках коней ни на берегу, ни на мосту нет. Его осенила дикая догадка, что тапкану княжны могли снести в Москву–реку, но он не дал этой догадке воли, продолжал ломиться вперёд, дабы вернуться на правый берег. В нём ещё теплилась надежда, что тапкана Елены переправилась туда, пока он одолевал реку, что стоит ему вырваться из людского потока, как он настигнет Елену и вернётся к великой княгине с доброй вестью. Но надежды Ильи не сбылись. Он проскакал до тапканы Софьи Фоминишны, но так и не увидел экипажа Елены. Сердце его сжалось от страха и от предчувствия большой и непоправимой беды.
Остановив Казначея на обочине дороги, Илья замер. У него не было сил сделать хотя бы одно движение навстречу великой княгине. Невольно он потянул правый повод и развернул коня к Москве–реке, понимая, что иного пути у него нет.
А спасительный ливень, посланный Ильёй–громовержцем, торжествовал над стольным градом, и было очевидно, что его победа близка.
Гроза продолжала бушевать. С неба по–прежнему низвергались потоки ливня. Пламя пожара над Москвой всюду покорялось небесной силе. Лишь редкие огненные блики вспыхивали иной раз где‑то низко над землёй. Их Иван Васильевич уже не видел. Он возвращался в Кремль не спеша, хотя и вымок до нитки в своём суконном кармазинном [4] полукафтане. Даже в сапогах было полно воды. Но это не умаляло радости, и жажда уже не досаждала. Он молился: «Господь милосердный, хвала тебе, что не оставил своих детей в беде», — шептал он, въезжая в Кремль. Он уже думал о том, какую посильную помощь может оказать тем погорельцам, у кого малый достаток: «Вот лесу дам им бесплатно, вывезти помогу. А там пусть поднимают–рубят новые дома, избы». Сказал об этом казначею боярину Петру Челяднину:
— Ты завтра же моим именем повели дьякам Дворцового приказа списки погорельцев исполнить. Вдов и сирот пусть выделят. Им пошлю работных людей лес валить, вывозить во град, срубы ставить. И чтобы никого не обошли заботой.
— Справлю, батюшка. Оно, слава Богу, ущерб невелик окажется государевой казне.
Иван Васильевич посмотрел на колокольню Успенского собора, подумал, что хорошо бы увидеть, как ливень распорядился огнём, да решил перед тем сменить мокрую одежду и выпить крепкой медовухи. «Оно хоть и благодатный дождь, да чреватым может быть», — предположил он и подъехал к Красному крыльцу.
Дьяк Фёдор Курицын видел в оконце, как появился близ палат государь, но не поспешил навстречу: побоялся прогневить его. А было чем. Наказывал же государь присмотреть за домочадцами, да не исполнил сей наказ Фёдор. Перешагнула его властная Софья Фоминишна, когда он сказал, что надо бы дождаться великого князя, прежде чем оставить Кремль, теперь укатила неведомо куда. Фёдор, однако, был не так прост и послал с дворней великой княгине своего верного человека. Поди, к утру будет известно, куда скрылась государыня, дабы избавиться от пожара.
Однако умный дьяк сомневался, что только страх перед стихией вынудил Софью Фоминишну покинуть Кремль без ведома великого князя. Хотелось ей досадить государю, и она не взяла с собой во спасение внука Ивана Васильевича, Дмитрия, и его мать, Елену Волошанку. «Дескать, пребывайте во страхе, гордая невестка и постылый внук, а мне и дела нет», — рассуждал Фёдор Курицын в ожидании государя.
Ознакомительная версия.
