Прежде всего они нуждались в пище, ибо у них не было ни запасов, ни друзей между оленеводами. Пока другие племена занимались жертвоприношениями, Мышееды всей гурьбой отправились на реку и, усевшись на самой большой полынье, где лед дал глубокие трещины, принялись удить рыбу. По своему обыкновению, Мышееды даже в рыбную ловлю вносили шум и насмешки.
— Ух, ух! — гикали они над прорубью, вытащив вертлявую рыбу на крючке.
— Старшего брата еще позови.
Другие громко свистали и топали ногами, рискуя разогнать рыбу, и, заглядывая в щели льда, насмешливо спрашивали: «Толстобрюхие поморяне, где вы? Пловцы с тупым носом, где вы?» — приравнивая жирных гольцов к жителям приморских поселков на севере и юге, в особенности к людям Юит, у которых были приплюснутые носы.
Уды их состояли из тонкого костяного колышка, к середине которого была привязана леса; когда рыба проглатывала колышек вместе с приманкой, при первом напряжении лесы он поворачивался поперек, подобно тюленьему гарпуну, застрявшему в ране. Однако чтобы рыба не соскальзывала с крючка, ее нужно было подсекать с такою силой, что леса, выскакивая из проруби, отлетала далеко назад вместе с добычею. Пользуясь этим, многие Мышееды не приносили даже уд: они просто стояли сзади рыболовов и следили, не сорвется ли
14
прочь какая-нибудь рыба, высоко взлетевшая в воздух вместе с лесою. Такая рыба считалась их законною добычею, и они кидались на нее гурьбою, к великой потехе удильщиков, мстивших насмешками за свою потерю.
Иногда два или три человека, впившись в скользкое рыбье тело когтями и зубами, разрывали его на части и пожирали сырьем, выкинув внутренности и с хрустеньем перегрызая тонкие рыбьи кости. К вечеру несколько приморских рыболовов тоже пришли на реку, но лучшие места были заняты Мышеедами, а усевшись рядом с ними, нужно было подчиниться их безбожному обычаю, оскорблявшему пойманную добычу, или затеять ссору. Прморяне предпочли уйти за белый речной плёс к другой полынье, где рыбы было меньше, но где они могли заниматься ловлею по-своему, без всякой помехи.
Торг начался на следующее утро без всякого определенного порядка. Старые знакомые менялись только друг с другом, не обращая внимания на приставания других. Иные, надев на руку свиток плохого ремня, ходили из стойбища в стойбище, не решаясь расстаться с своим товаром и не умея отыскать равноценного, но большая часть решалась на обмен быстро, руководствуясь внезапно вспыхнувшим желанием и не соразмеряя взаимной стоимости товаров.
Жители селения Паллан вышли на торг все вместе, одетые в панцири из толстых травяных циновок и неся свои товары на конце копья. Так повелевал им обычай, желавший сохранить в мирном процессе обмена формы прежней неумолимой вражды.
Люди Юит устроили торговую пляску совместно с двумя большими оленьими стойбищами; в пляске, кроме мужчин, участвовали и женщины. Она началась жертвоприношениями и особыми обрядами, знаменующими временный брак, и должна была продолжаться до полного истощения сих всех участников. Обмен товаров должен был состояться только наутро в виде взаимных даров, слепляющих новые узы брачного побратимства <...>.
Камак, богатый оленевод с севера, из племени север-
15
ных Таньгов,1 говоривших другим, более грубым наречием, сидел в глубине палатки на большой суме, наполненной рухлядью. Его безобразное лицо, с маленькими злыми глазами, большими оттопыренными ушами и белым шрамом поперек щеки, дышало свирепостью и действительно заслуживало имя Камака, то есть дьявола, которое духи предков дали ему при рождении при посредстве установленных гадательных знаков <...>.
1. Чукчи. (Прим. Тана)
На другой стороне палатки сидел Ваттувий, шаман из многочисленной семьи Кымчанто, что означает «вышедшие из солнечного луча», которая насчитывала в своих недрах тридцать взрослых мужчин и больше сотни малолетних детей. Семья жила вместе, но ее бесчисленные олени были разбиты на четыре стада, которые то сходились, то расходились, соответственно изменению времен года. Ваттувий был младшим из шести сыновей престарелого Ваата, еще жившего в большом шатре на верховьях реки Омкуел, и семья посвятила его служению духам, чтобы упрочить своё благосостояние, покровительством высших сил. Ваттувию могло быть, около пятидесяти лет, но его небольшое сухощавое тело казалось как будто сплетенным из крепких оленьих жил в изобличало большую силу и необычайную ловкость, необходимую для подвигов волхвования, когда, тяжелая палатка иногда поднимается над головой слушателей, как легкий берестяный бурак, опрокинутый над муравейником. Он прясел на скрещенных ногах, которые упруго колебались, как перекрещенные тетивы деревянного капкана. Его длинная черная грива была связана на затылке пушистой полоской тюленьей шкуры, красиво, окрашенной в пунцовый цвет. В противоположность обычной моде мужчин, духи запретили ему стричь волосы и не позволили даже заплести их в косу, как это делала большая часть шаманов.
Сзади Ваттувия сидел его племянник, крепкий молодой атлет с безусым лицом и большими карими глазами. Имя его было Ваттан, ибо все потомки Ваата вставляли его имя в свое как основной корень. Отец послал его, чтобы блюсти за шаманом, который в порядке экстаза легко мог причинить повреждение себе или другим. Посещавшие его духи нередко обнаруживали проказливость и склонность к опасным шуткам, которые, без
16
своевременного вмешательства шаманских прислужников, грозили окончиться очень, дурно <...>.
— A-а! — громко вздохнул Ваттувий, давая знак, что сейчас начнет петь. Хозяева и гости тотчас же притихли. Посещение Ваттувия считалось честью, и каждое желание его исполнялось во всех шатрах от подножий Палпала до верховьев реки Кончана1.
1. Река Камчатка. (Прим. Тана)
Только Камак, прищурившись, посмотрел на гостя и не шевельнулся с места. Его презрение к южным оленным людям простиралось также и на их духов, и он упрямо не верил, чтобы вдохновение их стоило какого-нибудь внимания <...>.
Ваттувий пел высоким протяжным речитативом, останавливаясь по временам, чтобы перевести дух. Образы так и лезли ему в голову, отрывки прошлых видений смешивались с предвкушениями экстаза, и по временам он путался и не знал, что выбирать. Вдруг хитрая улыбка мелькнула на его лице. Он вспомнил бесчисленные проказы, которые духи проделывают над отуманенными людьми, подпавшими их власти <...>.
Ваттувий опять сделал передышку, на этот раз короткую, ибо внезапно он почувствовал нетерпение и потребность перейти от слов к делу <...>.
Слушателям стало страшно. Проказливые духи и их служители пользовались очень дурною славой. Хозяин шатра Елхут, низкий и приземистый человек, с раковинами в ушах, кожаной повязкой на лбу и маленькими раскосыми глазами, осторожно переглянулся с своим двоюродным братом Юлтом, который стоял у входа и бдительно следил за всем происходящим. Если слова Ваттувия обещали внезапное нападение со стороны людей или духов, нужно было держаться настороже. Около десятка детей и племянников, все дюжие парни, привычные к дракам, сидели и стояли в разных местах шатра, готовые по первому знаку Елхута схватиться за оружие и броситься вперед.
Подросток Чайвун, один из пастухов Камака, который должен был уйти вместе со стадом на ближайшее пастбище, но отстал от товарищей и под конец увязался за хозяином и теперь потихоньку встал с места, вышел за
17
дверь, потом выбрался из лагеря вайкенцев и поспешно пошел вдогонку за своим стадом. Он боялся, чтобы проказливые духи не сыграли какой-нибудь злой шутки именно над ним, ибо они нападали охотнее всего на таких молодых и беззащитных парней. Они могли, например, превратить его в сурка за то, что он слишком крепко спал в снежные ночи вместе со своими оленями, или обкормить его волчеединой, чтобы внутренняя сторона его кожи обмохнатела, или сделать его ненавистным для молодых девушек. Пастух ускорил шаги и без оглядки убежал в стадо <...>.
Ваттан смирно сидел в стороне и наблюдал за дядей внимательно, но без особого интереса. Ему случилось видеть шамана в таких странных и разнообразных припадках вдохновения, что у него исчезло не только удивление, но и страх перед ними. К замысловатым подвигам Ваттувия он относился приблизительно как к хорошо знакомому, несколько надоевшему представлению и даже полуинстинктивно сомневался в их реальности, хотя факты ежедневно доказывали ему его неправоту, ибо Ваттувий вылечивал даже оленей и собак от самых разнообразных болезней, предсказывал степень обилия дичи и размножения домашних оленей, давал женщинам лекарства от бесплодия и девушкам приворотные корешки для привлечения молодых парней <...>.
Ваттувий вдруг поднялся на месте и открыл глаза.
