Ознакомительная версия.
– Радуйся, что не ты сейчас лежишь на земле, – сказал ему Бэктэр и обратился к Тэмуджину: – Надо было коней захватить и оружие, ведь теперь это наша добыча.
– Днем здесь могут встретиться люди, – сказал Тэмуджин, тут же поймав себя на том, что только сейчас он придумал эту отговорку. – Да и неизвестно, чьи на самом деле эти кони, может, только вчера у сонидов или хабтурхасов угнаны.
– Возьмем, хорошие ведь кони, – настаивал Бэктэр, жадно глядя на разбойничьих лошадей. – Кто нас тут увидит…
Тэмуджин некоторое время колебался, борясь с соблазном: кони в самом деле были отборные. Но чутье подсказало, что жадность подведет, мелькнула мысль: «И через несколько лет кто-нибудь может узнать лошадей…»
– Не сейчас, так потом попадемся, – отрезал он и первым порысил в сторону леса. – Поехали!
Дома они никому не обмолвились о случившемся. Лишь Бэлгутэю под вечер рассказал обо всем Хасар, отведя его в лес и взяв с него клятву не говорить никому. Тэмуджин после этого случая почувствовал, как сразу повысилось уважение к нему со стороны братьев. Даже самые строптивые, Бэктэр и Хасар, теперь без разговоров соглашались с его мнением. Глядя на них и младшие, Тэмугэ и Хачиун, наперегонки бежали исполнять его приказания.
После смерти старших киятских нойонов Есугея и Тодоена прошел почти год, а Таргудай-Хирэлтэг так и не смог собрать курултай племени и воссесть на ханский трон. То, что поначалу само шло к нему в руки и мнилось уже неминуемым, вдруг, казалось бы, ни с того, ни с сего, наткнулось на какие-то невидимые заторы, в которых Таргудай не мог разобраться и исправить дело в нужную сторону.
Неведомо по воле каких небожителей, восточных или западных, многие монгольские рода, прежде как будто склонявшиеся на его сторону, после отдалились от него. Нойоны их перестали ездить в его ставку, не явились и на зимнюю облавную охоту. Это было открытым непризнанием его старшинства в племени. Возмущенный таким их поведением, Таргудай сначала попытался пригрозить им, с гонцами посылая к ним свое гневное слово, но те дали понять, что не потерпят притеснений и при случае будут защищаться. Было ясно, что они сговорились за его спиной и вместе строят против него козни.
Таргудай долго не мог уяснить себе причину того, почему нойоны так резко изменили свое отношение к нему. И лишь по прошествии времени – частью из доходивших до него разговоров в племени, частью своими домыслами – он стал понимать, что это произошло во многом из-за того случая с семьей Есугея, значения которого он за суматохой многих дел сразу и не разглядел.
Таргудай поначалу махнул рукой на отказ Оэлун и Тэмуджина присоединиться к нему. Посчитал, что улус Есугея и так не уйдет от него и рано или поздно будет в его руках. Да и последние остатки их подданных – те айлы, которые Оэлун подняла против него в тот несчастливый день, когда он приехал к ней свататься – одумались и назавтра же после того пришли к нему с поклоном и данью. Оэлун со своими детьми, оставшись без харачу и рабов, без скота, потерялись из виду. Таргудай послал было на их поиски своих нукеров, но, не обнаружив их нигде, бросил и это, решив, что сами подохнут от голода или какие-нибудь разбойники угонят их в рабство.
И только лишь потом, по истечении многих месяцев после того, до него стали доходить разговоры: мол, рода потому отшатнулись от Таргудая, что узнали о том, как осиротевшая семья Есугея с оружием поднялась против него и прогнала его вместе с нукерами. Будто люди рассудили так, что, с одной стороны, Таргудай не так уж и страшен, если позволил им так обращаться с собой, и, с другой стороны, если семья Есугея такова сейчас, когда дети малы и подданные отошли от нее, то какова она будет потом, когда сыновья его вырастут и по-настоящему поднимут свое знамя. Не придется ли пожалеть, что когда-то связались с этим Таргудаем. И потому, мол, люди снова притихли и выжидают.
«Бродячие суки со сворой щенков, пусть только появятся поблизости, – сжимал кулаки и задыхался от запоздалой злобы Таргудай. – А появиться, рано или поздно, должны, где-нибудь да вынырнут и тогда пусть не просят у меня прощения…»
Но, пройдя время, после многих раздумий, он понемногу успокоился: «Теперь-то они и на ноги не поднимутся, если еще этой зимой не передохли от голода… Зима была голодная, морозная, если и живы сейчас, то гонору у них поубавилось, где-нибудь грызут коренья с диким луком и проклинают тот день, когда не послушались меня».
По-настоящему Таргудай теперь жалел о другом: слишком рано он начал показывать свое старшинство перед другими нойонами племени – тем и отпугнул их от себя. А вспугнутый и рассеянный по степи табун, каждому известно, вновь собирать нелегко, надо выждать время, чтобы он успокоился. И Таргудай, скрепя сердце отложив ханские выборы на более позднее время, стал устраивать пиры, приглашая на них нужных нойонов и заново налаживая с ними отношения.
Частенько теперь в ставке тайчиутов можно было видеть, как с утра мужчины режут кобыл и овец, а затем до ночи не смолкал шум пьяного веселья. Понемногу Таргудай стал привыкать к застольям – с песнями и плясками, с красивыми рабынями, борьбой и скачками среди молодых воинов. Теперь у него больше дней проходило за пиршественным столом и похмельным отдыхом после них, чем в обычных делах по хозяйству. Он обленился, обрюзг, пожирнел телом. Но гонора, как и прежде, не терял, держал себя с достоинством большого нойона.
* * *
Таргудай проснулся поздно – солнечный луч от дымохода добрался уже до середины решетки стены – и голова у него на этот раз опять была тяжелая. Накануне он до поздней ночи просидел с нойонами дальнего рода салчжиутов. Угощал их, заодно прощупывая их мысли, заводил разговоры о делах в племени. Таргудай не напирал на них, не настаивал, чтобы поскорее присоединялись к тайчиутам, но главное было сделано – сошлись на том, что нужно помогать друг другу и держаться вместе. Многочисленный род салчжиутов отныне будет в дружбе, не будет за его спиной связываться с другими. Это было уже немало. Обещали они и на облавную охоту прийти с большим отрядом.
Уехали салчжиутские нойоны тогда же, ночью – молодые, здоровые, им что день, что ночь, нет разницы – сказавшись, что утром у них молебен на родовом обо. И теперь Таргудай, не зная, с кем ему поправить голову, тяжело перебирал в уме, кого бы позвать, чтобы не потерять зря времени и поговорить с пользой. Тут он вспомнил, что давно не разговаривал со своим ближним нукером, который был у него старшим над лазутчиками в подвластных куренях и теми, кто объезжал его владения, наблюдая за порядком.
– Эй, кто там есть! – негромко, чтобы не усилить боль в затылке, позвал он.
Из-за полога в женской половине, замешкавшись, бесшумно вышла его молодая рабыня, запахивая полы халата из желтого шелка. Таргудай помедлил, оглядывая ее стройное, молодое тело, угадывавшееся под тонкой тканью, хрипло спросил:
– Где хатун?
– Она рядом, в молочной юрте, – нежным голосом проговорила рабыня, преданно и внимательно глядя ему в глаза, готовая выполнить любое приказание.
Таргудай еще раз оглядел ее и, с трудом подавляя в себе пробуждающееся желание, разочарованно проговорил:
– Ладно, пошли кого-нибудь за Унэгэном.
Та с низким поклоном попятилась к двери, все еще глядя на него, блестя раскосыми косульими глазами.
– Стой!
Та стала, все так же согнувшись, потупила взгляд. Таргудай некоторое время молча смотрел на нее, облизывая толстые, синие от архи губы. Затем он приподнялся на кровати, опираясь на локоть, бросил короткий взгляд на дверь и двинул рукой:
– Иди сюда.
Она подняла на него испуганные глаза и поняла все. Замерла, не двигаясь с места, не сводя с него затравленных глаз.
– Иди, говорю…
– Хатун зайдет, – плачущим голосом заговорила та, – она меня убьет… в прошлый раз сказала, что живьем собакам скормит, если еще приближусь к вам…
– Иди, не бойся, не будет ничего…
– Я боюсь, она убьет меня, – громко заплакала рабыня.
– Иди, иди!.. Не то я прямо сейчас прикажу тебя бросить собакам. Ну!..
Та приблизилась, дрожа всем телом, со страхом глядя на него. Таргудай крепко схватил ее за руку повыше локтя, рывком притянул к себе и сорвал с нее халат. Жадно оглядывая ее голое тело, смуглые молодые груди, стройные бедра с мягкими волосками у чресла, он уложил ее рядом с собой к стене, с утробным вздохом навалился на нее и грузно придавил под собой, сжимая в медвежьих ладонях ее тонкие плечи и груди, заставляя громко стонать от боли и тяжести…
– Молчи!..
Когда все кончилось, Таргудай, тяжело дыша, откинулся, толкнул ее.
– Уходи!..
Та испуганно вскочила, торопливо натягивая халат, повязывая пояс. Тщательно вытерла слезы на раскрасневшихся щеках и вышла из юрты.
Напрягая спину и шею, стараясь не качнуть головой, Таргудай встал с кровати. Одел на голое тело прохладный атласный халат и прошел к столу. Тяжело присел, чувствуя, как кровь прилила к голове; облокотившись о край стола, стал ждать. Наконец, вернулась рабыня, и Таргудай приказал ей налить чашу холодной арзы.
Ознакомительная версия.
