Он посмотрел на распростертого на земле Кокэчу и нахмурился.
— Ты будешь жить, шаман. Я сказал. Поднимись с колен и следуй за мной.
У подножия холма Чингис кивнул своим братьям, Хачиуну и Хасару. За годы, прошедшие с того времени, как началось объединение племен, они обрели немалую власть, но были все еще молоды, и Хачиун радостно улыбнулся подошедшему брату.
— Кто это? — спросил Хасар, рассматривая Кокэчу в потрепанном халате.
— Шаман найманов, — ответил Чингис.
К ним подъехал еще один всадник и спешился, не отводя глаз от Кокэчу. Арслан был когда-то в найманском племени кузнецом, и Кокэчу его сразу узнал. Шаман вспомнил, что этот человек — убийца, которого приговорили к изгнанию. Неудивительно, что он стал одним из доверенных Чингиса.
— Я тебя помню, — сказал Арслан. — Значит, твой отец умер?
— Много лет назад, предатель, — процедил Кокэчу, задетый презрительным тоном.
Он вдруг впервые осознал, что потерял влияние, которого добился с таким трудом. Мало кто из найманов осмеливался посмотреть ему в глаза без боязни быть обвиненным в измене. Кокэчу, не дрогнув, выдержал взгляд Арслана. Ничего, они его еще узнают!
Чингис наблюдал за стычкой не без удовольствия.
— Эй, шаман! Не обижай самого первого воина, который пришел под мои знамена! Больше нет найманов, нет племенных связей. Я собрал всех в один народ.
— Мне было видение об этом, — немедленно отозвался Кокэчу. — Ты благословен духами.
Лицо Чингиса посуровело.
— Не слишком действенное благословение! Войско, которое ты видишь перед собой, я собрал силой и умением. Даже если духи наших предков и сопровождали нас, я их не заметил.
Кокэчу моргнул. Хан найманов был доверчив и легко поддавался внушению. Повлиять на молодого хана будет не так-то просто. И все же как хорошо дышится, подумал шаман. Он жив, а всего лишь час назад казалось, что смерть неминуема.
Чингис обернулся к братьям, забыв о Кокэчу.
— Новые воины принесут клятву сегодня вечером, на закате, — сказал он Хасару. — Размести их среди других, пусть почувствуют себя не побежденными, а частью единого целого. И продумай все как следует, не хватало еще получить нож в спину.
Хасар кивнул и поскакал сквозь толпу воинов к бывшим врагам, которые все еще стояли на коленях.
Кокэчу заметил, как Чингис и его младший брат Хачиун обменялись улыбками. То, что эти двое — большие друзья, не ускользнуло от внимания шамана, и он старательно запоминал все увиденное и услышанное, ведь даже самая незначительная мелочь могла пригодиться в будущем.
— Мы победили союз племен, Хачиун! Разве я не говорил, что так и будет? — произнес Чингис, хлопая брата по спине. — Твоя тяжелая конница подоспела как раз вовремя.
— Как ты меня научил, — отозвался Хачиун похвалой на похвалу.
— Теперь, с новыми людьми, наше войско покорит всю степь, — заметил Чингис, улыбаясь. — Пришло время отправляться в путь.
На мгновение он задумался.
— Хачиун, отправь гонцов в степь. Пусть разыщут все кочевья, даже самых захудалых родов, и велят племенам собраться следующей весной у реки Онон, возле черной горы. Там на равнине хватит места для тысяч людей. Оттуда мы и начнем поход.
— Что должны говорить гонцы? — спросил Хачиун.
— Пусть передадут всем, что Чингис зовет их на курултай, — ответил старший брат. — Никто не сможет устоять против нас. Те, кто не присоединится ко мне, проведут остаток жизни, высматривая на горизонте моих воинов. Пусть посланцы так и скажут.
Чингис удовлетворенно оглянулся. За семь лет ему удалось собрать десятитысячное войско. С людьми из побежденных племен оно станет почти в два раза больше. Чингис знал, что в степях не осталось никого, кто мог бы противостоять ему. Он посмотрел на восток, представляя раздувшиеся от богатств города империи Цзинь.
— Тысячи лет они держали нас порознь, Хачиун. Нападали на нас, пока мы не уподобились бродячим псам. Теперь это в прошлом. Я объединил племена, и пусть трепещут наши враги. Я их проучу.
На закате летнего дня у подножия черной горы раскинулся монгольский улус. Огромный, он все равно казался маленьким по сравнению с равниной. Насколько хватало глаз, стояли юрты, а между ними горели костры. Вечно голодные лошади, козы, овцы и яки щипали неподалеку траву, оставляя за собой голую землю. Утром скот уводили к реке, на хорошие пастбища, а к ночи пригоняли обратно к юртам. Хотя Чингис обещал мир, подозрения и недовольство росли с каждым днем. Никогда еще столько народу не собиралось вместе, и многие чувствовали, что находятся среди врагов. Обиды, вымышленные и подлинные, витали в воздухе. Вечерами, несмотря на запрет, между молодыми воинами часто завязывались потасовки. Каждое утро находили пару-тройку трупов тех, кто пытался свести старые счеты. Племена тихо роптали, ожидая, когда же наконец станет известно, зачем их собрали в этом месте, так далеко от родных кочевий.
Среди многочисленных шатров и повозок, в самом центре, стояла юрта Чингиса — юрта, какой в степях еще не видывали. Она была намного выше и шире остальных, с более прочным каркасом. Разбирать тяжелый шатер было нелегко, и потому его перевозили на повозке, запряженной восемью быками. С наступлением ночи сотни воинов подходили к юрте — просто поглазеть.
В юрте заправленные бараньим жиром светильники чадили, бросали на людей теплые отсветы. На войлочных стенах висели шелковые боевые знамена, однако Чингис, не любивший кичиться богатством, сидел на грубой деревянной скамье. Его братья лежали на груде лошадиных попон и седел, пили чай и лениво переговаривались.
Перед Чингисханом сидел взволнованный молодой воин, все еще разгоряченный после долгой дороги. Казалось, люди в окружении хана не обращают на него внимания, но гонец понимал, что они настороже и в любую минуту готовы схватиться за оружие. Гонец принес известие о решении своего народа. Он искренне надеялся: старейшины знают, что делают.
— Если ты допил чай, я тебя выслушаю, — сказал Чингис.
Гонец поставил пиалу на пол, сглотнул, закрыл глаза и начал:
— Вот слова Барчука, правителя уйгуров.
Едва он заговорил, смех и веселая болтовня смолкли. Юноша понимал, что все сейчас слушают только его, и волновался еще сильнее.
— С большой радостью я услышал о твоей славе, мой повелитель. Уйгуры долго ждали дня, когда наши народы узнают друг друга и поднимутся вместе. И вот взошло солнце. Река освободилась ото льда. Ты хан ханов, великий гурхан, ты поведешь нас за собой. Мои знания и сила принадлежат тебе.
Посланец замолчал и отер со лба пот. Открыв глаза, он заметил вопросительный взгляд Чингиса и похолодел от страха.
— Прекрасные слова, — заметил Чингисхан, — но где сами уйгуры? У них был целый год, чтобы добраться сюда. Если я должен привести их…
Он недоговорил. В воздухе повисла угроза.
Гонец торопливо ответил:
— Повелитель, только на постройку повозок у нас ушли месяцы. Вот уже много поколений мой народ не кочевал. Пришлось разобрать пять больших храмов, пронумеровать каждый камень, — чтобы можно было возвести их заново. А все наши свитки с письменами вывозили на двенадцати тяжелогруженых повозках.
— Вы владеете грамотой? — спросил Чингис и, заинтересованный, подался вперед.
Гонец с гордостью кивнул.
— Уже много лет, повелитель. Мы, когда торговали с западными народами, пользовались любой возможностью, чтобы приобрести их рукописи. Наш хан — весьма ученый человек и даже копировал работы мудрецов из Цзинь и Си Ся.
— Значит, я должен привечать учителей и грамотеев? — насмешливо осведомился Чингис. — Как вы будете сражаться — свитками?
Посланец покраснел, а все остальные рассмеялись.
— У нас еще четыре тысячи воинов, повелитель. Они пойдут за Барчуком куда угодно.
— Они пойдут за мной, или их бездыханные тела усеют степь, — перебил хан.
Какое-то мгновение гонец в замешательстве смотрел на него, затем молча опустил взгляд на гладко выструганный деревянный пол.
Чингис подавил гнев.
— Так ты не сказал, когда эти уйгурские ученые будут здесь, — произнес он.
— Я опередил их всего на несколько дней, повелитель. Три луны назад, когда меня послали к тебе, они уже были готовы отправиться в путь. Повелитель, запасись терпением еще ненадолго.
— Ради четырех тысяч воинов я подожду, — промолвил Чингис, размышляя о чем-то. — Тебе знакомо цзиньское письмо?
— Я неграмотный, повелитель. Наш хан умеет читать и писать на их языке.
— А в ваших рукописях сказано, как захватить город, построенный из камня?
— Мне не доводилось слышать ни о чем подобном. Цзинь-цы пишут о философии — копируют слова Будды, Кунфуция и Лао-цзы. У них нет работ о военном деле, а если и есть, чужеземцам их не показывают.
