«Победной тишиной», возвращением старого кончается роман «Травницкая хроника»; взрывом древнего моста, триста лет простоявшего над Дриной, то есть почти символической гибелью старого кончается другой исторический роман Иво Андрича «Мост на Дрине».
Роман этот получил в мировой печати чрезвычайно широкий отклик.
Общие идейно-эстетические особенности творчества Андрича воплощаются с необычайной полнотой во всех компонентах его произведений. Не случайно поэтому вопрос о жанре занял такое большое место в международных разговорах вокруг «Моста на Дрине». «Не роман», «не историческая хроника», «единство и цельность в многообразии» — так пытались критики разных стран подойти к определению жанровых и композиционных особенностей этого произведения.
Форма «Моста на Дрине» действительно и оригинальна, и необычайно естественна. Это «роман-река» с широким и плавным течением, но также и с водоворотами и заводями. Действие его тянется больше трехсот лет, и автор порою на сотне страниц тщательно исследует одно десятилетие, чтобы затем со спокойной небрежностью отбросить без внимания пятьдесят — шестьдесят застойных и бессобытийных лет в истории Боснии. Плавное эпическое повествование в романе вдруг прерывается вставной новеллой. А судьба человека, рассказанная в ней, отходя в прошлое и становясь легендой и песней, воздействует на последующие поколения, участвует в формировании их сознания.
Такова, например, новелла о красавице Фатиме — родной сестре героинь молодого Горького, о гордой Фате, которая бросилась с моста в Дрину в тот день, когда свадебный поезд вез ее в дом нелюбимого.
Тема «неосуществленного человека», о которой мы уже говорили в связи с «Травницкой хроникой», звучит во вставной новелле о Фате особенно сильно. «В каждом поколении, — говорит Андрич, — бывает такая девушка, красоту, таланты и достоинства которой воспевают песни и превозносят легенды. На какое-то время она становится недостижимой мечтой и приковывает к себе всеобщие желания и помыслы; имя ее воспламеняет страсти, ее окружают восторги мужчин и зависть женщин. Она — избранница природы, вознесенная на опасную высоту».
Высота эта опасна потому, что воплотиться в судьбе девушки она не может. Избранницу ждет замужество по выбору родителей, подъяремная судьба женщины отуреченной Боснии. И эту судьбу не захотела принять красавица Фата. Если для нее был закрыт тот огромный мир, богатый, полный радостных перемен, существование которого она так живо ощущала за пределами родного селения, то она нашла иной путь в «безграничное, безымянное, молчаливое царство свободы». И осталась после нее память и песня, которую многие десятилетия поют юноши и девушки Боснии.
Иногда герой как бы вырван лучом прожектора из окружения, в котором мы его привыкли видеть в предыдущих эпизодах. Таков Кривой, к фигуре которого Андрич возвращается несколько раз. Впервые он появляется в рассказе 20-х годов. О горькой смерти его писатель с любовью и сочувствием расскажет в новелле 30-х годов «Мила и Прелац». И наконец, в романе «Мост на Дрине» он вдруг раскроет ту сокровенную сущность одноглазого шута, которая не смогла проявиться в условиях и обстоятельствах того времени. Перед нами уже не беспутный гуляка, а человек, способный на великую всепоглощающую любовь, «неосуществленный» брат Тристана или Жоффруа Рюделя. Легкая, страстная сила, живущая в убогом теле одноглазого бродяги, как язык огня, вырывается наружу в тот миг, когда, подстрекаемый пьяными бездельниками, он, танцуя, переходит реку по узким обледенелым перилам моста через Дрину, знаменитого белого моста, который в шестнадцатом веке принес в дар Боснии ее уроженец великий визирь Мехмед-паша.
Мост входит в судьбу Фаты, Кривого, всех жителей Вышеграда. Он становится ареной основных событий в жизни города, раскинувшегося на обоих берегах Дрины.
О том, какой смысл имеет для Иво Андрича образ моста, свидетельствуют и ранние его стихи, и новелла «Мост на Жепе», и, конечно, роман «Мост на Дрине».
Мудрый старик Али-ходжа, один из героев этого романа, рассказывает старую турецкую легенду о мостах. Согласно ей, аллах создал землю красивой и гладкой, как фарфоровое блюдо. «Но шайтан не захотел, чтобы люди получили столь ценный и прекрасный дар. И пока только что созданная земля еще не затвердела, шайтан исцарапал ее своими острыми когтями, чтобы отделить край от края и лишить возможности общаться между собой народы, которые будут жить на ней. Так появились овраги, ущелья, глубокие реки. Но ангелы, увидев, как мучаются люди, разделенные происками шайтана, распростерли над водами и ущельями свои крылья, и жители земли стали переходить по ним. Так, наученные ангелами, начали люди строить мосты».
Если отбросить религиозную оболочку старой легенды, то смысл ее станет бесспорным — «зло» сеет рознь между людьми и народами, «добро» учит их единению.
Как символ людского единения, связи между народами и странами живет в творчестве Иво Андрича образ моста.
Не надо думать, однако, что этот символ заключает в себе лишь одно, так сказать, «прямое» добро.
Для Иво Андрича все не так просто.
Среди его эссе есть одно, очень значительное, название которого «Разговор с Гойей» (1935). И здесь голос великого испанского художника прошлого чрезвычайно близок «по тембру» голосу нашего современника Иво Андрича. «В сказках подлинная история человечества», — утверждает андричевский Гойя. И самые основные, повторяющиеся элементы этой сказки человечества о себе — это «легенда о потопе, легенда о сыне человеческом, распятом во имя спасения мира, легенда о Прометее и о похищенном огне».
Эти первоэлементы истории живо напоминают роман Андрича. Потому что все они вошли в идейно-художественную ткань «Моста на Дрине». Да, в истории Вышеграда был и потоп — неслыханный разлив реки, погубивший многие жизни и состояния, изменивший многие человеческие судьбы. Да, был и сын человеческий, распятый ради спасения мира, — первый бунтарь в Вышеграде, крестьянин Радисав, посаженный на кол турецкими властями. Страшная глава о казни Радисава и ведет к образу «сына человеческого», подобно каменному изваянию, высоко вознесенного над белым парапетом моста. И наконец, «похищенный огонь» белым сиянием (его видят женщины Вышеграда раз в году) сходит с неба на могилу Радисава, и он же горит в том ожерелье гайдуцких огней, которое столетие спустя все уже и уже опоясывает спрятанный в узкой лощине Вышеград. И все эти «первоэлементы» истории уходят в легенду. А легенда, в свою очередь, питает и воспитывает самосознание народа.
Но сказка народа о себе, такая, как ее видит Андрич, отнюдь не адекватна горьковскому пониманию сказки, в которой воплощена вера народа в свою мощь, бессмертие и лучшее будущее. В том, как «грезит о себе» коллективный герой сказки — народ Боснии, — есть порою что-то близкое к первобытной, темной мифологии.
И с постройкой моста связаны отнюдь не только легенды, рожденные «первоэлементами» сказки человечества о себе, о которых говорит Гойя. В мифах, возникших в ту пору, есть немало темного и жуткого. Так, в народе живет не только память о бунтаре Радисаве, но и о таинственной русалке, которая якобы мешала строить мост. Гибель негра-каменотеса из Далмации, придавленного рухнувшей каменной плитой, легла в основу легенды о Черном Арапе, который живет в одном из быков моста, пугает сербских и турецких ребят. А юродивая, которая сто лет назад бродила возле моста в поисках своего умершего ребенка, превратилась в легендарную мать близнецов Стои и Остои, которых таинственный голос повелел замуровать в основание постройки. Ребятишки верят всему этому, но, естественные оптимисты, создают и свои героические легенды. Так, круглые впадины на сером известняке возле моста сербские дети считают следами копыт коня Королевича Марко — героя сербского народного эпоса, турецкие мальчишки утверждают, что следы эти оставил крылатый скакун героя мусульманского мифа — Алии Джерзелеза. «Но об этом дети никогда не спорят, настолько и те и другие уверены в своей правоте».
Гуманистические и реалистические черты в творчестве Иво Андрича особенно ярко проявляются в страстном, полном горячей ненависти изображении угнетателей и насильников, их надругательств над тружениками Боснии. И конечно, не только о XVII, но и о XX веке, о фашизме думает автор, когда он изображает зверства турецких правителей. Так, говоря о пытках, которым был подвергнут Радисав, он как бы проецирует происходящее на то, что творилось в Югославии в годы фашистской оккупации. «В хлеву и возле него царили праздничное возбуждение и та особенная тишина, которая всегда бывает при дознании, пытках и роковых событиях». Этот пафос ненависти к угнетению человека человеком живет во всех произведениях Иво Андрича, достигая особой силы в тех, которые созданы в годы второй мировой войны и фашистской оккупации.
