– А собор хорош! – рассматривал издали Петр. – Царь Иван Васильевич нехудо его задумал. Такому собору и в Москве за кремлевской стеной стоять было бы не постыдно.
Лодка приближалась к стенам Прилуцкого монастыря, а за ней целая флотилия из лодок горожан. Кое с кем Петр шутливо перекликался:
– Кто из вас, вологодцы, на Кубенском озере бывал?
– Да все помаленьку, царь-батюшка, бывали.
– Как не бывать, оное поблизости.
– Большое? – спрашивал царь!
– Пребольшущее, из конца в конец не видать.
– Глубокое?
– Весьма, царь-батюшка, и высок ты, да в любом месте с ушами скроет.
– Я не мерило, – смеясь, отшучивался царь. – А если в саженях?
– Не знаем, всяко везде-то. А в бурю народ погибает, стало быть – глубина!..
И часу не прошло, лодка государева ткнулась носом у самой крепостной стены Прилуцкого монастыря. И в эту минуту ударили в большой колокол, и малые подголоски-колокола трезвоном подхватили набатный гул. Архимандрит и попы в лучших, сверкающих золотом и жемчугом ризах вышли навстречу. Но Петр не захотел отстоять всю службу. Вошел в церковь, поставил свечу перед иконой Дмитрия, не очень набожно перекрестился трижды и вышел, окруженный своими приближенными.
Около паперти стояла наготове тройка, запряженная в архиерейскую карету. Петр и вся его свита покрестились на монастырские ворота, уселись по своим местам – кто в кареты, кто в телеги. Впереди два верховых стражника, за ними на тройке Петр с дьяком Поярковым. Тройкой царевой правил самый отчаянный и бойкий кучер Степка Викулов – разжалованный архиепископом из иконников в конюхи за чрезмерное пристрастие к винным зелиям. Сзади тройки – целый поезд из сопровождающих Петра. Дорога на Кириллов-Белозерский, укатанная, вымощенная фашинником, песком посыпанная, для езды удобная. Часа через два Петр был уже в селе Кубенском. Перед ним расстилалось во всю ширь и длину Кубенское озеро. На восточной стороне виднелись леса, и чуть-чуть маячили деревянные колокольни на Лысой горе и в селе Уточенском, в устье реки Кубены.
– Да, простору на озере много, не то что в Переяславле. Надо испробовать глубь, – решил Петр.
Земскому старосте было приказано отрядить пять рыбацких карбасов, дабы наискось пересечь озеро от села, через Спас Каменный до Лахмокурья.
Просмоленные, крепкие сосновые лодки покачивались на привязях далеко от берега. По мелководью почти версту ехали к рыбацкому пристанищу на лошадях.
– Мелка лужица, – с огорчением рассуждал Петр, – если по весне, в мае, так, то что же тут в сухое лето бывает?
– А разность не велика, ваше царское величество, – отвечали ему кубенские рыбаки. – Большая вода вместе со льдом ушла. Ну, сбудет еще на три четверти, а к осени опять пойдет на прибыль.
– Мало радости, мало, – отвечал Петр, и, когда тронулись в озеро прямо на Спас, он закидывал в воду веревку с гирей, вытаскивал и ворчал: – Нет, это не то!..
Старый рыбак, сидевший у руля, видя напрасное старание Петрово, посоветовал ему взять двухсаженный шест, лежавший на дне карбаса:
– Этой жердочкой, ваше царское величество, все озеро можно вдоль и поперек вымерять…
– Худо ваше озеро. Лужа!..
– Нет, царь-государь Петр Алексеевич, весьма доброе, богатое наше славное Кубенское озеро. Нас кормит, монахов кормит, всю Вологду кормит, да еще и остается…
– Есть, царь-батюшка, кой-где места – воды по колено, а рыбы всякой по горло… Предовольны мы нашим озером и рекой Кубеной…
– А для постройки военных кораблей и маневров оное не гоже.
– А нам тут воевать не с кем. Пушечным боем всю рыбу с ума сведешь, попрячется – и неводом не возьмешь.
– Стоит ли плыть дальше, когда оно все такое? – обратился Петр к вологодскому воеводе, находившемуся с ним в одном карбасе.
– Достойно, хотя бы ради посещения тех мест, где Иван Васильевич Грозный бывать изволил. У Спаса и в Лахмокурье…
– Разве так, быть по-твоему! Нажимай, ребята, на весла покрепче. Кажись, дождь собирается?
– От дождя не в воду!
– Разом! Разом!..
– Нажимай, робя! Не пустые плывем! Самого государя везем!.. Разом, разом!..
В три пары весел три пары гребцов дружно гребли к Спасу Каменному. Кто-то на последнем, пятом карбасе затянул кубенскую рыбацкую песню.
Петр стоял посреди переднего карбаса и время от времени шестом измерял озеро.
– Сажень. Два аршина. Опять сажень… Ого! Здесь две с лишним… Опять сажень. Нет, не то, совсем не то. На то лето в Архангельск. И на матушкины упреждения не посмотрю. В Архангельск, с божьей помощью. – Сел на беседку, швырнул шест на дно лодки, на гребцов зыкнул: – А вы почему не поете?..
– Стесняемся, царь-государь, мы народ темный. Какие наши песни? Пустосмешки да прибаутки.
– Ну, все едино, пойте!..
– На виду у святого Спаса не грешно ли?
– Пойте, дозволяю.
– Ну, коли так… – И затянули, как-то робко, неловко и вразноголосье:
…Наш-то батюшка-попок
Служит службу без порток.
Сходи в город на торги
И купи себе портки.
Как у нашего попа
Вся босая голова,
У его-то на плеши
Разгулялися три вши:
Одна скачет,
Друга пляшет,
Третья песенки поет.
Пела, веселилася,
С головы скатилася.
Посмотрели вошку —
Вывихнула ножку…
Муха баню затопила,
Таракан воду носил,
Попадья попа просила,
Чтобы вошь похоронил,
Словно божию рабу,
Во тесовом во гробу…
– Не место шутки шутковать, – одернул своих соседей сидевший за рулем старик, – разве можно государю в уши такое? Вы бы пели что поумней.
– Запевай сам поумней…
Рулевой расстегнул ворот холщовой рубахи, запрятал медный крест, крякнул, попробовал свой охрипший голос, пригоршней напился озерной воды и сказал:
– Вот теперь можно. А вы подхватывайте, когда песня на вынос пойдет.
– Подхва-а-атим! Во все глотки и перекинем на задние лодки. Начинай давай, не тяни…
Старик запел, воздев прищуренные глаза к серым облакам:
Ах ты, батюшка, наш царев кабак,
Ты кружалечко государево.
При пути стоишь, при дороженьке,
При широкой дорожке Архангельской.
Нельзя добру молодцу проехати,
Чтоб во царев кабак не заехати!
Ах, кабак ты наш – солнце красное,
Обогрей ты меня, добра молодца.
Обогрей меня с красной девицей,
С кубенской рыбачкой круглолицею.
А вы откройтесь, ворота кабацкие,
Пропустите меня и сударушку.
Ты налей, целовальник, нам чарочку —
Не велику, не малу, в полтора ведра —
В полтора ведра со осьминою!..
Оборвалась песня… Рулевой сказал:
– А дождичек идти передумал. С Новленской стороны волна зашумела, да и спина у меня не ноет, знать, к сухой погоде.
Карбасы с петровской свитой вышли на средину Кубенского озера.
Петр всматривался в бесконечно дальнее побережье, дивился, что здесь, в глуши за Вологдой, столь много и близко одна от другой раскинулось деревень с полями и перелесками. Кое-где, похожие на прошлогодние стога, возвышались на сугорьях деревянные церкви.
За деревнями хвойные леса. Мало кто знает, что начинаются те леса у моря Белого, а далеко ли они на юг тянутся – о том и самому Петру, по молодости лет, неведомо.
– Кучно живете, – заговорил вдруг Петр, обращаясь в сторону рулевого, кубенского рыбака. – Мирно? Не ссоритесь между собою?
– Нечего нам делить, царь-государь, – ответил рулевой, напористо разрезая волну, – земля тут кругом монастырская, а мы люди божьи да царские. Богу поклоняемся, а царю, когда ему надобно, наше дело служить верой и правдой. Старики нам рассказывали, когда еще на Руси бесцарствие было, разные там самозванцы, ох и досталось здешнему народу от поляков, литовцев да прочих черкасов и всяких воров. Давно то было, да вот и до сей поры на старых пепелищах все никак не отстроимся. Опять же и народу много, говорят, поубавилось. Кто – в нетях, а кого те вороги саблями порубили, огнем вместе с пожитками спалили…
– Ужели сюда, подлые, добирались?
– А как же, до самых Холмогор, до Каргополя и Кириллова шатались, грабили да убивали. В нашем Заозерье, за селом Уточином, разбойники те дотла разорили, царь-государь, великое множество деревень: Боблово и Кулеберево сожгли, мужскую силу порубили. Нестерово, Ивачино, Давыдове, Карманиху, Дор да Малое Беркаево, Зародово и Ваганово, всех и не упомнить, сколько пожгли проклятые, сколько людей загубили. И землю с тех пор, пашни и перелоги, все мелколесьем затянуло. Прозвища одним только пустошам, а от жилья и помину нет…
– Горькая доля выпала отцам и дедам вашим, – посочувствовал Петр и спросил: – А был ли достойный отпор тем ворам-разбойникам?
– Нечем отпор-то давать было. Старики бают, у тех вражин пищали да ружья, а у нашего брата, мужика, топоры да вилы. Не лишка тут навоюешь. Слава богу, скорехонько убрались, проклятые. А еще, царь-государь, как пошли наши люди в ополчение, служить деду вашему да батюшке Алексею Михайловичу, тут уж наши, вологодские, собрались в одну силу, так сумели себя показать. Расплатились сполна за своих земляков, а кое-кто и голову сложил за Русь-матушку, за правое дело…
