того, но глянь, как робятня зырит: все упомнят, когда их время женихаться придет.
Действительно, по изгородям стайками расселись мальчишки и девчонки и пристально, без обычного баловства смотрели на разлив гулянья.
— Сколько же, Устина Корниловна, такой наряд на девушке стоит?
— А новой не в одну сотню рублев. Доброму хозяину разориться впору, ежели враз справить. Такой наряд, Андрей Владимирович, годами в роду копится и сберегается.
— Да, княжеский наряд... — восхищался Журавский. — Надо же сберечь такое диво...
— Ой, барин, — вспомнив что-то, всплеснула руками Устина Корниловна, — повиниться хочу...
— В чем, Устина Корниловна?
— В штанах-то, что стирнуть велел, десятка была, а я, дура, не глянула... Опосля высушила, выгладила я ее, да годна ли будет? Вона казначей подошел, — показала она на господина в шляпе, — спроси-ка ты у его.
— Невелик я барин, Устина Корниловна, но если казначей эту злополучную десятку не примет, то проживем и без нее, — успокоил Андрей свою хозяйку.
Казначей Печорского уезда удивил Журавского своим видом: в хорошей мягкой шляпе, в толстовке, подпоясанной наборным ремешком, но босой. Сорокалетний, обожженный солнцем до кирпичного цвета, невысокий, но крепкий, он мало чем походил на канцелярского служащего, и если бы не очки, аккуратная бородка и шляпа, резко выделявшие его из толпы бородатых высоких печорцев, то в нем трудно было бы признать уездного казначея.
— Нечаев Арсений Федорович, — представился он подошедшим. — Чем могу служить?
— Журавский Андрей Владимирович, студент Петербургского университета, — поклонился Журавский. — Беда у нас с Устиной Корниловной приключилась...
— Да вот, дура пужена, десятку у свово постояльца сгубила, — сокрушалась Устина.
Казначей молча оглядел купюру, поднял к яркому солнцу, просветившему десятку насквозь, и так же молча вернул ее Устине.
— Годна ли? — не вытерпела та.
— Приходите завтра поутру в банк, обменяем.
— Спасибочки тебе, божоной ты наш, — поклонилась Устина казначею. — Вечор три лестовки [2] за тебя положу. Держи-ка, Андрей Владимирович, — подала десятку Устина.
— Нет, Устина Корниловна, — отстранил ее руку Журавский, — это вам за гостеприимство.
— Да нешто твоя гостьба полкоровы стоит? — удивилась Устина. — Али богач ты какой?
— Нет, — рассмеялся Андрей, — невелико мое богатство, хотя генеральский сын. Чует мое сердце, Устина Корниловна, что частым гостем буду я на Печоре и не раз попрошу у вас пристанища.
— Ну, ежели так, то завсе милости просим, — поклонилась Устина Журавскому. — В хоровод топеря побегу, — заторопилась она, — душа песни требоват. Приходи, Андрей Владимирович, полдничать, кулебяку с семгой спекла!
Голос Устины звонким жаворонком влился в общий хор:
Нам-то дорого не злато, чисто серебро —
Дорога наша свобода молодецкая!
— Прошу прощения, ваше высокородие, — обратился Нечаев к Журавскому, — не могу ли чем помочь в столь отдаленных от столицы краях?
— Спасибо, Арсений Федорович, помощи был бы рад, но называйте меня по имени без всякой этой сословной чепухи.
— Хорошо, Андрей Владимирович. Так в чем нуждаетесь? — по-отечески посмотрел казначей на юношу.
— Проводник мне на Тиман нужен, месяца на полтора, два.
— Проводник на Тиман... — раздумчиво повторил Нечаев.
— Что, трудно? — встревоженно спросил его Андрей.
— Дело, пожалуй, не в этом... Вы обмолвились, что небогаты?
— Да, это так, хотя небольшие средства для поездки имеются.
— Тогда позвольте еще один вопрос: вы представляете экспедицию или...
— Я еду на свои средства.
— Люблю ясность во всем, а потому прошу простить меня великодушно, — первый раз улыбнулся казначей. — Вот исходя из этих сведений, я бы посоветовал вам обойтись попутчиками. Наем проводника в сенокосную пору в местах, где все живут доходами от скота, дорог.
— В моем положении найти попутчиков не легче, чем проводника, — я никого здесь не знаю, — пожимая плечами, сказал Андрей.
— Зато я тут почти всех знаю, и попутчиков, пожалуй, мне найти легче, — успокоил его казначей. — Но должен предупредить: попутчики будут завтра ранним утром.
— Меня это вполне устраивает, Арсений Федорович... Вы давно здесь живете?
— Около десятка лет, со дня создания Печорского уезда.
— И каждый год смотрите на это чудо? — показал рукой Андрей в сторону набиравшего ширь гулянья.
— Действительно чудо, Андрей Владимирович. Давайте-ка глянем на него с Каравановского крутика.
Нечаев умело выбрал точку наблюдения: сотни четыре домов старинного села двумя ровными порядками сбегали с холма вдоль неоглядной Печоры к ручью, за которым белели маковки собора. «Горка» двухверстной радугой уходила в нижний конец села к белым стенам храма.
Арсений Федорович, почувствовав восторженное состояние Журавского, спросил:
— Не ожидали увидеть, Андрей Владимирович?
— Ошеломлен, Арсений Федорович! За зиму я перечитал все, что нашел о Севере у академиков Лепехина, Александра Шренка, в «Записке» Михаила Сидорова, но описания «горки» не встретил. Она изумила меня!
— Да, — согласился казначей, — «горка» — это именно усть-цилемское диво. Такого больше нигде не увидишь. Да не многие и знают о ней, а уж в столице и подавно.
— Удивили меня, Арсений Федорович, люди: как они степенны, даже величавы! В пристоличных деревнях по престолам пьяный разгул, увечные драки, а здесь — невиданный спектакль, разыгрываемый всем селом! Откуда это? Знаете, что всесильный Победоносцев [3] написал на прошении первопроходца Сидорова об оживлении Севера?
— Нет, не доводилось слышать.
Журавский достал записную книжку, полистал.
— Вот: «На Севере живут только пьяницы, сутяги да недоимщики!»
— Ха-ха-ха, — весело рассмеялся казначей. Однако Журавский был серьезен и, переждав смех, продолжил:
— На чрезвычайно интересной «Записке» Сидорова две резолюции: Победоносцева и генерал-лейтенанта Зиновьева, который добавил: «...Север не заселять, а расселять надобно!»
— Не были они тут, — все еще улыбался казначей, — вот небылицы и пишут.
— И бывший воспитатель царя Александра Третьего Зиновьев, и Победоносцев — образованные люди. Зиновьев, скорее всего, написал так, прочтя «Путешествия» Шренка, бывшего здесь по заданию Академик наук...
— Не ведаю, Андрей
