class="p1">Мстиславский сидел, молчал, двигая челюстями. И ведь верно, иного выхода, кроме как бороться, нет. Ибо незаконно, как они считали, отбирали у них то, что принадлежало им по праву рождения – власть.
* * *
Холопы с раннего утра расчищали двор от снега. Ефросинья Андреевна, мать старицкого князя Владимира, ждала в гости сродного брата, Василия Федоровича Бороздина. Для этого она приказала накрыть стол в маленькой горнице, дабы ни одна душа не услышала их разговор. Даже невестке и внукам запретила выходить из своих покоев. Боялась ее вторая супруга сына, равно как и первая. Вскоре после того, как в Смутное время болезни государя не удалось Владимиру престол московский занять, отправила она его прежнюю жену, Евдокию Нагую, в монастырь. Вскоре женила сына на другой Евдокии, а об ушедшей в монастырь супруге велела забыть, хотя и оставила она Владимиру двоих детей – сына Василия и дочь Евфимию. Крепко полюбил Владимир новую супругу, благо уже четверых детей родила ему, теперь, видно, снова беременна.
Ефросинья была мрачна, черный вдовий плат укрывал ее голову. Она носила его с тех пор, как в темнице умерщвлен был ее муж Андрей Старицкий. Он был убит матерью Иоанна, и пусть змеи этой уж давно нет среди живых, к ее сыну, нынешнему государю, она испытывала чувство неизгладимой ненависти и, кажется, мечтала отомстить сполна всему корню Елены Глинской. В жилах внуков ее, наследниках Иоанна, течёт и кровь Захарьиных, оттого ненависть ее к царевичам умножалась вдвое. Как мечтала она очистить государев двор от этой своры безродной! Это случится, когда сын ее станет царем. Господи, дай сил дожить до того!
Бороздин, как и обещал, прибыл с «тем самым человеком», который должен был отправиться в грядущий государев поход на Полоцк. Грузный, низкорослый, Василий Федорович взошел на крыльцо и, сняв шапку, троекратно поцеловался с сестрой, а затем представил ей своего спутника – высокого мужчину с жиденькой черной бородой и глубокими залысинами.
– Борис Хлызнев-Колычев, воевода в государевом войске.
Ефросинья учтиво кивнула в ответ и, поправив плат на голове, пригласила гостей в дом. Перекрестившись у образов, сели за стол. Наглухо закрылась дверь.
– Владимира нет, уехал в полк, – объявила Ефросинья, сидя во главе стола.
– Ведаем, – отмахнулся с безразличием Бороздин и тут же принялся за еду. Не скромничал и Хлызнев, жевал быстро, жадно. Ефросинья пристально изучала его, боясь, как бы не был он подосланным государевым лазутчиком.
– Да не сумуй, Ефросинья, – сказал Бороздин, угадывая мысли сестры, – не был бы я в нем уверен, не сидел бы он здесь! Уж поверь!
Но Хлызнев даже не обернулся – понимая, что речь идет о нем, он продолжал есть.
– Ну и как нынче государь к походу готовится? Кто идет? – деловито поинтересовалась Ефросинья, искоса глядя на гостя. Обычно бабам не следовало задавать подобные вопросы, но Хлызнев знал, что это за женщина, поэтому ответил с такой же деловитостью:
– Великое войско собирается. «Павлины» государь хочет везти…
– Пушки то, – пояснил Бороздин.
– На кой мне пушки ваши? – с гневом вопросила княгиня. – Кто в поход сбирается, поведайте!
– Князья Бельский, Мстиславский, Шуйский, Серебряный, Щенятев, Курбский, братья Шереметевы, – перечислял Хлызнев, – татарские царевичи, ногайские…
– А из Захарьиных есть кто? – с блеском в глазах спросила Ефросинья.
– Только лишь родня их – Яковлевы, Горенские, Телятевские. Все в свите государевой. Подле него и Михаил Темрюкович, брат царицы…
– Царицы, – протянула Ефросинья, и в лице ее явно читалось презрение. Царь год назад женился на Марии Темрюковне, дочери кабардинского князя. О ней всякое говорили. Черноволосая красавица с хищным взглядом и злобной улыбкой мало походила на добродушную и мягкую покойницу Анастасию. Всем видом своим выражавшая похоть, царица Мария с упоением улавливала каждый мужской взгляд, обращенный на ее сочное тело, и скалилась, сверкая своими черными глазами. Ефросинья, как и многие другие, считала ее дикаркой, недостойной быть русской православной царицей.
– Я слышала, эта дикарка еще и беременна, – со злобой проговорила Ефросинья, проведя пухлой морщинистой рукой по узорчатой скатерти.
– Все одно, кроме Владимира престол занять некому! – успокоил ее Бороздин.
– То дело еще не решенное! – отмахнулась княгиня и снова пристально взглянула на Хлызнева. – Ведаешь, зачем позвали?
Он безмолвно кивнул.
– Едва войско засобирается выступать, тотчас отправляйся в Литву, к самому гетману Радзивиллу, да доложи ему о том, что поход учиняется. Глядишь, успеет силы собрать. И потом доложи, что средь бояр есть друзья короля Сигизмунда. Когда Иоанна отобьет от Полоцка, скажи далее, что хотят бояре нового царя на стол посадить, и тогда…
Ефросинья остановилась, едва речь должна была зайти о городах, которые так хотела заполучить Литва. О том позже! Усмехнулась краем рта и взглянула на брата.
– Ежели случится большое сражение и царь погибнет, все будет намного проще. Москву возьмем сами и Захарьиных оттуда выбьем…
– Так полки наши все с Владимиром ушли, как же? И он сам… Как бы не погиб зря.
– Владимира я предупрежу.
– Уж больно слабовольный он у тебя, согласится ли?..
– Согласится! – перебила брата Ефросинья. – Что-то и ты слабость духа свою показывать начал! Забыл, видать, как братьев твоих судили вместе с еретиками восемь лет назад, а после в монахи постригли! Забыл, из-за кого?
Бороздин раскраснелся, помрачнел, опустил голову. Ефросинья, переведя свой тяжелый взгляд на Хлызнева, достала откуда-то из-под стола туго набитый звенящий кошель, бросила ему:
– Только часть. Ежели до конца дело доведем, столько же еще получишь.
Хлызнев кивнул и спрятал кошель за пазуху.
– Колычевым родня? Почему тогда решился на это?
– Дальняя родня, на седьмом киселе, – ответил Хлызнев, – государством не управляю, жены, детей нет, чего ж не сделать, коли платите!
«Так даже лучше. Добросовестнее сделает», – подумала княгиня и сказала холодно:
– Добро. Но знай, руки у меня длинные. Коли услышу, что предал нас, жить не дам и в Литве достану. Понял?
– Не предам, вот вам крест! – перекрестился Хлызнев, приподнявшись с места…
Владимир заехал вечером, не застал гостей. Когда хотел было направиться на сторону жены, мать перехватила его, окликнула. Владимир медленно подошел к ней, поклонился. С раннего детства и до сих пор трепетал он под властным взглядом матушки!
– Коли сражение великое начнется, ежели король Сигизмунд войско приведет, не бросайся в бой, воинов своих береги, заведомо отводи их сюда и жди.
«Только не это! Опять!» – подумал Владимир, бледнея, почувствовал тотчас, как ослабли колени, как заструился по спине пот. Ефросинья, пронзая его немигающим взглядом страшных глаз, положила руки на щеки сына, поднесла к своему лицу и расцеловала его, добавив:
– Доверься, сын. Даст Бог,
