сидела больше дома в обществе двух-трех близких друзей, навещавших ее в одиночестве. Чаще всех бывал у нее молодой князь Илико. От любящего взгляда юноши не ускользнули тревога и печаль, часто появлявшиеся на лице княгини; и вот однажды, сидя с ней вдвоем, он робко и конфузливо спросил молодую женщину о причине перемены, произошедшей в ней.
О Спиридове и ее участии в его судьбе князь, как и многие в Тифлисе, кое-что знал, но никому не было известно, насколько он дорог княгине и какую роль играет в ее жизни [2].
Вопрос князя Илико застал Элен врасплох. В тот вечер ей было как-то особенно грустно, и участие, высказанное князем, на которого она за это время привыкла глядеть как на младшего брата, сильно ее тронуло. Она не удержалась и расплакалась. Увидя ее слезы, князь побледнел, и на лице его выразилось страдание.
— Княгиня, не плачьте, я не могу видеть ваших слез, — взволнованным тоном заговорил он, — ради бога, не плачьте! Доверьтесь мне, расскажите, в чем дело. Илико умеет молчать. Клянусь вам крестом, которым меня крестили, я буду нем, как рыба… Если же вам нужна чья-нибудь помощь, прикажите мне. Илико с радостью умрет по первому вашему слову. Если вас обидели, он поедет и убьет обидчика… не из-за угла, а в честном бою; если вам нужны какие-нибудь сведения, Илико достанет их и привезет вам, хотя бы для этого ему понадобилось пробраться в саклю самого Шамиля.
Мягкий, задушевный тон юноши, его своеобразный, характерный акцент, томный блеск больших, полных горячего сочувствия глаз невольно как бы загипнотизировали Элен, и она неожиданно для самой себя рассказала ему в общих чертах причину своего беспокойства.
— Я опасаюсь, — говорила она, — что злые языки наболтают ему разного вздора про меня. Спиридов горд и сух сердцем; если им удастся убедить его — он отшатнется и не захочет даже выслушать моих оправданий. Впрочем, я и оправдываться не буду. Для меня важно, чтобы он не сомневался во мне ни на одну секунду, если же допустит сомнениям завладеть собой, если он выразит мне хотя бы малейшее недоверие — между нами все кончено… Я не прощу ему этого, хотя и люблю, горячо люблю, и чем сильней моя любовь к нему, тем я требую большего доверия к себе и не прощу никакого колебания в нем… Понимаете ли вы это, милый князь?
— Ва, понимаю, убей меня святой Давид, понимаю как нельзя лучше! — воскликнул Илико. — Я сам такой. Если бы кто-нибудь сказал мне: Илико, ты лжец — я бы убил его или плюнул ему в лицо, это смотря по обстоятельствам; но ежели бы отец или мать сказали мне то же самое, я тут же, на их глазах, всадил бы себе кинжал в сердце. Недоверие человека близкого, который тебя должен знать хорошо — нестерпимо. Да, я это понимаю. Но неужели вы думаете, княгиня, что Спиридов может хотя бы на минуту усомниться в вас?
— Не знаю, — тихо произнесла княгиня. — Но тогда почему он не едет? Может быть, он болен?.. Я жду его каждый день, а его все нет и нет.
Князь Илико тряхнул головой.
— Княгиня, прошу вас, дозвольте мне поехать. Я буду нестись как вихрь, день и ночь, меняя лошадей; через пять дней я буду здесь и сообщу вам все в точности. Я увижусь с Спиридовым, переговорю с ним, узнаю его мысли, расскажу, как вы ждете его… Дозвольте сделать вам эту услугу.
Элен слегка заколебалась.
— Князь, — произнесла она с свойственной ей прямотой, — я боюсь.
— Чего?
— Вашего характера. Вы человек горячий, вспыльчивый… Бог знает, какой оборот может принять ваш разговор с Петром Андреевичем… К тому же вы не можете быть беспристрастны… Я нравлюсь вам, мне это известно, а чрез то вы еще менее можете быть сдержанны.
— Княгиня, если пошло на откровенность, вы не только нравитесь мне… Я обожаю вас, обожаю так, как умеем обожать мы, свободные и гордые грузины, привыкшие к поклонению перед женщинами… Но это не имеет значения в данном случае. Клянусь вам честью, я буду сдержан и холоден, как лед Казбека, я не позволю себе ни одного резкого слова… Мало этого, если даже Спиридов сам первый оскорбит меня, я не отвечу ему тем же; как мне ни будет тяжело, я сдержу себя, я в эту минуту подумаю о вас, и мне станет легко… Повторяю, не бойтесь. Позвольте услужить вам, я никогда ничего не домогался, дайте же мне теперь это счастье.
II
Спиридов сидел в небольшой комнате комендантского дома в крепости Угрюмой и торопливо набрасывал на бумаге свои распоряженья на случай, если бы он был убит в предстоящей поездке. Исхудалое после болезни лицо его было нахмурено. Резкая складка легла поперек лба, между бровей, и делала его еще старше, чем он выглядел. Завтра утром он должен был покинуть Угрюмую, чтобы ехать в горы на розыски Зины. Николай-бек был уже извещен им и дожидал в ближайшем ауле, откуда они решили отправиться к Наджав-беку. Теперь Спиридов, бывший пленник старого бека, ехал к нему как гость, с твердой уверенностью, что Наджав встретит его как родного и примет деятельное участие в предполагаемых розысках. Под покровительством такого могущественного человека, как зять имама, Спиридов мог чувствовать себя в горах в такой же безопасности, как и на Невском проспекте; но тем не менее для успеха задуманного предприятия он, по совету Николай-бека, переданному ему в записке сего последнего, решил замаскироваться горцем и соблюдать строжайшее инкогнито.
Все предварительные приготовления были сделаны. Из крепости Угрюмой со Спиридовым ехал надежный милиционер, испытанной верности, старик Магамед, шамхалец по происхождению, человек опытный и бесстрашный, хорошо знавший почти весь Дагестан, который он за свою пятидесятилетнюю жизнь успел изъездить вдоль и поперек. Для него и для себя Спиридов купил двух прекрасных коней, приобрел надежное орудие и достаточный запас снарядов. Для того чтобы не обременять своих коней вьюком, они брали с собой запасную, не менее сильную и быструю, на которую и предполагали навьючить все самое необходимое в дороге. В черезе [3], надетом под коленом правой ноги, у обоих была зашита изрядная сумма денег, столь необходимая во всяком деле.
Дописав бумагу, Спиридов бережно сложил ее в конверт, на котором крупным почерком было выведено:
«Его Высокоблагородию майору Аркадию Модестовичу Балкашину», а внизу: «Вскрыть после моей смерти», и позвал денщика, чтобы тотчас же отправить письмо к майору, уже к тому времени сдавшему командование крепостью своему
