Пан Мамерт боязливо взглянул на барона!
— Даю вам честное слово, что собственными ушами, конечно, случайно, я слышал, как графиня Иза поклялась, что выйдет за первого встречного жениха, лишь бы избавиться из темницы.
Выслушав все это, пан Мамерт, встал, потянулся, вздохнул, потер себе лоб, высморкался и, обратившись к барону, начал говорить так тихо, что едва можно было его расслушать.
— Зная ваше семейство, надеюсь, судя по вашим благородным чувствам, барон, надеюсь, что вы меня не выдадите.
Клаудзинский осмотрелся вокруг.
— Даю слово, что буду молчалив, как могила! — воскликнул барон, бросаясь на шею робкому собеседнику, который пятился от этого.
— Ну, так нечего долго толковать, — отозвался пан Мамерт. — Видите ли, люди этого не понимают… Я зубы проел, наблюдая за их интересами. Всем они обязаны мне. Я сберег их состояние. Где высевалось прежде триста корцев, там сеется восемьсот. Я потерял здоровье, служа им, и клянусь совестью, не заработал ни гроша. И в турецком суде присудили бы что-нибудь мне за кровавый труд…
Как видите, пан Мамерт и говорил нелогично и начал с конца. Барон Гельмгольд все это выслушал терпеливо.
— Все это так, пан Клаудзинский, и мы поговорим об этом после, а теперь к делу. Приданое ведь в недвижимости?
— Да. И что за земля, угодье, какие луга, леса, в особенности леса, им цены нет, барон: мачтовые деревья. Фольварки, постройки, мельницы!
— А как вы цените обе части? Пан Мамерт задумался.
— Сказать миллион — мало, а два — может быть, много, но с лесами, кто знает.
— О, если б можно было жениться на обеих разом! — воскликнул барон, потирая руки.
— Другая может и не выйти замуж, — шепнул пан Мамерт. — Может остаться при сестре. Это можно было бы устроить.
Барон с живостью наклонился к Клаудзинскому и шепнул ему что-то такое, что вызвало румянец на бледном лице управляющего.
— Честное слово, — прибавил он, — дам, если угодно, письменное обязательство, но только помогите мне искренно, как земляку. Скажите — которую мне брать?
Клаудзинский выпил вина, подумал, потом сжал руку барона и шепнул:
— Старшую, старшую! Она отважнее и с нею скорее сладите. Младшая не имеет большой охоты к замужеству. Но вам которая нравится?
Барон пожал плечами.
— Почтенный земляк, я не молокосос! — воскликнул он. — Девицы обе ни хороши, ни дурны, о любви не может быть и речи, а, по-моему, всегда лучше выбрать старшую. Но ведь надобно знать, как все это исполнить? Идти ли открыто против мачехи, Люиса и французов?
Пан Мамерт быстро замахал рукою.
— О нет, нет, секретно; все надобно делать секретно. Панна истомилась от скуки, надо влюбиться и завязать сношения. Поезжайте раза два в Туров, я укажу средство к переписке, и необходимое украсть невесту, иначе ничто не поможет: нет другого средства.
— Что ж, и украдем! — воскликнул барон. — Хотя это мне, чужому здесь, будет и нелегко, однако…
Клаудзинский задумался и медленно пил вино из рюмки.
— А в таком случае, что же станется с младшей? — спросил барон. — Ведь за нею будут еще строже присматривать? Не лучше ли уж украсть обеих?
— До этого еще далеко, — сказал тихо Клаудзинский, — неизвестно, какой оборот примет дело.
И он холодно взглянул на барона, но Гельмгольд рассудил, что в таком важном деле необходимо ковать железо, пока горячо.
— Не знаю, как вам покажется, — сказал он по минутном размышлении, — но я, с моей стороны, готов выдать письменное обязательство с тем, что и вы мне таким же способом обещаете свое содействие.
Дело представлялось с двоякой точки зрения: письменное обязательство было не безопасно, но и положиться на слова барона, который так хладнокровно приступал к делам, Клаудзинскому казалось неосмотрительным.
— Если уж вы, пан барон, так любезны, — сказал пан Мамерт, — а тем более что все мы смертны (здесь он вздохнул), то зачем нам делать обоюдное условие и требовать моей ничтожной подписи, когда в своем обязательстве можете поставить такое условие, что вознаградите меня настолько, насколько будет успешно дело.
— Правда, — отвечал барон, ударив рукою по столу и спеша заключить условие.
Еврейка вошла с полной "уверенностью, что, по нашему обычаю, потребуется вторая бутылка вина; так показалось барону, ибо она начала убирать порожнюю.
— Подай-ка нам бутылку шампанского, — сказал он, — я принеси лист, бумаги, перо и чернильницу.
Слишком осторожный пан Мамерт, не желая возбудить подозрений, прибавил:
— Лист почтовой бумаги, конверт, сургуч и печатку. И он мигнул барону.
Еврейка вышла.
— Что же вы мне теперь посоветуете? — спросил Гельмгольд.
— Тсс! Во-первых, сегодня разойтись. Потом с этой минуты вы меня не знаете, не говорите со мною.
— Хорошо.
— Когда придет время я оставлю здесь у Мордка письмо, адресованное на имя панны… панны Паулины, а вы о нем наведывайтесь. Я скажу Шпетному об этом. Сегодня я еще ничего не могу сказать решительного, кроме того, что завтра или послезавтра вам надо будет ехать в Туров, приготовиться к дурному приему, все переносить, ничего не видеть, не понимать, что будут говорить… Об остальном и сами догадаетесь.
Собеседники молча пожали руки друг другу.
Барон не надеялся на такую легкую развязку, но он не знал, что в ту минуту, когда под окном графини Изы слушал ее обет, то пан Мамерт стоял тут же недалеко. Последний, испуганный этой решимостью панны, естественно, предпочел условиться и помочь барону, который так хорошо входил в его положение, нежели рисковать.
Сура принесла шампанское и новые бокалы, желая похвастать, что у них в доме каждое вино подается подобающим образом. Положила она также на стол бумагу, чернильницу, перо, сургуч и печать. Контрагенты пили молча; барон был оживлен, лицо пана Мамерта выражало смиренную решимость.
Условие заключили в несколько минут, и Гельмгольд подписал его. Опустив глаза, стыдливо взял бумагу достойный Клаудзинский, еще раз пробежал и, прежде чем положил ее в карман, с чувством обратился к барону:
— Даю честное слово, пан барон, что я растроган. Судя по наружности, люди могли бы обвинять меня в жадности, в желании поживы, но видит Бог (здесь он устремил глаза кверху), сколько я в это имение вложил труда, могу сказать, жизни…
— Я это понимаю, — подхватил барон, — и потому, как вы сами видели, я сразу вошел в ваше положение.
— Вы благородный человек, и мне приятно услужить вам. Они пожали еще раз руки друг другу; барон попрощался, расплатился в лавке и, закурив сигару, вышел на улицу.
Игра начиналась.
Гельмгольд шел, обдумывая, как бы лучше повести дело, и тотчас же хотел написать к матери, конечно, обиняками, об успешности предприятия.
Он и не догадывался, что пан Рожер следил за ним, и чрезвычайно удивился, когда, едва присев за письмо, услыхал стук в дверь, вслед за которым вошел молодой Скальский.
В свете принято встречать подобного неприятного гостя как можно радушнее, чтоб тот не догадался, что его проклинают в Душе. Приятеля можно принять иногда холоднее и быть с ним откровенным.
Барон вскочил с места и начал с таким чувством пожимать протянутую руку, точно приветствовал избавителя. Пан Рожер отлично понял это и начал извиняться.
— Помилуйте! — воскликнул барон. — Напротив, я в восхищении. Принялся было писать к матушке, но это не к спеху.
— Что же вы у нас здесь поделываете?
— Признаюсь вам, пан Рожер, — отвечал Гельмгольд, понижая голос, — что нахожусь в большом затруднении. Кажется, я говорил вам, что у меня есть родные здесь в окрестности, и, пользуясь случаем, я хотел навестить графа Люиса. Все это я предполагал окончить дня в два, в три, а между тем родные, вследствие какого-то старого запутанного процесса, удерживают меня подольше. Просто схватили за полы и нет средства вырваться, что приводит меня положительно в отчаяние. Во Львове начинаются бега, и мне надобно бы возвратиться.
— Но мы от этого с выигрышем, — сказал пан Рожер, — потому что долее будем наслаждаться вашим приятным обществом.
Барон вздохнул.
— Все это хорошо, но пропущу бега. У меня есть светло-гнедая кобыла Офелия, на которой сам хотел скакать. А теперь непременно опоздаю. Офелии я без себя не доверю жокею, и теряю на этом, кроме большого удовольствия, пару тысяч талеров по крайней мере.
Рожер слушал, как бы веря.
— Значит, какие-нибудь старые дела? — сказал он.
— Да, и вот мои родные, пользуясь моим приездом, желают окончить их, тем более что я имею доверенность от матушки.
— Для этого вам необходимо бы посоветовать с каким-нибудь опытным юристом.
— Не знаю… — сказал смешавшийся барон.
— Я указал бы вам одного человека. Вы бываете в Турове, поговорите с тамошним управляющим Клаудзинским; он юрист и делец, каких мало.
