Ознакомительная версия.
После сечи с поличами Харальд несколько раз порывался поговорить с конунгом о будущем. Начинал говорить. Мол, поличей мы посекли как траву, и честь нам за это. Для детей Одина нет ничего слаще битвы. Но что дальше, конунг? Скоро зима, река станет, драконы морей не поплывут по льду. В брошенных домах поличей много еды, но хватит ли ее до весны? Кто будет кормить нас всю эту зиму если дикари лягут под мечами всем племенем?
Харальд – умный, он тоже пытается смотреть вперед не как простой воин, а как вождь. Рагнар давно это знал.
Но с чего он решил, что конунг глупее его? Рагнар не стал ему ничего рассказывать. Просто сказал, подожди, мол, сам увидишь. Зачем, мол, перебивать сегодняшний пир завтрашними заботами?
Теперь пришло время позаботиться…
* * *
Ярлы молча вышли из восточной двери в прохладу рассвета. Переступили через спящего, загораживающего проход. Вышел испорожниться герой, но назад вернулся только наполовину, ноги остались ночевать на улице. Бывает…
Прошли сотню шагов до дома рабынь. Остановились перед дверью. Рагнар сильно ударил ногой по дереву. Дверь, заскрипев, провалилась внутрь. Из дома остро пахнуло женским, зовущим. Но сейчас было не до них, это потом.
– Окся, – позвал Рагнар, – иди сюда!
Рабыня, которой велено было ждать в готовности, тут же вышла наружу. Встала перед воинами, покорно склонив голову в ожидании и спрятав глаза, кутаясь в шкуру, накинутую поверх рубахи. Она всегда была покорной, эта высокая, крепкая, складная фигурой девка, молчаливая, как корова. Родом она откуда-то из здешних мест, понимает разговор поличей, за это Рагнар ее и выбрал.
– Сейчас ты пойдешь к дикарям, найдешь в лесу становище, скажешь, что конунг прощает их. Это понятно?
– Да, господин, – ответила она, не поднимая глаз.
Несколько раз конунг брал ее мимоходом, но глаз, кажется, так и не видел. Вот волосы хорошие, кудрявые, цвета спелой пшеницы и приятные на ощупь, как шелк. Их хорошо наматывать на руку, втыкая ей в зад свой кожаный меч. Ладно, пусть Змей Ермунганд выколет ей глаза острым хвостом, если она их так прячет…
– Скажешь поличам, пусть возвращаются в свои дома. Дети Одина больше не будут их убивать. Пусть кормят нас, как было раньше, и живут без дрожи. Я добрый сегодня и решил забыть их непокорство. А иначе, если не выйдут из леса, мои воины сожгут их села, начнут ловить людей и дальше украшать колья на валу головами. Это понятно?
– Да, господин.
– Если спросят, почему пришла ты, скажи, мол, пока не остыла кровь между нами, я не хочу посылать к ним воинов. Но дальше я буду сам разговаривать со старейшинами. Пусть возвращаются. Все, теперь иди. Потом сама возвращайся. Понятно?
– Да, господин…
Ухватив за шелковистые волосы, конунг сам доволок рабыню до выхода из крепости. Вдвоем с Харальдом отворили бревенчатые ворота. Дозорные на валу приветствовали ярлов криками. Хоть и пьяные, но на ногах. Все знали, конунг строг в приказах. Те, кто провинился в службе, по обычаю, изгоняются из дружины, лишенные оружия и доспехов. А для воина фиордов нет горше позора.
Толкнув Оксю из крепости, Рагнар слегка поддал ей ногой под тугой зад. Рабыня, споткнувшись, заспешила прочь, пригнувшись, как она обычно ходила.
– Стой, девка! – вдруг крикнул ей вслед конунг.
Та вздрогнула, словно ее ударили, остановилась, не оборачиваясь. Покорно застыла.
– Иди сюда!
Окся с видимой неохотой вернулась назад.
– Посмотри на меня! – приказал Рагнар. Не дожидаясь, пока она поднимет голову, прихватил ее за мягкий подбородок, заглянул в глаза.
Красивые оказались глаза. Яркого, редкого цвета лесных фиалок. От его пристального взгляда рабыня трусливо прижмурилась.
– Ладно, иди, – конунг оттолкнул ее. – Помни, что я сказал. Все передай старейшинам до последнего слова. Потом возвращайся…
Окся, ссутулившись, снова пошла прочь от крепости.
– Теперь понял? – спросил он Харальда.
Харальд посмотрел вслед уходящей рабыне. Та мелко, опасливо семенила, втягивая голову в плечи. Отойдя подальше, коротко оглянулась на них. Снова пошла, уже не оглядываясь.
– Вряд ли она вернется, – сказал он.
– Вряд ли, – согласился Рагнар. – Да пусть ее разжует и проглотит смрадная великанша Хель, мне что за дело!
– Потеряли молодую, здоровую рабыню, – равнодушно заметил Харальд.
– Пусть! Важно, чтоб поличи вернулись в свои селения, снова платили дань и кормили нас. А эти коровы князя Добружа давно уже прискучили воинам. Потом можно будет взять себе новых девок из племени. Вот хотя бы их Сельгу-целительницу, которую даже старый Бьерн называл красавицей. Уж он-то брал женщин на севере и на юге, многих насадил на свое копье, понимал в них толк…
– Поличи снова могут взяться за оружие, они злые, – задумчиво сказал Резвый.
– Значит, надо отбить у них такую охоту! – сказал как отрубил Рагнар. – Как будто ты сам не знаешь! Только не сразу, Харальд. Не все сразу. Ни один человек не покоряется сразу. Сначала нужно приучить его кланяться в пояс, потом – вставать на колени, а уж только потом он начнет лизать твои подошвы… А рабыня… Да пусть Черный Сурт, глава великанов мрака, вырвет ее трусливое сердце и сожрет без соли! Она, вырвавшись на свободу, как коза из загона, сама не вернется, конечно. Только и не уйдет далеко, останется жить у поличей. Да и куда ей идти, где теперь искать свой народ? А мы тем временем, приведя диких к покорности, заберем ее назад, как забирают беглых рабов по праву хозяина. У нее красивые глаза и гладкое тело. Будет приятно учить ее покорности заново…
Конунг, насмешливо прищурившись, глянул на Харальда.
Под его взглядом Резвый неторопливо разгладил черные усы и бороду. Оскалился, усмехаясь, хлопнул по рукояти меча, висевшего у пояса.
– Конунг Рагнар всегда видит дальше всех, – сказал он.
Уходя от крепости, косинка Окся никак не могла сдержать дрожь. Спотыкалась через каждый шаг, ежилась спиной и втягивала голову в плечи. Но оглянуться боялась. Казалось, оглянется – и сразу увидит за спиной прицеливающегося воина с натянутым луком. Или другого, примеривающего к руке легкий дротик. Вот сейчас, скоро зашуршит за спиной рассекаемый воздух, воткнется острое железное жало промеж лопаток и высунется из груди, окрасившись красным. Лучше уж так, не глядя… Пусть стреляют, она потерпит немного, совсем немного терпеть останется… А потом она умрет, и боли больше не будет, успокаивала себя Окся, пытаясь унять трепет тела, от которого стучали зубы.
Умрет, ну и хорошо! Попадет в Ирий, встретит там отца с матерью, вот и будет ей счастье, вот и наступит покой, уговаривала она себя.
Тем временем косинка все шла и шла, а острая смерть так и не догоняла ее. Потом ровное место кончилось, она незаметно для себя вступила под тень деревьев. Шла дальше, продираясь через заросли цепляющегося подлеска, смахивала с лица невидимую, но липкую паутину.
Все равно не верила, что ее просто так взяли и отпустили. Что огромный, свирепый конунг и второй, молодой, миловидный ярл с надменными и холодными, как у рыбы, глазами послали ее к поличам с такими простыми словами. Словно по-иному не могли передать… И почему ее? Где тут подвох, где хитрость, на которые так щедры эти пришлые воины? В чем будет для них ехидный смех, который вызовут ее невольные слезы?
Снова ждала, каждый миг ждала – вот сейчас, вот-вот свеи объявятся за спиной. Окликнут, повернут назад, подталкивая в спину древками копий…
Нет, не окликают. Выжидают чего-то, наверное. Значит, злее будет обида, изощреннее зубоскальство, если столько ждут, догадывалась Окся, по привычке вжимая голову в плечи.
Страшно было…
Впрочем, ей всегда было страшно. Давно поселился в ней этот страх, и, похоже, навсегда поселился…
Ой ты, старая богиня Мокошь, за что сплела ей такую злую судьбу?! Не из льняной нити, не из пряжи пушистой, из колкого крапивного стебля сплела… За что так, всевидящая богиня, за какие провинности?!
Ведь жила когда-то и страха не знала! Принимала жизнь, как вечное звонкоголосое лето…
Росла себе девонька, расцветала весенним цветком, наливалась радостным соком. Богов почитала, старших слушалась, за папу с мамой держалась, с подруженьками-товарками хороводы кружила. Горя тоже не знала, детские свои обиды переживала легче легкого, забывая их без следа следующим утром… Зайчонок, называли ее родители, наш ласковый, пушистый, веселый… Лучик мой светленький, говорил отец, гладя тяжелой рукой ее мягкие белокурые волосы… Отрада моя, говорила добрая мама, прижимая к себе…
А потом все изменилось враз, словно Лихо глянуло на нее в упор своим черным недобрым глазом…
Незнакомые, чужие всадники налетели на их село в ночной темноте. И темнота перестала быть темнотой от зарева занимающихся пожарищ. И ржали кони, и кричали люди, и хекали, гикали кольчужные воины, рассекая мечами плоть.
Она помнила, как отец, косматый, словно медведь, и надежный, словно гранитная скала, дрался с этими пришлыми воинами. Схватил топор и одним ударом снес чью-то голову в шлеме. Отчетливо, навсегда запомнила она, как покатился по полу шлем, сбитый тяжелым ударом, а за ним резво, словно догоняя, катилась чужая, отрубленная голова, оставляя за собой пятнистый кровяной след…
Ознакомительная версия.
