него сидел полуодетый немец — взлохмаченный со сна и бледный от испуга.
— Браво, поручик! — весело воскликнул Наполеон.
Он повернулся к мужику спиной, предоставив Нею переводить вопросы и ответы. Глубок ли ручей в овраге справа? По колено. Можно ли проехать через него на телеге? Пожалуй, хотя на дне кое-где острые камни. Где лучший брод? От моста принять вправо этак с версту, там дно совсем чистое.
— На, выпей за здоровье французского императора!
Наполеон вложил в ладонь немцу несколько луидоров, которые ему передал Бертье; мужик с поклоном поцеловал ему руку. Уланам тоже раздали по луидору.
— Как ваше имя, поручик? — спросил Наполеон перед тем, как спуститься с холма.
— Тадеуш Булгарин, сир!
— Прощайте! Желаю вам скоро стать капитаном!
Взобравшись в седло, Наполеон тронул свою буланую кобылу шагом. Удино перейдет через Шпрее и атакует левый фланг неприятеля, Макдональд ударит на Баутцен, чтобы отвлечь внимание от Мармона и Бертрана, которые поднимутся выше по реке, а Ней обойдет правое крыло русских и двинется на Вуршен, где сейчас Александр…
***
Бестии, они усвоили уроки!
Два дня на сражение вместо одного, несмотря на перевес в людях и артиллерии! Два долгих, тяжелых дня и почти сопоставимые потери! Введенные в бой резервы! Это уже не те победы, как при Маренго и Аустерлице…
Старый черт Блюхер все-таки переиграл Нея, хотя и положил почти всех своих людей под смертельной канонадой. Зато Барклай сохранил своих и сумел отступить в полном порядке, а Милорадович даже заставил попятиться Удино, прежде чем ушел к Лебау. Кавалерия! Если бы у Наполеона была кавалерия! Где ты, Мюрат? Потребовались целых три корпуса — Ренье, Латур-Мобура и Императорской гвардии, — чтобы разбить Евгения Вюртембергского при Рейхенбахе. Черт побери, они научились воевать!
Наверное, Даву прав: новобранцы еще не готовы для битв, не мундир делает человека солдатом. Мало научиться чистить ружье и стрелять из него, нужна воля к победе — острая и безжалостная, как штык, железная, но несгибаемая! Спору нет: бросать вчерашних рекрутов в серьезное сражение, не дав им прежде понюхать пороху, обтерпеться под огнем на какой-нибудь осаде, было не слишком разумно. Под Лютценом они были ошеломлены, подавлены, огорошены. Победа не принесла им радости, зрелище того, как легко отнимается жизнь и калечится тело, внушило ужас перед смертью и мучениями. Старые солдаты прозвали их «марии-луизы». Надо полагать, после Баутцена мы снова недосчитаемся нескольких десятков дезертиров… Ничего, остальные закалятся. Французская армия — снова грозная сила. Пленных нарочно провели мимо новых полков, чтобы молодые солдаты посмотрели на тех, кого они победили, — усачей и бородачей, с медалями и крестами. В бюллетене надо написать, что…
Гудящее ядро пронеслось мимо уха маршала Мортье, обдав Наполеона волной теплого воздуха; за спиной раздался треск и вскрик. Наполеон резко обернулся: Дюрок! Он корчился на земле под деревом, осыпанный ошметками коры; рядом лежал убитый наповал Киргенер.
Как нарочно, нога застряла в стремени. К дереву уже бежали ординарцы. «Поднимите его! Осторожно! Разыщите Ларрея!» — командовал Наполеон. В горле вдруг пересохло, язык ворочался с трудом. Дюрок, Дюрок! Верный друг! Двадцать лет!..
Носилки понесли бегом к ближайшей ферме. «Не трясите! У него же все кишки наружу!» — хотел крикнуть Наполеон, но спазм сжал ему горло. Вскочив в седло, он погнал коня в другую сторону.
Около полуночи, объехав в последний раз аванпосты и биваки, чтобы все видели его живым и здоровым, император ушел в свою палатку. Мамлюк Рустам стащил с него сапоги. Походная кровать была застелена, ночник оставили гореть. Наполеон провалился в сон, как в подвал, наполненный мраком и тишиной. Когда он очнулся, уже светало. Доктор Ларрей прислал человека сказать, что Дюрок желает видеть императора.
Губы Мишеля были искусаны и распухли, лоб пожелтел, бледные виски блестели от пота. Наполеон бросил взгляд на Ларрея, тот покачал головой. Маршал Сульт и Коленкур тактично отошли в сторонку.
— Что я могу для тебя сделать? — мягко спросил Наполеон, осторожно присев на краешек кровати.
— При…кончи… меня… — донесся еле слышный шепот.
Глазам стало горячо.
— Я не могу, — глухо ответил император. — Прости.
Он протянул руку, коснулся щеки Дюрока. Тот повернул голову и приник к его ладони губами. Наполеон схватил другой рукой его холодные пальцы и поднес к своим губам.
— Дюрок… Ты веришь в иную жизнь? Ты будешь ждать меня там?..
Карие глаза все еще жили, в зрачках пульсировала боль. Они вонзились прямо в серые глаза Наполеона.
— Моя… дочь… — прошелестел умирающий.
— Я заменю ей отца.
Дочь Дюрока родилась год назад, через неделю после смерти его годовалого сына Наполеона. Дети Жозефины [26] стали крестными и дали ей свои имена: Гортензия-Евгения. Дюрок был влюблен в Гортензию. И она в него. Возможно, императору в свое время не следовало препятствовать браку своей «тени» и своей падчерицы, которую он выдал замуж за Луи. Хотя… По меньшей мере, бывшая голландская королева не стала вдовой.
— Уйдите… не смо…
Веки Дюрока опустились, но не до конца. Наполеон боролся с желанием надавить на них пальцами, чтобы не видеть пугающих краешков белков.
— Прощай, друг!
Он встал и почти выбежал в дверь, которую перед ним распахнули.
18
Екатерина Павловна вошла стремительной и уверенной поступью под шелест черного шелка. Все та же грациозная осанка, гордая посадка головы, великолепные волосы, и все же что-то в ней изменилось. Взгляд. Да, ее по-прежнему пленительные карие глаза утратили блеск озорства, но приобрели бархатистую глубину. Волконский произнес положенные по случаю фразы; великая княгиня протянула ему руку для поцелуя; кланяясь, Серж заметил медальон у нее на груди, на простой серебряной цепочке. Должно быть, это тот самый — с портретом покойного принца Георга и прядью его волос.
Maman, ставшая гофмейстериной Екатерины Павловны, настояла на том, чтобы Серж представился великой княгине. Волконский с радостью уклонился бы от этой обязанности: он очутился в Праге проездом в Карлсбад, куда его отпустили полечиться на две недели, но спорить с maman было бесполезно. Как флигель-адъютант императора, он нанес бы оскорбление государю, не засвидетельствовав своего почтения его сестре.
Справившись о его здоровье, Екатерина Павловна принялась расспрашивать о Лютценском сражении. Ее вопросы были кратки и точны, Серж подивился ее осведомленности в военном деле, однако отвечать старался как можно более уклончиво, самыми общими словами. Она посмотрела на него с усмешкой.
— Вы, вероятно, боитесь, чтобы я не сообщила ваш рассказ моему брату?
Волконский потупился, не выдержав ее прямого взгляда. В самом деле, он так и не научился говорить правду тем, от кого зависела его судьба.
