Она положила уснувшего младенца обратно в колыбель и осталась сидеть на краю кровати, закрыв лицо руками.
— Конечно, я не ждала спокойной жизни, выходя за тебя, Джон Лилберн. Но я молю тебя об одном: не лезь сломя голову в драку не за свое дело. Потому что ты не простишь себе этого потом, и душа твоя будет в разладе.
Он долго сидел молча, потом погладил ее по рассыпавшимся волосам и тихо сказал:
— Хорошо, Элизабет, я огляжусь сперва. Обещаю тебе. И если все обстоит так, как ты говоришь, я знаю, что делать. Отправлюсь в восточные графства к Кромвелю. Говорят, он смотрит сквозь пальцы на самые крайние взгляды, если только человек не показывает спину врагу. Но остаться здесь, поступить на службу — это для меня невозможно. Я скорее пойду простым солдатом в любой полк за восемь пенсов в день. В пресвитерианский, индепендентский, какой угодно. Потому что отдать сейчас победу королю — это гибель. Для меня, для тебя, для Англии, для него, — он кивнул в сторону колыбели.
Слабый рассвет откуда-то издали пробивался сквозь тучи, высветлял серые прямоугольники окон. Вода с потолка бежала в корыто тонко звенящей струей. Элизабет осторожно легла, натянула одеяло до подбородка и начала говорить тихим, чужим голосом, глядя в потолок.
— Ты знаешь, первые два месяца без тебя были бы очень тяжелы, если б я сразу не решила, что переживу тебя не намного. Я даже обещала себе покончить с собой тем же самым, чем они убьют тебя: веревкой — так веревкой, пулей — так пулей. Если б ты умер от болезни, я бы пошла ухаживать за чумными. По ночам я лежала без сна и всерьез раздумывала, как мне надо будет управиться с собой, если тебе отрубят голову. Перерезать горло? Или сунуться под колесо телеги? Но когда я поняла, что беременна и, значит, это все для меня закрыто, вот тогда начался настоящий ужас. Я столько об этом думала и так себе представляла твою гибель, что потом боялась взглянуть на новорожденного, — думала, он так и родится с красной полосой на шее. Молиться, как прежде, о даровании сил, о спасении души — на это уже слов не хватало; только о спасении тела, бренной плоти земной, тебя. Но кто расслышит такую молитву, когда идет война? Я все это говорю тебе, чтобы ты знал: второй раз мне такого не пережить. Пусть уж лучше убьют сразу, чем вот так, день за днем тянуть эту муку.
Он прикрыл ей рот ладонью, прижался губами к уху и начал жарко шептать, что да, он все понял, и с ним было похожее, мысли о ней, как тупая непрерывная боль, и ясно, что им надо вместе, раз уже бог даровал им так прилепиться друг к другу, им вместе надо ехать, и будь что будет. Она поначалу только качала головой: о чем ты? бросить дом? ехать неизвестно куда навстречу зиме с грудным ребенком? А деньги? — но он все говорил и уже не словами, не резонами, а одним напором и страстью переливал в нее избыток своих сил, своей убежденности, так что под конец она уже улыбалась сквозь слезы и целовала ему руку: ну хорошо, едем, пусть так, будь по-твоему, раз ты так хочешь, пусть что угодно, только чтоб вместе.
Март, 1644«Я не могу себе представить, каким образом вы решаетесь предпочесть пьяниц, ругателей и порочных людей такому человеку, который боится клятвы, боится греха. Уволить столь верного и способного к службе офицера только за то, что он анабаптист! Да уверены ли вы в этом? А если это и так, что мешает ему с пользой служить обществу? Я думаю, сэр, что государство, выбирая людей к себе на службу, не должно обращать внимания на их религиозные воззрения; если они охотно и преданно служат ему, то и довольно. Я уже и прежде советовал вам быть терпимее к мнениям; берегитесь дурно обращаться с людьми, которые провинились только в том, что не разделяют ваших религиозных убеждений».
Из письма Кромвеля графу Манчестеру
Лето, 1644«Граф Эссекс, начав военные действия, попытался осадить Оксфорд; но король с небольшим отрядом конницы ускользнул из города и присоединился к своим главным силам. Тем временем на севере сэр Томас Ферфакс, одержав победу над ирландской армией, призванной королем на подмогу, соединился с шотландцами; и граф Манчестер, собрав силы в ассоциации восточных графств и имея Кромвеля в качестве генерал-лейтенанта, вступил в Линкольн, а оттуда — в Йоркшир; и когда все три армии соединились, они осадили кавалеров в Йорке. Чтобы снять осаду, принц Руперт прибыл с юга с большой армией, осажденные тоже вышли из города, и на большой равнине, именуемой Марстон-Мур, завязалось кровопролитное сражение».
Люси Хатчинсон. «Воспоминания»
2 июля, 1644«Это была самая крупная битва за всю гражданскую войну: никогда еще столь могучие по численности и силе армии не сходились друг с другом — каждая насчитывала более двадцати тысяч человек. Победа поначалу, казалось, уже была в руках роялистов, ибо их левый фланг смял и обратил в бегство правый фланг парламентской армии. Однако это поражение было уравновешено на другом крыле, где Кромвель атаковал с такой силой и яростью, что прорвал лучшие полки роялистов под командованием самого Руперта и обратил их в бегство; затем вместе с шотландцами Дэвида Лесли повернул свою конницу и бросился на выручку теснимым друзьям, и только тогда остановили они своих коней, когда добились полной победы. Вся артиллерия принца Руперта, все обозы и снаряжение попали в руки парламентской армии. Через несколько дней сдался город Йорк.
Однако в это же время граф Эссекс, теснимый в западных графствах армией короля, оказался в весьма опасном положении».
Мэй. «История Долгого парламента»
Июль, 1644
Тикхилл-кастл, Линкольншир
Жара поднималась волнами от цветущих лугов за ручьем и медленно переваливалась через заросли прибрежного ивняка. Крылья мельницы слабо вращались под ее напором. Время от времени раздавался чмокающий звук — очередная пуля впивалась в сухое дерево, — и сразу вслед за ним со стороны замка приплывал тугой хлопок выстрела. Лилберн сидел, скинув мундир, и, опершись спиной о сруб, писал донесение:
«Досточтимому генерал-лейтенанту Кромвелю. Сэр! Согласно вашему приказу я с четырьмя эскадронами обложил замок Тикхилл. В окрестностях захвачено восемь пленных, несколько лошадей, на мельнице — запасы муки. Чтобы удержать гарнизон замка от вылазок и других враждебных действий, мне понадобятся в самом ближайшем времени еще два бочонка пороха, двести фунтов пуль, три ящика фитилей…»
Он поднял голову от листа, огляделся. Его драгуны под прикрытием мельницы носили мешки с мукой за ручей. Дым нескольких костров поднимался оттуда — видимо, солдаты уже занялись завтраком. Недавно они научились у шотландцев печь лепешки на раскаленных камнях и теперь часто пользовались этим немудреным способом. Если бы Лилберн попытался перечислить все, чего им недоставало, от седел и сапог до пуговиц и бинтов, его донесение растянулось бы на несколько страниц. Раны зарубцовывались на них сами собой, но, чтобы починить мундир, нужны были хотя бы нитки. Трудно было представить себе, что эти оборванцы три недели назад разбили лучшие полки Руперта и получили от него прозвище «железнобоких». Даже Дэвид Лесли сказал, что подобных солдат нет сейчас во всей Европе, а уж он-то провоевал на континенте не один год. И вот с такими-то солдатами они болтаются здесь на севере день за днем без настоящего дела, вместо того чтобы спешить на выручку Эссексу в Корнуолл, или обрушиться на Оксфорд, или искать главные силы короля, чтобы вынудить его к решительному сражению.
Из-за угла появился Сексби с мушкетом в руке. Капли пота текли по его щекам, но выражение лица оставалось таким же замороженно-неподвижным, как обычно.
— Мистер Лилберн, длинноволосые хотят говорить с кем-нибудь из главных.
— Чего им надо? — Лилберн отложил донесение и потянулся к мундиру.
— Разве их поймешь. Может, хитрят. А может, правда хотят вступить в переговоры.
Они прошли к линии постов, наспех расставленных вчера вокруг замка. Солдаты постарше уже вырыли себе вполне приличные окопчики, молодежь беспечно довольствовалась кустами бузины и шиповника, росшими по склону. У некоторых на мундирах и шляпах до сих пор красовались цветные лоскутки — обрывки королевских знамен, захваченных под Марстон-Муром. На крепостной стене над воротами отчетливо была видна фигура человека, державшего белый платок в откинутой руке.
Лилберн дал знак трубачу.
Тонкий и острый звук сигнала заставил его сморщиться, он махнул рукой — довольно! — и вышел на открытое пространство. Сексби шел за ним, подняв над головой мушкет с привязанным клочком бумаги, и бормотал в спину:
— Сэр, прошу вас, говорите с ними, прогуливаясь. Собирайте землянику, например. Нет ничего труднее, чем целиться в человека, собирающего землянику, уж поверьте бывалому стрелку.
