Крепко тебя, дорогая, целую, сердечно приветствую и жму твою руку!
Весь твой Н. Кураев.
Трудно сказать, любил ли государь воевать, похоже, что нрава он был все-таки не воинственного, судя по тому, как он ответил в конце царствования на бесконечные призывы жены («заставь их дрожать перед твоей волей и твердостью…», «будь тверд и покажи железную волю…», «когда ж ты наконец ударишь кулаком по столу», «заставь всех дрожать перед тобой», «если бы твои министры тебя боялись…», «будь более строг…» и т. п.), ответил государь, хоть и не сразу, только 23 февраля 1917 года, но ответил, по-моему, славно: «Ты пишешь о том, чтобы быть твердым повелителем, это совершенно верно. Будь уверена, я не забываю, но вовсе не нужно ежеминутно огрызаться на людей направо и налево. Спокойного резкого замечания или ответа очень часто совершенно достаточно, чтобы указать тому или другому его место». К сожалению, «спокойного резкого замечания» оказалось недостаточно, чтобы указать место государыне, почитавшей своим долгом «помогать царю», и дававшей советы на все случаи жизни, советы, неотличимые от указаний. Иные из них, впрочем, государь принимал благосклонно. Настоятельные советы государыни показывать себя войскам царь принимал с большой охотой, поскольку аргументы государыни были неотразимыми: «Осчастливь войска своим дорогим присутствием, умоляю тебя их именем — дай им подъем духа, покажи им, за кого они сражаются и умирают… Десятки тысяч никогда тебя не видали и жаждут одного взгляда твоих прекрасных чистых глаз…»
Дневник императора.
30-го октября. Суббота.
С утра шел сильный снег и слегка таяло. Не доезжая Витебска, на платформе была встреча от города и уезда и почетный караул от 49-го драг. Архангелогородского полка. Сел тут же на лошадь и поехал к месту парада 41-й пех. дивизии. Отлично представились: 161-й Александропольский, 162-й Ахалцыхский, 163-й Ленкоранский и 164-й Закатальский полки. Благословил их и, простившись с ними, вернулся в поезд. В 12 1/4 тронулись в обратный путь. В Двинске встретились с Сергеем, кот. проехал с нами до след. станции и обедал в поезде.
Дед тоже провел конец октября в дороге и смотрах, смотрел он, правда, не парады, не выправку, не рубку лозы повзводно, а отхожие места, кухни, бани, санитарное состояние помещений для личного состава, порядок в хранении продуктов и лекарств. Мысли же его при этом были заняты не громким инцидентом в Немецком море и даже не огорчительным во всех смыслах конфликтом с собственным командиром полка. Больше всего его тревожило, как будут прочитаны и поняты его милой голубкой Каролей письма, воспрещающие ей приезд сюда для подвига и любви.
…После энергичных, решительных строк последних писем — страшная усталость, тревожное ожидание, непривычная сдержанность и разговор о какой-то тужурке…
Ст. Листвяная. Октябрь 31 ч. 1904.
Дорогая голубка Кароля!
Перед отъездом в командировку из Борзи написать тебе не удалось.
Пишу теперь, когда со ст. Листвяная отправляемся обратно в Борзю.
До Байкала доехали благополучно и очень удобно. Впрочем, до Читы ехал с большим неудовольствием, так как пришлось сидеть в одном купе с командиром нашего полка. Он впрочем был со мной весьма любезен, но я старался как можно меньше говорить с ним и вообще обращать на него внимание, больше занимался чтением. Здесь, в Листвяной, провел время с 4-х часов утра и до сего момента у офицера нашего полка. Время провел не весело, но довольно приятно, выпивали с ним и «разговоры разговаривали». Теперь уже 11 1/2 ч. ночи, но ждать отправления поезда придется по-видимому до утра, так что я рано забрался на вокзал и сидеть здесь будет скучно.
Ну как ты там поживаешь, моя дорогая, славная деточка? Теперь ты уже получила конечно все мои неприятные для тебя письма, и что-то ты мне ответишь. Этот ответ вероятно уже ждет меня в Борзе. Милая Кароля, не думай, что у меня было желание огорчить тебя. Если же это случилось, то поверь, что мне страшно больно и тяжело сознавать это.
Сообщи мне, Кароля, о своем здоровье и самочувствии. Знаю, дорогая моя, что ты через три дня именинница, но я со своим поздравлением запоздал. Ты получишь это письмо уже много спустя после 4-го Ноября. Все же от души тебя поздравляю с днем Ангела и сердечно желаю здоровья и душевного спокойствия.
Я вполне здоров и благополучен.
На обратном пути в Борзю я остановлюсь на 2 суток в Чите, чтобы заказать себе сюртук. Думал, что одной тужурки хватит на все время войны, однако, оказывается нужно сделать свежую одежду. Впрочем, эта проза вряд ли может тебя интересовать — ты уж прости, дорогая, что я болтаю тебе о такой чепухе.
Передай мой сердечный привет твоим родителям. Кланяйся Ивановцам.
Весь твой Н. Кураев.
Если соберешься ехать в Петербург, то извести об этом и сообщи свой адрес.
Дураков вообще-то нет, есть просто люди не на своем месте. Царь наш был страшен не злобой, а глупостью, порождавшей бедствия, и малодушием, оборачивавшимся для подданных жестокостью.
В огромных государствах да при сложном хозяйстве и малая глупость часто оплачивается страшной ценой.
Был бы Николай Александрович Романов, ну, если уж не кассиром в тихой бане, то хотя бы самодержцем в какой-нибудь солнечной Помидории, ну посеяли бы там вместо кабачков тыкву, ну выросла бы вместо тыквы редиска, худо, конечно, но не катастрофа. А в России все такое огромное, если где неурожай, так тут же и голод, если где эпидемия, так там и мор.
Послали было эскадру во Владивосток морем, а снаряды для тренировочных стрельб отправили посуху, по железной дороге, вроде так быстрей будет, опять же можно вместо снарядов на корабли больше угля загрузить… А результат?
Катастрофа.
Большая все-таки, очень большая страна, и бедствия большие.
Где они, «чудесные улыбающиеся парни с вихрами волос, торчащих из-под шапок», что так тешили глаз на блистательных смотрах? На реке Шахе вроде бы дело и выиграли, а робкий командующий, не выходя из фанзы, опять приказал играть на всякий случай отступление, чтобы не изменять своей отступательной тактике, вот, считай, еще сорок тысяч недосчитались.
Впрочем, мудрая и дальновидная императрица такую тактику одобряла: «Наше постоянное отступление сильно растянет их фронт и усложнит им дело, — а нам, надеюсь, будет выгодно». Не зря же еврейская пословица говорит: «Ничего нет лучше на свете хорошей жены, и ничего нет хуже — плохой».
Кстати, об инородцах.
Население в России пестрое, оно и понятно, пространство огромное, история долгая, всем места хватило, но вглядываться, разбираться и думать, как всем в мире и довольстве ужиться, это же ума сколько надо и времени, а где взять? А когда же в домино, когда же в безик, а почитать семье вслух Чехова, Салтыкова-Щедрина, а погулять часок, минимум, надо? Вот и поделили всех, как попроще, на «наших» и «инородцев». Вроде бы не каменный век на дворе, развитой феодализм как-никак, светлое будущее человечества, капитализм, на пороге, а подход тот же, как в каменном веке. Но кто же согласится, хотя бы и при развитом феодализме, живя у себя на родине, считаться «ненашим»? Вот народ и бунтует, и самое печальное, — прав! Хорошо, когда в трудную минуту рядом, как всегда, бежит царица да еще и с телеграммой от «Союза Русского Народа», организации свирепой, как раз и придуманной, чтобы держать инородцев в узде.
«„Союз Русского Народа“ просит меня передать дело тебе. Одни — гнилое, слабое, безнравственное общество, другие — здоровые, благомыслящие, преданные подданные — их-то и надо слушать, их голос — голос России, а вовсе не голос общества или Думы… Бог поможет, я знаю, но ты должен быть твердым. Распусти Думу сейчас же…»
«Россия, слава Богу, не конституционная страна, хотя эти твари пытаются играть роль и вмешиваться в дела, которых не смеют касаться. Не позволяй им наседать на тебя. Это ужасно, если им сделать уступку, то они поднимут голову…»
«О, мой милый мальчик, заставь всех дрожать перед тобой — любить тебя недостаточно, надо бояться тебя рассердить или не угодить тебе!»
«Моего любимца всегда надо подталкивать и напоминать ему, что он император и может делать все, что ему вздумается. Ты никогда этим не пользуешься…»
И чего женщина бьется, чего нервничает, все делает государь, что вздумывается. Вздумалось тетеревей пострелять и пострелял от души, вздумалось «козла» забить и забил с «подвизающимися в домино» флигель-адъютантом Мордвиновым Анатолием Александровичем, и генерал-адъютантом, адмиралом Ниловым Константином Дмитриевичем. Правда, очень уж мешают государственные дела нормальному течению личной жизни.
Когда сегодня скорбят безутешно прямые наследники «здорового и благомыслящего» дела «Союза Русского Народа», скорбят о потере таких заботливых, все понимающих и щедрых вождей, как царь и царица, здесь, как говорится, все ясно, но что ж взахлеб плачутся те, чьих предков и за людей-то не считали, они-то чего заходятся, да еще соревнуются между собой, кто первей и кто громче восскорбит. Нет, не услышит их голос матушка-императрица, пока не наденут они смазные сапоги, не обрядятся в алые рубахи и не возьмут, поплевав в ладони, хоругвь покрепче, только этот «голос России» по душе государыне, которая только и мечтала, «когда же, наконец, водворится порядок, которого нашей бедной стране не хватает во всех отношениях». В здоровом лице «Союза Русского Народа» и славянская натура императрицу устраивает.
