ГАРРИ ТАБАЧНИК - ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ

Если отбросить псевдотеоретический туман, то выходило, что кремлевский теоретик вопреки Ленину, доказывавшему в „Государстве и революции”, что государство начнет отмирать после революции, утверждал необходимость дальнейшего существования и укрепления государства. Такую явную ересь совсем не просто было объяснить пропагандистам, в числе которых был и Горбачев. Теперь становилось ясно, что совсем не такая уж малозначительная штука — это марровское языкознание, и совсем не напрасно потратил свое время, ввязавшись в филологическую дискуссию вождь, с тех пор прибавивший к своим многочисленным титулам звание „лучшего друга языковедов”. Диктатор своим „трудом” показывал, что не намерен был в угоду кисельным фантазиям классиков отказаться от такого надежного инструмента власти, как государственный аппарат и созданная им машина подавления.

В то же время все эти изучения новейших сталинских „трудов” создавали видимость интеллектуальной жизни, вовлеченности во что-то значительное, имеющее важность для судеб страны и человечества, подменяя науку псевдонаукой, они приобщали людей к терминологии и к каким-то формулировкам, которые при внимательном рассмотрении оказывались лишенными всякого смысла, заставляли вести споры, напоминавшие средневековые дискуссии схоластиков о том, что возникло раньше — яйцо или курица? Люди, в лексиконе которых никогда прежде не было научных терминов, вдруг ни к селу ни к городу вставляли в свою речь, используя их как бранные клички, слова „генетик”, „кибернетик”, „менделист”, „космополит” и т. д. Опять создавалась атмосфера напряженности, осажденного лагеря, со всех сторон атакуемого врагами — то какими-то безродными космополитами, то низкопоклонцами. Постоянные разговоры о бдительности культивировали недоверие, убеждали, что враг мог быть всюду, сидеть рядом, оказаться в числе твоих лучших друзей. Поощрялось доносительство, рушились сплотившие людей в ходе войны, в годину противостояния всеобщей опасности чувства товарищества, солидарности, желания прийти на помощь. Все это теперь было опасно для власти. В такой обстановке даже простая порядочность, умение удержаться и остаться собой ценилось высоко. Удавалось это далеко не всем. Как напишет позднее питерский поэт Владимир Аль-моги:

Я не был сослан и не был зеком,

Я просто жил на острие ножа,

Своею жизнью мало дорожа.

И, кажется, остался человеком.

Смог ли бы, оглядываясь назад, сказать о себе то же учившийся в университете в такие времена Горбачев? Комсомольскому работнику, да еще молодому члену партии и к тому же находящемуся на передовой идеологического фронта, каким был юридический факультет, избежать участия в „охоте на ведьм” бьшо нельзя. Это было неотъемлемой частью его повседневных занятий. И труды вождя, обосновывающие очередную „охоту”, он был обязан не просто знать, но знать их лучше, чем все остальные. Однако все это еще не доказывает отсутствие сомнений. Они могли зародиться у Горбачева уже в те годы. То, что он занимал высокие комсомольские посты, гарантировать от этого не могло. Бывший комсомольский работник JI. Краснопевцев как раз тогда и создал свою подпольную организацию, состоявшую из, как их потом назовут, „горячих мальчиков сердитого поколения” и действия которых приговор оценит как „попытку обосновать необходимость сохранения при социализме мелкого предпринимательства, особенно в сельском хозяйстве, и клевету на советский строй”. Многие из них учились рядом с Горбачевым, в одно с ним время. Они не побоялись поставить под сомнение мудрость вождя, хотя знали, чем это им грозит. В других местах страны ставили под сомнение мудрость вождя и бросали вызов созданному им строю, жертвуя жизнью.

За время учебы будущего генсека вспыхивают восстания заключенных в бывшей вотчине его предшественника - Черненко - Красноярском крае, Джезказгане и на Сахалине, Вожаеле в Коми АССР, Перми, в Норильске, Караганде, на Колыме, под Свердловском, в Воркуте, Тайшете, Карабаше на Урале, Решотах, Шерубай Нуре, на Балхаше. Самым значительным бьшо восстание 1952 года в Кентире. Оно длилось 42 дня и возглавлялось бывшим полковником Советской Армии Кузнецовым.

А в школах по-прежнему изучали „Молодую гвардию” Фадеева, и ее преданные партии герои должны были служить примером для комсомольца Горбачева, Громили на собраниях, мало что понимая в ней, музыку Шостаковича, Прокофьева, Хачатуряна, Мурадели, Мясковского и хоть чуточку отражающие действительность, такие фильмы, как „Большая жизнь”, вместо предлагавшихся взамен вызывавших скуку фильмов-монументов: „Адмирал Ушаков”, „Адмирал Нахимов’’„Падение Берлина”, в финале которого перед прибывающим в поверженную германскую столицу Сталиным, как перед живым богом, преклоняются уже не только советские народы, но и народы всей земли.

Бегали по клубам на трофейные западные кинокартины вроде „Судьбы солдата в Америке”, „Знака Зорро”, „Индийской гробницы”, „Серенады солнечной долины”, ,Девушки моей мечты”, главную роль в которой играла близкая к Гитлеру Марика Рок. Танцевали буги-вуги и фокстрот „Истанбул-Константинополь” на самой модной в Москве танцплощадке в ресторане „Спорт” Увлекались Гленом Миллером иновым видом спорта, который поначалу называли канадским хокке-ем, но который в духе времени переименовали в хоккей с шайбой.

Жизнь продолжалась несмотря на непрекращающиеся новые кампании по разоблачению, они стали частью ее, без них представить ее было невозможно и к ним привыкли. И вдруг возникло нечто новое. 13 января 1953 года газеты опубликовали ошеломляющую новость. Оказывается, в стране в течение долгого времени действовала банда „убийц в белых халатах”. Крупнейшие специалисты, цвет медицины страны, обвинялись в том, что собственноручно умертвили виднейших деятелей партии и государства и составили заговор, чтобы путем неправильных методов лечения умертвить и других. Обвинения были настолько невероятны, что им отказался поверить даже министр госбезопасности Абакумов несмотря на то, что следователи положили перед ним подписанные самими арестованными признания. Но когда об этом доложили Сталину, то диктатор, которого через две недели постигнет роковой удар, приказывает, не считаясь ни с возрастом, ни со здоровьем заключенных, многих из которых он знает лично и среди которых находятся и те, кто лечил его не один десяток лет, бить и пытать до тех пор, пока они не признаются окончательно. Среди них значительное число евреев, и это помогает бывшему тифлисскому бандиту раздуть пламя своей последней кампании — антисемитской.

Она охватывает всю страну. Люди отказываются ходить на приемы к врачам-евреям. А так как их немало, то во многих местах больные не получают вовремя нужной помощи. Кремлевского горца это мало интересует. Он предвкушает грядущее, надеясь стать его свидетелем. Он не знает, что дни его сочтены.

Он смеется над людьми и глубоко презирает их — этих современных глуповцев. В глубине души, наверное, понимает, что, кроме глу-повцев, терпеть все, что происходит и с ними, и со страной, — никто не станет. Он уверен, что так будет и дальше.

Именно ему, чье юношеское стихотворчество не получило развития, удалось иное творчество. Он сотворил невероятное. Он превзошел всех тех, кто только писал об утопии. Он уверен, что сумел претворить ее в жизнь. В его Глупове было почти точь-в-точь как в той утопической стране, которую описал в своем „Путешествии в землю Офирскую г-на С., шведского дворянина” князь М. Щербатов, создавший в ХУШ веке этот прообраз тоталитарного российского государства, где всем согласно сословной принадлежности положено было носить ту или иную форму, жить там, где указано, и пользоваться определенной посудой. Пожалуй, только с посудой не все выходило так, как в земле Офирской. Князь не мог вообразить, что в Утопии может в чем-нибудь ощущаться недостаток. Однако поскольку посуды не хватало, то сталинские „винтики” и без указов свыше пользовались только теми горшками и мисками, которые сумели заполучить согласно своим изобретательным способностям и пронырливым возможностям, а отнюдь не марксистско-утопи-ческим потребностям, удовлетворение коих многократно и уже давно было им обещано правителем современного Глупова.

Он не знает,что и он один из тех же жителей Глупова,он, диктатор полумира и генералиссимус. Он забыл, что и его, как и остальных подстерегает судьба. Он думал ее обмануть, как обманывал огромный Глу-пов, которым стал сталинский Советский Союз.

Стрелки часов на Спасской башне отсчитывают последние минуты перед началом сталинского спектакля. Остановить их не в силах ничто. Так думает диктатор. В этом уверены ждущие сигнала его молодогвардейцы, в числе которых Андропов. Они принадлежат к той породе партаппаратчиков, которой хорошо знающий их Авторханов дал такую характеристику: ’’Это люди с эластичной совестью и бездонным властолюбием . Сталинцы впервые в истории нашли рецепт органического синтеза партийной политики и уголовщины. Согласно этому рецепту, все моральные категории и общепринятые нормы человеческого поведения находятся в постоянной диалектической трансформации: зло может превратиться в добродетель, бесчестие — в долг, долг — в предрассудок, подлость — в подвиг, и наоборот. И весь этот ’’моральный кодекс коммунистов” сталинцы применяют не только в борьбе с врагами вне партии, но и в борьбе за власть между собой, внутри самой партии, причем побеждают наиболее ловкие, прибегающие к еще никем не использованным новинкам политической подлости”.