– Однажды, когда я был еще юнцом, Дерри, я как-то летом украдкой выбрался на сельскую ярмарку – поволочиться за местными девицами, выпить, погадать на судьбу. Отец и не знал, что я ускользнул из своей комнаты. Вы, должно быть, тоже грешили такими проделками?
Дерри на это с широкой улыбкой покачал головой:
– Да нет, милорд. У меня детство протекало, как бы это сказать… более обыденно. Но прошу вас, продолжайте.
– Я, понятно, сверх всякой меры хлебнул там медовухи и эля; потом, помнится, охаживал какую-то девку, которая артачилась, чтобы я сначала дал ей деньги, а уж затем она раздвинет ноги. Та ночь в целом пронеслась хмельным хороводом, но в память мне врезалось не это, а цыганка в расписном шатре. Она мне при свече гадала по ладони, а шатер вокруг меня раскачивался, и мыслей в шалой башке было: только б не заблевать.
Он умолк; глаза осоловели в припоминании.
– И вас, наверное, обчистили? – скрестив на груди руки, стал строить предположения Дерри. – Или она и оказалась той самой девкой под кустом?
– Да нет, боже ты мой: я был пьян, но не настолько. Она мне говорила про Сомерсета: что он умрет в замке, а не на поле брани или от какой-нибудь простуды или недуга. Имени своего отца я ей не называл, хотя она, наверное, все равно догадывалась.
Дерри вскользь поглядел на печатку с фамильным гербом, венчающую Сомерсету средний палец.
– Это их ремесло, милорд: искать предзнаменования. За свои пророчества она сгребла с вас монеты, а затем примерно в тех же выражениях принялась морочить голову кому-то другому.
– Вы не верите в такие вещи? Я с того дня участвовал не меньше чем в десятке боевых походов, Дерри, и хоть бы что, ни единой раны. Хоть бы царапина. И не болел никогда, хотя могу назвать дюжину – да что там, две дюжины! – имен тех, кто умер до срока, стеная и исходя в немощи от всевозможных телесных недугов. Вы понимаете это? Я вел жизнь, полную приятностей, а подчас и излишеств, в то время как другие вокруг меня чахли и угасали. Мерли как мухи. А все знаете почему? – Сомерсет подался близко, чуть ли не вплотную, ярко блестя глазами на своего конфидента. – Я никогда не ездил в Виндзор, ни разу за тридцать лет. Между тем это королевская резиденция, самая большая во всей стране. Какой еще замок, по-вашему, мог бы считаться «тем самым»?
Неожиданно для самого себя Дерри буквально рявкнул смехом, вызвав на лице герцога сердитое недоумение.
– Прошу прощения, милорд, – давясь смешливыми спазмами, выговорил он. – Вы человек, которого я уважаю, к тому же поверили мне свои сокровенные мысли. Мне не следует… – Закрыв лицо ладонями, он вновь неудержимо прыснул.
Сомерсет выглядел уязвленным, в то время как Дерри, давясь беззвучным смехом, упал головой на свое прислоненное к стене предплечье.
– Я тем самым хотел сказать, что Йорк, при всей своей враждебности, мне, в конечном итоге, грозить не может, – с натянутым видом продолжал Сомерсет. – Некоторое время я страшился, когда оказался в Тауэре. Предсказания – вещь довольно смутная, и мне подумалось: как раз здесь я и могу умереть. Но меня выпустили, и я был снова послан на службу моему государю. Так что ничто меня больше не страшит – ни Йорк, ни Солсбери, ни… Словом, ничего.
– Прошу прощения, милорд. Смеяться с моей стороны, было, конечно, недостойно, – отирая глаза и уже беря себя в руки, произнес Дерри. – Эх, мне бы какой-нибудь волшебный талисман, или пророчество какой-нибудь оборванки, которое б выручало меня помимо собственного ума. Знать бы наверняка, что угроза исходит именно от Йорка, Солсбери или еще какого-нибудь змия, которого я пока не выявил, а он затаился в каком-нибудь темном месте.
От благодушия Сомерсет был все еще далек, подбородок у него обиженно выпячивался.
– Есть среди нас люди, Дерри, истинно наделенные непостижимой силой. А уж от кого она исходит – от демонов или ангелов, – того нам знать не дано; и неважно, верим мы в них или нет. Я просто хотел вас слегка приободрить, но не ожидал, что превращусь для вас в посмешище. Желаю вам доброй ночи.
И герцог, суховато кивнув, стал удаляться по коридору, оставляя за спиной у себя Дерри, который смешливо глазел ему вслед.
Ричард Уорик добрался до замка Ладлоу к концу апреля, приведя с собой своего брата Джона, а также тысячу двести ратников в подкрепление силам, что уже рассредоточились вокруг крепости. Из вновь прибывших шестьсот были отборные лучники, что знали себе цену и разгуливали по улицам задрав нос. Вскоре у стен замка они соорудили себе стрельбище и день-деньской оттачивали там мастерство. Остальное воинство составляли топорщики и копейщики, набранные по ратной повинности и вооруженные с доходов Уорика, собранных с угодий в Мидлендсе и на севере. Для потехи отца и Йорка Уорик обрядил их в алые как кровь акетоны, крашенные мареной, а сам как тысячник щеголял в полосатом красно-белом дублете.
С приходом такого подкрепления под Ладлоу настроение у Йорка улучшилось, а то за недели бездействия он уже малость приуныл. Все это время он рассылал с гонцами письма тем, кого хотел заполучить в качестве сторонников, пока король в Лондоне скапливал силы и готовился к своему Великому выезду. Прибытие сыновей Солсбери под Ладлоу Йорк приказал отметить, и в первую же ночь в замке состоялся пир, с надлежащим опустошением крепостных подвалов от бочонков со старинными французскими винами, так чтобы каждый из прибывших мог поднять за своих военачальников полную чашу.
Наутро Йорк отсыпался у себя в палатах, а Уорик с братом, не поддавшиеся с вечера хмелю, поскакали на рассвете охотиться, взяв с собой отца. По пути проехали через обширный лагерь – можно сказать, целый городок из шатров и палаток, – где завтракали у своих костров солдаты. Перед проезжающими высокими ноблями они почтительно вставали, после чего снова усаживались кто есть, кто драить, кто чинить или вострить. Несмотря на гудение голов после вчерашнего, прибытие Уорика привнесло в лагерь напряженность. Армии не стягиваются таким числом для того лишь, чтобы сидеть и наслаждаться весенним солнышком.
– А они смотрятся что надо, эти твои красные вояки, – под стук копыт по проселочной дороге сказал сыну Солсбери. – Думаю, враг на поле попятится лишь от их цветов, уж слишком режет глаза.
Уорик, чтобы как-то скрыть неловкость перед братом, скорбно закатил глаза. Оба сына Солсбери наслаждались погожим апрельским утром – влажно синеющим небом, курчавой белизной облаков. Сами они пребывали в добром здравии, а за спиной у них в готовности ждала армия.
– Я хочу, чтобы они чувствовали себя в одной связке, отец. Единым кулаком. Акетоны помогут им лучше видеть друг друга на поле боя, а еще с одного взгляда отличать своего от чужого. Когда дело дойдет, ты сам увидишь.
– Ну да, – скептически хмыкнул Солсбери, хотя его гордость сыном была видна невооруженным глазом. – Но такой яркой мишени порадуются и лучники врага.
– Мои лучники тоже в красном, – как ни в чем не бывало сказал Уорик. – И на любые насмешки ответят своими стрелами. Эти краски и сукно встали мне недешево, зато в едином цвете у людей и настрой более боевой. Готов поклясться.
Втроем Невиллы проехали мимо часовых и разведчиков, направляясь вокруг замка Йорка, но не отдаляясь чересчур, чтобы в случае чего при обнаружении врага успеть вовремя ускакать к спасительным стенам. На дорогах возле Ладлоу нынче нельзя было встретить ни ворья, ни бродяг, ни шаек разбойников: все они из опаски перед полчищами вооруженных людей убрались куда подальше, к другим городам. Однако опасность оставалась всегда. Лондон отстоял от Ладлоу больше чем на сотню миль – казалось бы, почти другая страна. Однако двое из Солсбери на свадьбе Джона чуть было не погибли в ловушке Перси, а потому только глупец мог бы проявлять беспечность и скакать, не думая об осторожности.
У мостика через широкий ручей Солсбери-отец натянул поводья, взмахом подзывая Ричарда и Джона подъехать поближе, чтобы можно было вполголоса перемолвиться. День уже понемногу теплел, набирал силу; над ручьем зависали красные и зеленые стрекозы, иногда с тихим треском делая зигзаги, чтобы схватить на лету букашек.
– Здесь мы одни, – оглядевшись, удовлетворенно сказал Солсбери. – А то не знаю, когда еще выдастся поговорить вот так, по-семейному.
Его сыновья переглянулись, довольные, что отец делится с ними своими сокровенными мыслями.
– Наш друг Йорк что-то уже не грызет удила, – вздохнул он. – Видно, все еще ждет вызова от короля с его свитой в надежде, что все решится без кровопролития.
– Ну а ты, отец? – прищурился темноволосый Джон.
В свои двадцать четыре ростом он был ниже отца и старшего брата, но гибок в поясе и широк в плечах. Его жена Мод после нападения на свадебный кортеж уже успела произвести на свет ребенка. В Ладлоу Джон прибыл по одной-единственной причине, и холодность тона выдавала, что слышать о каком бы то ни было смягчении обстановки ему не по нраву.
